Клара Ларионова - Московское воскресенье
Раскова говорила быстро, отчетливо — она знала, что ее поймут, ведь она сама отбирала на штурманское отделение самых смышленых и самых смелых.
Самолеты опускались один за другим. Штурманы вылезали из кабин и делились впечатлениями.
— Я нисколько не волновалась, — заявила Катя, поглядывая на Раскову, затаенно ожидая ее одобрения.
Но Раскова была скупа на слова и бесконечно требовательна. Она сделала вид, что не заметила восторженного настроения Кати, ожидающей высокой отметки за выполненный урок, только спросила:
— Штурман Румянцева, а как бы вы вели себя, если бы над вами было не голубое небо?
Катя почувствовала, что краснеет от этого сдержанного замечания. В самом деле, тут неуместны ни похвалы, ни восторженность: работа их слишком сурова.
Об этом сказала сама Раскова:
— Запоминайте все, учитывайте каждую мелочь. Там, где будут обстреливать, у вас не будет ничего, кроме личного мужества. Но мужеством не принято хвастать. Оберегайте его и помните, что высочайшее мужество — это победить врага и уйти от смерти.
И девушки работали еще напряженнее, спали по четыре часа, летали при сорокаградусном морозе.
Но однажды утром, придя на аэродром, Катя узнала, что штурманы не могут летать, так как нет самолетов. Аэродром был пуст, если не считать одинокого тяжелого бомбардировщика, который неизвестно каким образом оказался на их аэродроме.
Оставшиеся без вылетов штурманы возбужденно толпились на командном пункте.
— Дорога каждая минута, а мы теряем часы! — возмущалась Катя. Ей было особенно досадно: после учебных полетов она должна была еще заниматься с отстающими.
— Но что же поделаешь, если нету самолетов,--уныло вздохнула Курганова. — Одни улетели за деталями, другие в ремонте. Тут уж действительно безвыходное положение.
Но Катя не хотела с этим мириться, она побежала разыскивать Раскову.
Марина Михайловна недоверчиво посмотрела на нее:
— Не может быть, чтобы не оказалось самолетов. Я еще утром договорилась со штабом, должен быть для нас один самолет.
— Один действительно стоит, но он такой огромный, что к нему и подойти страшно.
— На нем будете тренироваться.
Через десять минут штурманы с Расковой стояли под крылом бомбардировщика. Никогда еще девушки не подходили близко к таким мощным машинам. Все в нем было огромным, начиная от шасси и кончая выдвижной лестницей, по которой они робко поднялись.
— Так это ваши птенцы? — весело заговорил широкоплечий летчик; по-медвежьи медлительно переваливаясь, шагнул навстречу девушкам. Согнув спину, наклонив голову, посмотрел на Катю: — Это и есть штурманы? Значит, их и надо покатать?
Катя всякий раз хмурилась от обиды, когда их так вот насмешливо рассматривали и говорили о них в таком шутливом тоне, но она заметила, что Раскова тоже улавливает этот неприятный тон, но делает вид, что не замечает его, и весело отшучивается:
— Можете катать их как угодно, но чтобы каждая имела по пятнадцати минут штурманского вождения.
Пилот качал головой: «С такими штурманами добра не жди». Но Раскова стояла рядом и не просила, а требовала, и уж от нее никакими шуточками не отделаешься, она пропустит мимо ушей все насмешки, но настоит на своем. Придется вывозить.
— Есть, товарищ майор! Но одно условие: ваши девушки слишком хрупкие и привыкли к «примусам», а как мой «бегемот» загудит, они и оглохнуть могут. Я для смелости своего штурмана захвачу, пусть он их оберегает.
— Контролирует, — поправила его коротко Раскова, и «разговорчивый» летчик понял, что наговорил много лишнего, если его так аккуратно поправили.
После этого он заговорил уже серьезным тоном:
— Видимость сегодня плохая, а скорость моего самолета еще не знакома вашим ученицам, так что задания им не ставьте, кроме проверки на смелость. Вот и посмотрите, кто сойдет сам, а кого придется на руках выносить.
Раскова промолчала, но Катя, залезая в кабину, через плечо шепнула летчику:
— Не придется, не беспокойтесь! И на вашем бомбардировщике не растеряемся.
Восьмого марта Раскова объявила зачетные полеты.
— Если все сдадите на «отлично», — сказала она, — подадим рапорт о досрочном вылете на фронт.
Ночь была темная, снежная. Дул резкий тяжелый ветер. Но Катя летела с опытной летчицей Климовой и была уверена, что задание выполнит.
Она отлично провела самолет до основного ориентира. Где-то недалеко находилось село, над церковью которого надо было сделать поворот на северо-восток. Внизу медленно начиналась пурга. Она поднималась выше, еще выше, уже не видно стало домов и деревьев, небо смешалось с землей.
