Николай Анов - Гибель Светлейшего
Но в эту секунду раздались выстрелы и пули звонко защелкали по воде. Ноги Дукаревича неожиданно нащупали твердое, усыпанное галькой дно. Глубоко вздохнув, он набрал полную грудь воздуха и погрузился в воду. Почти минуту он пробыл на дне, потом осторожно высунул голову. Выстрелы гремели где-то с правой стороны. Филателист простоял в реке целый час и, когда стихло, стал пробираться к берегу. Он ступал медленно, едва передвигая ноги. Зубы его выбивали дробь, но холода он теперь не ощущал. Страх смерти заставил забыть обо всем, даже о марках. Дукаревич шел сильно согнувшись, но с каждым шагом дно становилось более мелким. Теперь его легко можно было заметить с берега.
«Или — или», — подумал филателист, выпрямляясь во весь рост и на ходу отвязывая висевшие за спиной сапоги. Сейчас, он знал, решалась его судьба. Если его кто-нибудь видит, значит, конец. На таком коротком расстоянии убьют наповал.
Дукаревич заспешил, но в воде было трудно передвигать ноги. В руках он нес сапоги и, словно защищаясь, держал их перед собой около груди. Вот остались последние два шага — и берег. Филателист поставил ноги на камень и согнул колено.
— Стой! — крикнул кто-то сбоку и нанес сильный удар прикладом ружья в бок.
Дукаревич упал и поднял руки.
— Свои, свои! — закричал он.
Правый бок филателиста ныл тупой болью. Казалось, что ему сломали ребро.
Два солдата довели его до деревни, втолкнули в погреб и закрыли дверь на замок.
6
Оставшись один, Дукаревич стал обдумывать свое незавидное положение. Скоро его поведут на допрос к офицеру. Он расскажет о себе всю правду: кто он, как попал на фронт, куда сейчас пробирается. Для проверки могут запросить американскую миссию в Омске. Можно, наконец, послать телеграмму в Нью-Йорк Питеру Мак-Доуэллу. Белые — это не красные. Они поддерживают связь с цивилизованным миром.
Дукаревич понемногу успокаивался. Если он не погиб во время опаснейшей переправы через Ишим, то сейчас смешно думать о гибели.
Бездеятельность тяготила филателиста. Он принялся за обследование темницы и, обшарив все углы, неожиданно наткнулся на товарища по несчастью.
— Кто вы? — спросил Дукаревич, ощупывая овчинный полушубок.
— Женщина я… Ачемчирская… Снизу…
— За что вас задержали?
— А кто их знает! Шла вечером к сестре, а солдаты напали. Может, шпионка, говорят, награду получим. А какая шпионка? Восьмой месяц хожу… Брюхатая, господи помилуй…
Женщина всхлипнула и замолчала.
— Ничего, не расстраивайтесь, — посочувствовал Дукаревич. — Скоро будет утро. Все выяснится, и вас отпустят.
— Знаю, что отпустят. У меня мужик солдат, Колчаку служит. Дома беспокоятся…
Филателист сел рядом и вытянул ноги. Ему было очень холодно, и он дрожал.
— Ты чего зубами ляскаешь? — спросила женщина. — Прозяб?
— Очень.
Женские руки участливо ощупали его…
— Батюшки! Да где же ты это промок так? Насквозь…
— В реке.
— Упал?
— Плыл.
— Вот оно что… Потому тебя и заарестовали. И кто это войну промеж себя придумал, не пойму. Русские с русскими воюют. Вот жизнь настала, господи помилуй…
Дукаревич молчал.
— Да ты бы хоть разделся и бельишко выжал. Право, говорю, отожми. Лучше будет.
— Ничего, не стоит.
Филателист отказался, но скоро почувствовал, как руки и ноги его коченеют. Надо шевелиться, заняться гимнастикой, иначе дело может кончиться плохо.
— Я тебе шубенку дам погреться, — нерешительно предложила женщина. — Право слово! А то застынешь и пропадешь.
Филателист задумался на мгновение. Он быстро снял куртку, фуфайку и нижнее белье с секретными карманами. Женщина протянула ему полушубок. Кислый запах овчины ударил в нос Дукаревичу, он быстро закутался и сразу ощутил приятную теплоту.
— А вам не холодно?
— Я сухая. Мне легче.
Но филателист почувствовал угрызения совести и сказал:
— Вот что, давайте поделим, полушубок. Я не хочу, чтобы вы мерзли.
— Ничего, ничего! Сам грейся. Говорю тебе, я сухая.
Дукаревич решительно запротестовал:
— Если так не хотите, забирайте его обратно. Слышите?
Женщина помолчала немного.
— Ишь ты, какой настырный! Ну, ладно, садись поудобней. Мне брюхо-то не надави ненароком. Ребеночка еще спортишь.
