Николай Стародымов - Я пришел убить хорвата
Видеться она, эта история, сербскому руководству может, например, так.
На положае, где находятся русские добровольцы, невесть откуда вдруг появляется никому здесь неизвестная девушка. Оказывается, она разыскивает разведчика Просвета, которого хорошо знает. Ладно, дело мужское, это можно было бы как-то объяснить. Между тем выясняется, что эта девушка — мусульманка. Наверное, это тоже еще как-то можно было бы объяснить — например, тем, что разведчик завербовал ее во время одного из походов в тыл противнику или уговорил ее стать его осведомителем. Маловероятно, но допустим, что так оно и было. Однако они вдвоем вдруг куда-то исчезают на несколько часов. Исчезают вообще, бесследно, никому не сказав куда. И это еще можно понять, например, что просто удалились в заросли погуще, потому что у них вдруг вспыхнула взаимная симпатия.
Бред какой-то, — ухмыльнулся внутренний голос. Сам знаю, огрызнулся я.
А сам продолжил. Итак, допустим, что они просто удалились по каким-то личным интимным делам. Но дальше все становится еще запутаннее, непонятнее и необъяснимее. Она не возвращается домой, остается жить с Просветом… Предположим, и это еще как-то возможно объяснить: например, что у нее все там разрушено, все сгорело, все уничтожено и все погибли. И потому она прилипла к этому русскому.
Однако, рассуждал я дальше за неведомого мне сербского офицера, тут начинается то, что уже никак объяснить невозможно.
Несложная проверка личности девушки вскрывает, что она, оказывается, не такая уж беспомощная сирота. Что у нее есть три брата, которые активно воюют против нас, что она сама также принимала участие в боевых действиях… Что ее не тронул и даже отпустил Просвет, захватив на положае, где погибло столько-то мусульман (допустим, контрразведке это известно)…
Так почему бы не допустить, должен предположить этот неведомый мне офицер, что при помощи этой подруги русского добровольца по прозвищу Просвет пытаются каким-то образом использовать против сербской стороны? На женщинах еще и не такие как он ломались… Это называется «постельной разведкой». Каким образом его собираются использовать? А кто ж его знает…
Ладно, если рассуждать подобным образом, а такая цепочка рассуждений представляется вполне логичной, я в глазах неведомого сербского контрразведчика и в самом деле буду выглядеть не слишком приглядно. И что же он со мной может сделать?
Не знаю я местных законов — как писанных, так и традиций. Поэтому предвидеть мою судьбу не могу. Другое дело, что на войне законы проще: как говорится, до ближайшего оврага.
Когда я дошел до этой мысли, вдруг понял одну вещь, которая до сих пор до меня не доходила.
Понятно, что сербскому командованию нет никакого резона ссориться с людьми, которые приехали добровольно помогать им в борьбе. Что-либо делать со мной официально — забирать в контрразведку или устраивать суд военного трибунала — никто не станет. В свете моей сомнительной истории правильнее всего было добиться одного из трех вариантов: добиться того, чтобы я потихоньку уехал отсюда; сделать что-нибудь с Мириам, свалив это потом на месть мусульман за измену священным идеям газавата; или же сделать что-нибудь со мной, также свалив на мусульман. Первый вариант не удался. И тогда, посадив меня под замок, Славко практически спас меня: теперь если со мной хоть что-нибудь случиться, у наших ребят не будет сомнения в том, откуда ветер дует. А это (см. выше) местному руководству никак не выгодно.
Остается только одно: Мириам. Именно ей сейчас угрожает основная опасность.
Что могут сделать с ней? Да что угодно! Подстеречь где-нибудь и убить. Натравить на нее местных женщин, которые сами пострадали в этой войне или у которых погибли близкие. Натравить на нее мужчин — вплоть до того, что даже среди наших ребят и то найдется несколько человек, которые, если их подпоить и науськать, не откажутся от этого, особенно если будут знать, что им за это ничего не будет…
Впрочем, почему я обо всем этом думаю в будущем, а точнее вероятностно-будущем, времени? Может быть это «что-то» уже произошло вчера?.. Нет, не хочу, не может быть, лучше не надо! Пусть это будет бредом, пусть это будет бредом не выспавшегося выпившего взволнованного идиота!..
А может, пусть так и будет? — подленько пискнул внутренний голос. В конце концов, тебе-то что от этого? Ты-то ведь здесь не при чем! Ты вообще на гауптвахте сидишь, из-за нее же страдаешь!.. Зато как же славно потом все будет! К тебе никаких претензий, все уладится само собой. Да и ее братья тоже могли бы изначально подумать, что они избрали не лучший вариант разрешения семейной проблемы…
Поймав себя на подобных рассуждениях, даже по сторонам невольно оглянулся: не услышал ли случайно кто меня… Как же это я мог даже тень мысли подобного выхода из положения допустить!
