Николай Чуковский - Рассказы
Бабушка уже три года не работала на фабрике и жила на пенсию, и он жил на бабушкину пенсию. У тети Нади четверо маленьких детей, а муж уехал на Волгу, на строительство, и, говорят, завел там другую и целый год не присылал ни копейки. Весь рабочий поселок, в котором Костя родился и прожил безвыездно все семнадцать лет своей жизни, работал на фабрике. Фабрика была женская, мужчине там настоящего ходу не было; мальчики, кончая школу, уезжали из поселка. Косте тоже непременно нужно было уехать, чтобы не объедать бабушку и тетю Надю и начать собственную жизнь. И ему было куда уехать — его звал к себе в Сибирь дядя Василий Петрович, бабушкин брат, и обещал присмотреть за ним и устроить его, и все считали, что это очень хорошо, правильно, что перед Костей открыта широкая дорога, и один только Костя в глубине души считал, что все нехорошо, но никому не смел сказать этого.
Никому не осмеливался он сказать, как ему тоскливо и страшно при мысли о разлуке с бабушкой, с которой он никогда еще не разлучался ни на один день за всю свою жизнь; каким холодным, суровым и властным стариком представлялся ему дядя Василий Петрович. Сама бабушка, видимо, боится своего брата, недаром она предостерегает Костю: «Смотри, не перечь ему там». Дядя Вася уехал в Сибирь за много лет до рождения Кости, даже Костина мама видела его в последний раз, когда была совсем маленькой девочкой. Там, на знаменитой сибирской реке, впадающей в Ледовитый океан, он водил буксирные пароходы; теперь он даже не водил пароходы, а был начальником над множеством судов. Костя видел эту реку на большой школьной карте, висевшей в классе; она со своими извивающимися притоками была похожа на подземную часть какого-то неведомого растения со странными и жуткими корнями… Дядя Вася писал, приглашая Костю приехать: «Я отдам его в речной техникум вместе с моим Колей, там их вымуштруют, и через три года из них получатся настоящие водники». Бабушка, читая это письмо вслух, при зловещем слове «вымуштруют» испуганно посмотрела на Костю… И вот сегодня ночью они пойдут на станцию, и там в пятом часу утра остановится московский поезд, и Костя один поедет в Москву, где он никогда не был, и в громадной неведомой этой Москве побредет на какой-то другой вокзал и сядет в другой поезд, идущий в Сибирь, — и все один, один, уже ничем не связанный с бабушкой, кроме оладий в корзинке…
День был теплый, но бессолнечный, хмурый; с утра собирался дождь, да так и не собрался. Костя выехал из поселка, и шоссе побежало по волнистым полям. Справа от шоссе, от Кости, тянулась река; до нее было километра три, и просторная пойма ее лишь иногда угадывалась за мягкими буграми. Облачное небо казалось низким, теплый ветер, пахнущий селом, обдувал Костино лицо. По случаю воскресенья шоссе, обычно оживленное, было пустынно, и никто не мешал ему думать.
Маленькая птичка садилась впереди на телеграфный провод и, помахивая длинным хвостиком, ждала, чтобы Костя поравнялся с ней; она взлетала, опять садилась далеко впереди на провод и опять ждала. Шоссе было проложено по бывшему большаку, и кое-где справа вдоль обочины сохранились старые липы; кудрявые, в тяжелой листве, они стояли в сумрачном воздухе, как застывшие взрывы. Но Костя не замечал ни птички, ни лип, он равномерно крутил педали и, ни во что не вглядываясь, смотрел вперед, туда, куда убегала серая лента шоссе, то мягко подымавшаяся, то полого спускавшаяся.
Видно было всякий раз до вершины следующего подъема. Казалось, что там шоссе упирается в небо и пропадает. Но, поднявшись туда, на самую гривку, Костя всякий раз видел новую зеленую впадину, пересеченную прямой полоской шоссе, сначала бегущей вниз, потом вверх и упирающейся в небо на следующей гривке.
Перевалив через одну из гривок, он вдруг заметил далеко-далеко впереди на шоссе крошечное пестрое пятнышко.
Ему пришло в голову, что он видел его уже и раньше, но не обращал внимания. Отделенное от него двухкилометровой толщей воздуха, пятнышко это двигалось по шоссе, на подъеме, в том же направлении, что и он сам. Что-то синее и желтое. Он не успел приглядеться, как оно перекатилось через гривку и исчезло.
Костя быстро завертел педали. Он стремительно слетел вниз, проскочил через мостик над овражком и, стараясь не потерять накопленной инерции, помчался вверх. Перевалив через гривку, он опять увидел желто-синее пятнышко — на следующем подъеме. Но теперь расстояние между ними значительно сократилось, и ему стало ясно, что это кто-то едет на велосипеде, — так же, как и он. Его только удивило, что велосипедист так пестро одет — внизу синее, сверху желтое. Чтобы лучше его рассмотреть, он припал к рулю и помчался, стараясь достичь самой большой скорости, на какую был способен.
