Клара Ларионова - Московское воскресенье
Катя кивала: буду помнить.
Марина Михайловна говорила о предстоящем полете спокойно, как о самом обычном деле. Она старалась рассеять то скованное напряжение, которое подметила на лице Румянцевой, передать ей свою уверенность, чтоб девушка окончательно поверила в свое умение, в свои силы.
— Пора! — вдруг сказала Нечаева, подходя к задумавшейся Кате.
Катя видела на аэродроме много самолетов. Над ее головой пролетали громоздкие бомбардировщики, маленькие истребители, но больше всех ей нравились «уточки». Эти учебно-тренировочные самолеты были из фанеры, обтянутой перкалем. Казалось, две девушки, подхватив за крылья машину, могут легко приподнять ее. Кабины словно гнезда; крылья тонкие, как у птицы. Эти самолеты являлись предметом острот и насмешек для воздушных «волков»; которые называли их «этажерками», «много шума из ничего», «кукурузниками» и другими оскорбительными прозвищами. Но «уточка» казалась Кате прекрасным самолетом. Он подходил ей по росту: не мал, не высок, а в самый раз.
Вот он стоит, распластав крылья, и кажется, что промерз насквозь и ему уже не подняться под облака.
Но Даша Нечаева садится в кабину и подает команду к запуску. Самолет сразу повеселел, заурчал и рванулся вперед. Прищуренным взглядом летчица посмотрела на Катю: «Что, трусишь?» И Катя поняла: надо показать, что она нисколько не боится этого первого вылета.
Десятки глаз наблюдают за ней, словно хотят увидеть, что у нее на душе, хотят знать, выдержит ли она испытание.
Катя живо вскочила на плоскость, занесла ногу в штурманскую кабину, помахала рукой Евгении и села.
Самолет зарулил на старт.
Вот промелькнули розовые лица девушек, промелькнули сугробы, впереди — взлетная дорожка. Ветер бьет в лицо все сильнее и сильнее, перехватывает дыхание. Катя только успела судорожно вздохнуть, как самолет оторвался от земли и стал набирать высоту. Винт с треском разрывал морозный воздух, самолет стремился к солнцу, словно там ему было теплее.
…Довольная первым полетом, она спрыгивает на землю. Ее место занимает Евгения, и самолет уже высоко, а Катя все стоит, словно не может выдохнуть воздух, которым она только что наполнила грудь, словно не может справиться с той огромной радостью, которую она ощутила, когда была в воздухе.
В меховых унтах Катя с трудом шагает по аэродрому. У ангаров ее ждут подруги.
— Хорошо ли полетала? — спрашивают они, притопывая от холода.
Мороз, как ножом, режет лицо. Катя чувствует, что ни прыжки, ни бег на месте не согреют ее. Она спешит к самолетам, где техники подогревают моторы, и там присаживается на корточки. Она подставляет руки к синему огню и держит до тех пор, пока не чувствует ожога. Вот теперь можно надеть рукавицы и вернуться на старт.
В морозном небе кружат и кружат самолеты. Там у Жени, наверное, перехватывает дыхание от стужи, зуб на зуб не попадает. И Кате становится так холодно, что она ближе подвигается к огню.
— Замечталась! Смотри, прожгла шинель! — окликнула ее техник Федотова, маленькая девушка, похожая на озорного мальчишку.
Девушки обступили огорченную Катю, начали утешать.
— Я тоже вот рукавицы спалила, — пожаловалась Федотова. — Ночью вздремнула — и готово!
— Ночью простительно, — сказала Даша, — ночью глаза слипаются, а вот днем нехорошо! Достанется тебе от начальства.
Кто-то посоветовал потереть снегом прожженное пятно или посыпать золой.
Но Катя не успокоилась. Можно скрыть пятно, но нельзя простить того, что она озябла. Зябнуть допустимо на лыжной прогулке, но не на работе. Она должна помнить, где находится. Не должна дрожать. Еще не такие морозы будут дальше.
И действительно, ночью мороз был еще сильнее. Небо было до того черным, что звезды казались яркими искрами. Тяжелый морозный воздух застревал в горле.
Катя сидела в своей кабине, смотрела на земные ориентиры и отмечала путь на карте. Но дыхание ее все время прерывалось, на глазах выступали слезы. Она уже ничего не видела.
Нечаева что-то говорила ей, но Катя не могла разобрать слов. Ей пришлось сделать большое усилие, и только тогда она услышала летчицу:
— Повтори курс.
«Повтори»! Катя стиснула зубы и несколько секунд сидела в оцепенении. Потом взгляд ее упал на планшет, она раскрыла карту и принялась за работу.
