Луи де Берньер - Бескрылые птицы
— Это священная война мусульман с неверными, — вещает он. — Не тебе вставать на пути Аллаха.
Мастер краснобайства, яркий и проникновенный, он цинично, однако блестяще убеждает офицера в том, во что не верит сам, и назавтра всех, кроме турка-артиллериста, освобождают.
Египетские агенты снабжают его всем необходимым, и Кемаль со своим плутовским отрядом едет на верблюдах по лунной пустыне. Полагая, что достигли границы, они переодеваются в турецкую форму, но тотчас сталкиваются с подразделением английской армии. Мустафа вновь прибегает к своему поразительному словоблудию.
— Это османская территория, — заявляет он англичанам. — Вы нарушили рубежи.
— Вас дезинформировали, старина, — отвечают англичане. — Недавно границы изменились.
— Чепуха! — не сдается Кемаль. — Если вы сейчас же не отойдете, мы будем вынуждены открыть огонь и выдворим вас силой.
Английские офицеры смеются: их много и они хорошо вооружены, у Кемаля же прискорбно мало бойцов, но британцев веселит и восхищает наглое бахвальство Мустафы, и отряд пропускают.
В Тобруке итальянцы занимают все лучшие позиции, а Энвер-паша усиленно пытается подбить арабов-сенусийцев[50] на сопротивление. Он эффектно обручился с племянницей Султана, однако сейчас скрывается под маской шейха, печатает собственные деньги, которые сам же и подписывает, и обитает в превосходно украшенном шатре, откуда раздает турецкое золото, но пока никого не может убедить сражаться с итальянцами.
Кемаль, также выдавая себя за шейха (возможно, соперничества ради), тщательно изучает расположение войск. Он созывает на совещание шейхов и их кланы и видит толпу оборванных головорезов, вооруженных дубинками и мушкетами. Мустафа разыгрывает исламскую карту, ранее всегда приносившую успех, но сейчас она не производит впечатления. Он задевает честь свирепого шейха Мебре, заявив, что тот — итальянский шпион, и присовокупляет: отныне деньги и помощь будут получать другие кланы.
Блеф срабатывает: утром гордый вождь заявляет, что он и его люди в одиночку атакуют итальянцев. Племя вооружают турецкими винтовками, наскоро учат обращению с ними, и в рассветной атаке оно уничтожает около семидесяти пушек и захватывает двести итальянских солдат, которые с восторгом сдаются, как позже поступят и их сыновья, доказывая, что не горят любовью к бесплодным имперским войнам. Энвер-паша и Мустафа Кемаль ума не приложат, что с ними делать, а потому отпускают в пустыне возле египетской границы, предоставляя самим отыскивать дорогу домой.
У турок на ходу лишь один военный корабль, итальянцы полностью контролируют море, и оттоманы не могут выбить их из Тобрука. Равно итальянцы не могут подчинить себе и пустынные районы, где нет воды, но очень много враждебных племен. Однако Энвер-паша лелеет романтические мечты о победе и в многочисленных бесплодных атаках кладет сотни солдат. Мустафа Кемаль в ужасе, но, не желая раскола в командовании столь маленькой экспедиционной армии, держит язык за зубами и ждет своего часа. Его поражает глазная инфекция, и он временно слепнет на левый глаз. Выясняется, что арабские племена приходят и уходят, когда им вздумается, и Кемаль никогда не знает точно, сколько в данный моменту него солдат. Турецкие офицеры поражены тем обстоятельством, что арабским женщинам с трехлетнего возраста запрещено появляться на улицах. Нури-бей пишет: «Мы ведем жизнь аскетов, как монахи на горе Афон. Если выберемся отсюда, нашей следующей остановкой, несомненно, станет рай».
Итальянцы бомбят Бейрут, обстреливают форты вдоль Дарданелл, оккупируют Родос и другие острова Додеканес. Они направляют торпедные катера к Стамбулу.
А там революционное правительство, некогда столь много обещавшее, скатывается к хаотичной тирании. Оно распускает парламент и под палкой сляпывает бесчестные выборы в свою пользу. Как некогда комитет «Единение и Прогресс» выступал против деспотизма правительства Султана, так теперь группа молодых офицеров выступает против деспотии комитета. Как ни парадоксально, они требуют убрать военных из политики и восстановить свободно избранный парламент.