Перелетев через следующую гривку, он сразу увидел, что на том велосипеде — девочка. Юбка синяя, а кофта желтая. Она ехала по шоссе не спеша, светлые волосы лежали у нее на плечах. Он полетел вниз по склону, чтобы догнать ее и заглянуть ей в лицо. Но она издали услышала, что ее догоняют, и обернулась.
Лицо круглое, девчоночье. Рассмотреть его он не мог, — между ними было еще метров двести, — да и не успел — она сразу отвернулась. Толстенькие ее поги в белых носках заработали вовсю. Она не хотела, чтобы он ее догнал.
Она рванулась вперед, и они понеслись. Оказалось, она владела велосипедом не хуже его. Костя прижался к рулю и крутил педали изо всех сил, но до нее было все так же далеко. На ближайшем подъеме расстояние между ними намного сократилось, но зато на спуске, когда велосипеды катились своим ходом, он несколько отстал, — у нее велосипед был лучше. Охваченный азартом погони, он напряг все силы и низко склонился к рулю. На подъеме он опять приблизился к ней и довольно значительно. Теперь нужно было не отстать на спуске; и, хотя спуск был длинный, он пролетел его до конца, не уступив ни метра. Ей лет четырнадцать — пятнадцать. Порой она чуть-чуть поворачивала голову и, несомненно, взглядывала на него, сильно скосив глаза; тогда он на мгновенье видел ее пухлую щеку. Она делала отчаянные усилия, чтобы не дать себя догнать. И все же он постепенно догонял ее.
Он видел, как волосы ее взлетали на ветру, открывая затылок. Поля кончились, по обеим сторонам шоссе был лес; осины, елки, березы сливались в сплошную стену. Расстояние между велосипедами упорно уменьшалось, и ощущение торжества наполняло Костю. Она теперь чаще поглядывала на него, и он чаще видел ее щеку; всякий раз, когда она слегка поворачивала голову, чтобы взглянуть, велосипед ее делал небольшой зигзаг по асфальту, и Костя выигрывал два-три метра. Теперь он уже не сомневался, что догонит ее; он рассчитывал на ближайшем подъеме поравняться с ней.
От шоссе в лес, вправо, перед самым началом подъема, уходила недавно проложенная асфальтированная дорога. Костя знал ее, и знал, что она ведет к реке, к строительству нового моста, который должен соединить эту сторону с совхозами той стороны. Не знал он только, что велосипед, за которым он гнался, внезапно свернет на эту дорогу.
Она свернула так неожиданно, что он едва не проскочил мимо. По-видимому, она рассчитывала, что он перестанет ее преследовать и поедет дальше по шоссе. Но, охваченный все возрастающим азартом, он теперь думал только о том, как ее догнать. Повернув на дорогу, он помчался вслед за нею.
Дорога шла под уклон, все вниз, вниз, вниз. Велосипеды мчались своим ходом на предельно доступной им скорости. Она была впереди метров на десять, и расстояние между ними больше не сокращалось, но это его уже не заботило, — он знал, что через строящийся мост проехать нельзя, а дорога вела только до моста. Значит, у реки ей все равно придется остановиться.
Дорога подходила к мосту под углом, и справа сквозь стволы уже блестела река — далеко внизу, под крутым яром. Замелькали бочки из-под цемента, грохоты, временные дощатые навесы, груды свай из сборного железобетона. И весь недостроенный мост открылся перед ними.
Уже перекинутый через всю ширину реки, но без настила наверху, весь в бесформенной чешуе деревянных лесов, мост казался сетью, сквозь грубые ячейки которой были видны куски противоположного берега. Металлическая стройность его будущих очертаний еще только смутно угадывалась в нагромождениях подсобного деревянного хлама. Здесь должен был бы греметь несмолкаемый гул работы, но сегодня над мостом, над рекой стояла тишина. Сегодня было воскресенье.
Всего этого Костя не успел ни рассмотреть, ни подумать, — велосипед нес его слишком быстро, и все перед ним возникало внезапно. Внезапно увидел он, что впереди асфальт кончается и начинается ведущая к мосту песчаная насыпь. Поверх этой рыхлой насыпи проложены были мостки из четырех досок, и он, пораженный, увидел, как она, даже не замедлив хода, въехала на эти доски.
Он не успел опомниться, как сам уже был на тех досках. Нужно было крепко держать руль, чтобы не угодить в песок; но не это волновало его. Он взволновался, увидев, что доски эти с насыпи перебегают на мост, образуя по краю моста узкую пешеходную дорожку, опирающуюся на редкие железные балки, ничем не огороженную и висящую высоко-высоко над водой. Эта дорожка в четыре доски шириной, очевидно, служили рабочим для перехода с берега на берег. И велосипед ее на полном ходу приближался к концу насыпи.