Где они находятся? Как далеко и в каком направлении пролетели они за эти пятнадцать минут? Может быть, летчица все время кружит над аэродромом? Может быть, взяла курс в сторону Волги?
Приучай глаза к темноте, штурман! На фронте, если тебе и подсветят в небе, так только вражеские прожекторы. На земле же тебя ждут только скупые приводные огни, поскорее воспользуйся их добрым светом, чтобы не привести за собой врага. Приучай глаза к темноте, штурман!
И Катя вспоминает все советы уже не раз летавших подруг. Она долго смотрит на звезды. Прямо перед ней Большая Медведица. Если б это был дальний полет, можно было бы вести самолет по звездам. Но у Катиного самолета слишком мала скорость и короток радиус действия. Звезды здесь мало помогут, она может только определить, куда идет самолет, на север или на юг. Но это покажет и компас.
Теперь все в порядке. Она видит темную полоску прибрежного леса, видит вытянутый с севера на юг остров. Ночь словно растаяла, все предметы на земле стали отчетливо видны, она уже определяет по карте, где они находятся, и передает курс летчице, которая знает его лучше новичка штурмана. Постепенно скованность проходит, и Катя оживает. Сердце забилось веселее, глаза острее вглядываются в ночь… Минута, вторая… десятая — и вот уже темным пятном выделился учебный аэродром, где ему и надлежало быть по расчету времени, по компасу, по карте.
Когда самолет приземлился, летчица Нечаева повернула к штурману разгоряченное лицо:
— Молодец! Значит, и дальше будешь хорошо летать. Еще Суворов сказал: «Трудно в ученье — легко в бою!»
Катя выпрыгнула из кабины, уступая место другому штурману, и, отойдя в сторону, стала смотреть, как летчица снова повела самолет в звездное небо.
Длинная зимняя ночь! Кажется, ей нет конца, кажется, что не хватит сил дотянуть до утра, но самолеты гудят над аэродромом, их грозный гул подбадривает: «Держись, держись!» Надо помнить: на войне будет еще труднее.
Занятия продолжались и днем. После короткого отдыха Катя снова приходила на аэродром. Дожидаясь своей очереди на вылет, она разглядывала небо, голубое над головой и безмятежно розовое вдали. Оно ничем не напоминало о войне, о том суровом будущем, к которому так упорно готовились летчицы.
Катя следила за большим самолетом, который неожиданно появился над полем. Вот он приземлился, из него вышли пассажиры. Это были летчики. Один из них стремительно шел прямо на нее, размахивая руками, словно освобождаясь от скованности после долгого полета.
— Как у вас холодно! — воскликнул он, проходя мимо Кати.
Одет он был в легкую куртку и шлем. Эта форма и загорелое лицо показывали, что он прибыл с юга, а особое напряжение в глазах оставалось, должно быть, после недавних боев.
Кате захотелось поговорить с ним, проверить правильность своих предположений:
— Холодно, пока ждешь на земле, а как полетишь, сразу становится жарко.
— У нас на юге теплее, — ответил летчик, рассматривая деловито-спокойное лицо Кати. — А что вы здесь делаете, такая маленькая, что вас из-за сугроба не видно?
— Я штурман.
— Что-о? — искренне удивился летчик.
Но в этот момент к нему подошел товарищ, раздраженно сказал:
— Гриша, нам не повезло! Самолет на Куйбышев будет только через час. Мы бы за это время отмахали полдороги. Просто возмутительно! Терпеть не могу ждать.
— Ничего, переживем, — ответил летчик, словно радуясь задержке. Он не спускал любопытного взгляда с Кати. — Веселов, — обратился он к товарищу, — посмотри на эту снегурочку, она штурман.
Голубоглазый лейтенант, вскинув выгоревшие брови, уставился на Катю.
— Штурма-ан? — с иронией переспросил он. — Какой штурман?
Катя презрительно покривила губы, приготовилась было сказать, что уже слышала от мужчин подобные насмешки, и могла бы повторить то, что говорила им Раскова про вековую отсталость и тысячелетнюю косность, но летчик неожиданно протянул ей руку:
— Позвольте познакомиться. Лейтенант Рудаков.
— Старшина Румянцева, — чуть насмешливо ответила Катя, готовая дать отпор, если только он вздумает позубоскалить на ее счет.
— Товарищ Румянцева, прошу познакомиться — мой друг Александр Веселов.
Смерив взглядом стоявшего перед ней великана, Катя робко протянула руку. Случилось именно то, чего она опасалась: Веселов так стиснул ее пальцы, что от боли искры посыпались из глаз. Катя готова была убежать от этого грубияна, но Григорий Рудаков смотрел на нее с таким восторженным любопытством, что она преодолела боль и задержалась.