Им удается создать новое либеральное правительство, а балканские народы, подстрекаемые русскими, в первый и единственный раз в своей истории умудряются состряпать и совместно осуществить коллективный заговор. Сербия домогается Адриатического побережья, Болгария — Средиземноморья, а Греция — Фракии. Все трое хотят урвать что можно от Македонии. И Болгария, и Греция желают Фракию. Балканские государства проводят объединенные военные «учения». Тем временем на Балканах демобилизуются 120 османских батальонов — безрассудный жест примирения. 8 октября 1912 года царь Черногории внезапно объявляет Османской империи войну, и вскоре в нее вступают сербы, греки и болгары. Греческий премьер-министр Элефтериос Венизелос[51] обращается к своему народу с воззванием и умоляет прийти на помощь растоптанным христианам. Мусульманское население на пути захватчиков претерпевает невообразимо страшный, беспримерный геноцид, который превращает людей в обезумевших от ужаса и истощения беженцев, швыряя их от одной армии мародеров и насильников к другой, равно злобным и квалифицированно порочным. Происходят чудовищные массовые бойни мусульман, особенно на пути продвижения болгар. Многие беглецы направляются в Стамбул, где во двориках мечетей будут умирать тысячами от зимней стужи, болезней и голода. Мустафа Кемаль случайно, но вовремя встретится с матерью и сестрой и найдет для них безопасное место.
Оттоманское правительство срочно замиряется с Италией; из Африки Мустафе приходится возвращаться домой через Италию, Австрию, Венгрию и Румынию. В Вене австрийские врачи лечат его больной глаз. Монастир пал перед сербами. На египетской границе, еще в начале одиссеи к дому, английский офицер узнает Мустафу:
— Я вас знаю. Вы Мустафа Кемаль. В этой чертовой стране можете идти куда вам угодно.
43. Я Филотея (8)
Когда поспевал урожай, первый плод всегда отдавали соседу, и вот после нашей с Ибрагимом помолвки его родные стали дарить что-нибудь нам, а мы — им, и, к счастью, с подарком часто отправляли Ибрагима, а я подгадывала, чтобы перехватить его по дороге и повидаться. Вот так мы виделись, когда пекли хлеб из новой пшеницы, и в день святого Теодора, когда Ибрагим принес локму[52], и на Воздвижение, когда мы разговелись вином, оливками и кутьей.
Так мы увиделись и в Чистый четверг, когда некоторые мусульмане попросили отнести в церковь дрожжи, соль, яйца и хлеб, потому что сын Марии Иисус и сама Мария — они оба для всех, не только для нас, и мы положили еду перед иконой, и отец Христофор ее освятил, а потом все опять отнесли домой: соль бросили в кладовки, дрожжи положили с закваской, яйца разложили у икон до Пасхи, съели по кусочку хлеба, а что осталось — разделили на ломтики и спрятали, если вдруг понадобится скушать во здравие заболевшей скотины. И каждый раз мы виделись с Ибрагимом.
Помню, однажды он доказал, как велика его любовь. Было три часа ночи, мы собирались на пасхальную службу, по городу ходил глашатай и всех будил стуком в дверь, а мы помолились Иисусу и в темноте пошли в церковь, и тут я заметила краем глаза, как в тени миндаля что-то шевельнулось. Это Ибрагим, хоть и мусульманин, встал по холоду в три часа на Воскресение Христово, чтобы хоть одним глазком увидеть меня. Вот как сильно он меня любил.
В общем, я благодарна Богу, что установил столько праздников и обязанностей, из-за них я любимого часто видела.
44. Шутливая беседа принимает нехороший оборот
Однажды вечером, потягивая кальян под звуки лютни, Рустэм-бей раскинулся на подушках в мужской половине дома. На оттоманке, свернувшись калачиком и укрыв нос хвостом, посапывала Памук, в жаровне тлели угли, наполняя комнату теплом и нежным ладанным ароматом чесночной шелухи, которую время от времени подбрасывала Лейла. Филотею отпустили домой, когда за ней забежала Дросула. В доме провели уборку, поскольку была среда, а в этот день, как говорила Лейла, всегда убирают в гареме Султана. В мягком свете масляных ламп искристо сияла медь. Лейла-ханым пела по-гречески о моряке, который молит Панагию спасти его в шторме, обещая серебряный оклад на икону, и Рустэм-бей, не понимавший ни слова, вновь подивился, сколько песен на двух языках знает его любовница и где им выучилась. В музыке что-то не заладилось, и Лейла, нахмурившись, смолкла.
— Что случилось? — спросил Рустэм-бей.
— Новый медиатор, — ответила Лейла. — Старый истончился, а этот, хоть тоже из вишни, толстоват, звук не такой. Надо бы подточить.
— Ну так подточи, моя куропаточка. — Рустэм-бей благодушно выпустил клуб сладко пахнущего дыма.