А что тут такого? Мысли и есть мысли, за них не судят. Христос, правда, говорил, что если кто подумал о грехе, тот уже согрешил. Но так ведь он сам же дал человеку разум. А разум — это возможность и право человека на выбор, на ошибки, на сомнения, на сравнение, а значит и на грешные мысли. Не так?
Так и пошел у меня внутренний диалог. Подлый, нехороший диалог. Таких мыслей стесняешься, таких мыслей себе потом не прощаешь, таких мыслей стыдишься… Но они ведь есть, бывают у каждого. Или не так?
Она мне доверилась, Мириам, она у меня ищет защиты… Так как же я ее могу предать?
— А ты уверен, что она с тобой до конца искренна, что от тебя ничего не скрывает?
— Ну и что? Пусть скрывает. Но ведь ищет защиты!
— Защиты от кого? И от чего? Почему она нуждается в защите? Что ты вообще о ней знаешь?
— У нее будет ребенок. И я не могу позволить, чтобы этот ребенок, еще не родившись, погиб или же испытывал страдания.
— Да? Это делает тебе честь. Ну а что делали они, мусульмане, а персонально те же братья Мириам, с сербскими женщинами?
— Слов нет, мусульмане и в самом деле немало зверствовали в захваченных сербских районах. Женщин убивали, детям разбивали головы, взяв их за ноги и ударив о стенку, беременным женщинам вспарывали животы и вырывали неродившихся младенцев… И это еще не все! Проводилась в жизнь программа поголовного омусульманивания отбитых у сербов территорий. Для этого насилию подвергались ВСЕ женщины от четырнадцати до сорока лет, чтобы они рожали детей от поклонников истинной веры… Так что у сербов имеются реальные основания для того, чтобы отыграться на одинокой мусульманке, — не слишком уверенно внушал мне внутренний голос.
Это не ответ, — оборвал я его. — Взаимоотношения между людьми, и уж подавно между народами, не должны строить по принципу «сам дурак» или «на себя посмотри». Что бы ни делали они, мы не должны опускаться до того свинства, которое творят твари в образе человеческом, причем, надо учесть, что подобные твари имеются не только у них, но и у нас…
Внутренний спор грозился скатиться в схоластику. Потому я оборвал сам себя.
— Нельзя так, Костя, — вслух сказал я сам себе. — Так нельзя.
Надо думать о главном. Нужно определиться в главном. Только тогда может появиться мысль о том, как выбраться из того безнадежного тупика, в который меня загнали обстоятельства.
Итак, вот главное: человеку, который обратился ко мне за помощью, независимо от причин, по которым ему нужна моя поддержка, грозит опасность. И в моих силах, по всей видимости, ее, эту опасность, предотвратить. И думать о том, как оправдать в собственных глазах свою бездеятельность, непорядочно и недостойно.
Такая постановка вопроса меня устроила, она мне понравилась.
Тогда я поднялся с топчана, на котором сидел все это время, и подошел к двери.
5На мой решительный стук дверь распахнулась сразу, будто все тот же, хорошо говоривший по-русски, часовой только и ждал моего сигнала.
— Мне нужно немедленно поговорить с Радомиром, — торопливо выпалил я.
Серб ответил тотчас, как будто все это время, пока сидел у двери, ждал от меня именно этой просьбы.
— Радомира сейчас нет. Когда он уходил, сказал, что вернется только к вечеру.
Черт! Наверное, только он мог бы мне сейчас реально помочь… Ну а к кому еще можно сейчас обратиться?
Воик терпеливо ждал, выжидательно глядя на меня.
— Тогда мне срочно необходимо увидеться с воеводой Громаджичем.
— Его тоже нет, — все с той же готовностью отозвался часовой. — Он тоже будет к вечеру. А то и сутра.
«Сутра» — это значит завтра. Оба отсутствуют и оба исчезли до вечера… Странное совпадение.
— Они что, вместе уехали?
На этот раз часовой стоял молча, просто глядя мне в глаза. В самом деле, он не обязан отвечать на подобные вопросы арестованному. Я должен быть ему благодарен уже за то, что он хоть что-то мне сказал. В этом пункте воинские уставы, наверное, всего мира сурово-похожи: часовой не должен разговаривать с задержанным или арестованным. Хотя точно так же во всем мире это требование нарушается на каждом шагу.