Дукаревич прижался поудобнее к женщине. Молодая она или пожилая, он не мог определить.
— Дети есть? Или первый?
— Какое там! Третий уже.
Они сидели молча, каждый думая о своем. Женщина о покинутом доме, где ее ждали, а Дукаревич вспоминал Стефанию. Ради нее он сейчас рискует жизнью. Чувствует ли она смертельную опасность, грозящую ему?
Дверь погреба распахнулась, и раздался суровый окрик:
— Живей, сволочь!
Кто-то вошел в погреб, и снова захлопнулась дверь.
Новый заключенный присел на корточки и, затаив дыхание, сидел несколько минут молча. А потом, подобно Дукаревичу, он пошел обшаривать стены.
— Кто тут? — вполголоса спросил он, задев филателиста за ноги.
Дукаревич по голосу узнал красноармейца, с которым час назад расстался на песчаном острове.
— Мы тута, — ответила женщина. — Мы люди.
— Это хорошо, что люди. Мокрый я сильно. Прямо с реки. В воде сейчас сидел.
— Всех вас не пригреешь, — неожиданно рассердилась женщина и потянула свой полушубок.
Дукаревич принялся выжимать фуфайку. Но одному было трудно, и он сказал, обращаясь к красноармейцу:
— Вы мне не поможете отжать?
— Погоди, погоди… — изумился красноармеец. — Никак, на острове были вместе? А?
— Да. Были.
— Что же, заграбастали, выходит?
Филателист ничего не ответил. Красноармеец нащупал в темноте конец фуфайки. Он свернул ее жгутом, и они вдвоем стали выкручивать воду.
— До капельки! — хозяйственно отметил красноармеец. — Ты что же, разоблачился? Пожалуй, надо и мне… А впрочем, все едино. Шлепнут скоро. И трудиться но стоит. Ну их к дьяволу! Не замерзну.
Он сел с филателистом рядом и ощупал его, как слепой.
— Помирать, выходит, будем вместе. А баба при чем? Для равноправия, что ли?
Красноармеец крепко выругался, помянув богородицу.
Дукаревич недовольно сказал:
— Нехорошо так! Женщина беременная…
— Ничего. От слов не рассыплется. Тебя за что, тетка, морозят здесь?
— За шпионку признали. А какая я шпионка! На восьмом месяце… К сестре шла. Вот христос, не вру!
— Ишь, гады, что делают!
Красноармеец вздохнул и затих. Дукаревичу даже подумалось, не заснул ли новый заключенный. Больно уж тихо он сидел. Но красноармеец не спал. Он понимал, что доживает последние часы, а может быть, даже и минуты. У него нашли динамит. Он должен был взорвать железнодорожное полотно, чтобы не дать белым продвинуть свой бронепоезд к мосту. Красноармеец взялся выполнить эту задачу добровольно, хотя и знал, что идет почти на верную смерть. Но от удачного взрыва зависела победа дела революции, а он был коммунист и до войны работал в шахте подрывником.
Ночью его спустили в воду. Он добрался до острова и пролежал несколько часов на песке. После красноармеец поплыл по течению с пробковым поясом на груди. Ночь была туманная, и план мог увенчаться успехом. Он уже благополучно пробрался на сторону противника, но совсем случайно напоролся на вражеский секрет. Ударом приклада в голову его сшибли с ног и обезоружили. Сейчас красноармеец ждал расстрела.
«Скорей бы уже», — вяло подумал он и ощутил тошнотворную слабость.
Присутствие рядом человека, которому угрожала такая же печальная участь, давало некоторое утешение. Двоим умирать легче, чем одному. И он вдруг почувствовал, что сидящий рядом неизвестный становится для него близким и родным, вроде брата или старого друга. Красноармеец не представлял, как он выглядит — рыжий, черный или светловолосый, какое у него лицо, сколько ему лет. Он пожалел, что под рукой не было спичек. Хорошо бы посмотреть на товарища по несчастью.
— Ты какой губернии?
— Минской.
— Не бывал там никогда, — словно извиняясь, сказал красноармеец. Помолчав немного, добавил: — А я вот из Юзовки. На шахте у бельгийцев работал подрывником. Хорошие у нас места на Дону. Чудные места! Посмотреть бы еще разок. Хоть бы одним глазком.!.
Дукаревич уловил в голосе красноармейца тоскливые нотки.
— Как же вас задержали? — спросил филателист. — Мне показалось, вы плыли на правый берег.
— Дуром взяли. На секрет нарвался, — выругался красноармеец. — Ну да ладно, все едино эту сволочь сметут… Помирать вот только неохота. Жизнь-то какая предвидится впереди! Лучше царей будем жить!
Голос его прозвучал еще тоскливее.
— А если вам на допросе раскаяться? Вас могут помиловать.