Катя не слышала даже голоса летчицы. Протирая залепляемые снегом глаза, она пыталась найти хоть что-нибудь похожее на привычные ориентиры, по которым столько раз выводила самолет из этих мест. Наконец она не выдержала и сказала летчице:
— Надо выйти на Волгу, тогда я сориентируюсь.
Самолет повернул на восток. Задание оставалось невыполненным. Надо было поскорее выбираться на аэродром.
По расчету времени Катя скомандовала снижение. Оставалось пять минут полета. Но самолет шел десять, пятнадцать, а внизу все еще не было ни темных пятен береговых зарослей, ни извилистого русла Волги. Катя почувствовала, как в сердце просочился страх. Скоро кончится бензин!
— Давай на посадку! — прокричала она в трубку. И услышала глухой голос Климовой:
— Надо еще найти поле.
Климова знала, как летать и в бурю, и в метель, она догадывалась, что штурман растерялась и не видит ничего сквозь снежное месиво, и решила, что правильнее всего идти на посадку.
Самолет пошел обратно, и снова Катя до боли в глазах всматривалась в темноту и не могла увидеть желанной земли. Под самолетом бушевало только снежное море. Нетрудно было потерять ориентиры. Но Катя не доверяла и приборам, не знала даже положения самолета в пространстве. Может быть, он летит в наклонном положении, опустив одно крыло, и вот-вот чиркнет им по деревьям. А может быть, они просто кружатся на одном месте, кончится бензин — и они упадут.
Но летчица уверенно вела самолет, и вдруг до Кати донеслись ее глухие слова:
— Видишь землю?
Катя различила на белой целине серую ленту и догадалась: дорога. Летчица крикнула:
— Держись!
Самолет затрясло на неровностях. Но степная дорога была широкой, и ничего страшного не случилось. Только снежная волна ударила по кабинам. Отряхнувшись от снега, летчица сказала:
— Легко отделались!
— А машина? — спросила Катя, подавленная страхом, стыдом и отчаянием.
— В порядке!
— Но мы испытания не выдержали. — Катя опустила голову, представила, как ждут их на аэродроме, как волнуются, а они не могут еще и определить, где сейчас находятся.
Катя перелезла в кабину к летчице, и так, прижавшись друг к другу, они просидели до утра, порой ненадолго включая мотор для обогрева. Утром штурман и летчица вымерили необходимое для взлета пространство, где не было ни канав, ни столбов, и благополучно взлетели. Увидели Волгу. «Теперь-то я дорогу найду». Но радоваться Катя уже не могла. У нее замерло сердце. Как вернется она на аэродром? Ее сейчас же отчислят! Она не выдержала испытания.
Едва самолет, сделав последний взмах винтом, затих, его сейчас же обступили, и Катя увидела Раскову. Лицо у нее было бледное, глаза прищурены, казалось, что она с трудом держится на ногах и потому оперлась обеими руками о борт кабины. Выслушав рапорт о вынужденной посадке, она коротко сказала:
— Идите отдыхайте.
В этой строгой, молчаливой встрече Катя прочла свой приговор. Пока она медленно шла с аэродрома, дежурная догнала ее и передала приказ явиться на командный пункт.
«Все, теперь отчислят». Ноги стали тяжелыми, она с трудом дошла до командного пункта. Раскова сидела за столом, не поднимая глаз от карты.
— Садись, повторим урок по определению ориентиров в нелетную погоду.
Катя не сразу поняла, что от нее требуют. Неужели и сейчас счастье не покинуло ее? Неужели ее не отчислят? Неужели ей хотят только помочь?
Удивленная ее молчанием, Раскова подняла голову и увидела ее заблестевшие глаза.
— Что с тобой? — Она не допускала, что это слезы блестят в глазах девушки, эти неуместные слезы она не пожелала заметить. — Ну, приступим к делу!
Катя осторожно присела на стул, собрала всю силу, все внимание, чтобы понять и исправить свою ошибку.
— Работать в воздухе надо без ошибки, эта работа проверяется жизнью, — говорила Марина Михайловна, склонившись над Катей. — Научись находить цель, поражать ее, но и обязательно возвращаться на свой аэродром. Я научила вас самому главному — летать. Но это еще не все. Вы должны научиться решительности, молниеносности действий, смелости, а это дается напряженной и упорной работой. Нам нельзя относиться к работе легко, наша работа самая трудная. Плохое исполнение ее кончается смертельным исходом. Вы сами себя накажете, если будете невнимательны. Ни одна посторонняя мысль не должна мешать вам. Только от полной чистоты сознания и точности отработанных действий зависит успех полета. Быть внимательной — это значит жить, чуть дрогнула — и ты уже рискуешь поплатиться за это. Внимание! Внимание! Два слова пусть живут в вашем сознании — Победа и Жизнь.
