Бруно Апиц - В волчьей пасти
Клуттиг напряженно о чем-то думал, вперив в молодого человека ненавидящий взгляд. Наконец он кивнул.
— Хорошо! Ты прав. Это мое дело. — Он встал. — А Гефель? Как ты считаешь? Нужен он нам еще? Пожалуй, нам довольно и других.
— Сохрани пока его и поляка! — посоветовал Рейнебот. — Они от нас не убегут. Дай Мандрилу еще немного поиграть с ними. Вдруг он еще что-нибудь из них выдавит. Прикончить их можно и в последний день. Из списков они ведь уже вычеркнуты…
Мужественное вмешательство Ферсте спасло измученного Гефеля от лихорадки. И хотя Мандрил никого не пускал в камеру, Ферсте, тихий, но решительный, умел туда проникать. Убеждая ворчавшего Мандрила, что для поддержания жизни умирающего, кроме мокрой тряпки, нужна еще и пища, Ферсте каждый раз приносил Гефелю горячие блюда. Подобно тени, проскальзывал уборщик в камеру, охлаждал горячий лоб больного, вливал ему в рот согревающий напиток, а Мандрил в это время стоял в дверях.
Кропинский следил, сжавшись в комок в углу, и дивился чуду, совершавшемуся с его товарищем. Мудро рассудив, что Гефелю надо дать оправиться настолько, чтобы он вновь стал «годен к использованию», Мандрил щадил его. Но как только он заметил, что взгляд у Гефеля становится яснее, он запретил всякую дальнейшую помощь.
Ферсте снова был лишен доступа в камеру. Но он успел оторвать умирающего от порога смерти. По непонятной причине Мандрил оставил сенник в камере.
Однажды, выйдя из камеры, Мандрил запер ее, а Кропинский все продолжал сидеть не шевелясь в своем углу. Страх не позволял ему приблизиться к Гефелю. Тот лежал вытянувшись, словно оцепенев. Он дышал беззвучно, рот был открыт. Но вот он сделал глотательное движение и прошептал:
— Мариан…
— Так?..
— Сколько времени… — пальцы Гефеля судорожно скоблили сенник, — сколько времени мы здесь?
В углу по-прежнему было тихо. И лишь немного спустя среди тишины и безмолвия из угла донесся ответ:
— Пять день, брат…
Взор Гефеля был обращен к потолку, как неподвижное пламя тихо горящей свечи.
— Пять дней…
Гефель заморгал, и пламя его взгляда задвигалось, как от дуновения воздуха.
— Слушай, Мариан…
— Так?
— Сказал я… Ты слышишь, Мариан?
— Так.
— Сказал я… что-нибудь?
Гефель проглотил слюну.
— Не, брат…
— Совсем ничего?
— Не… Ты только кричать.
— Это правда?
— Так.
Гефель закрыл глаза.
— А ты?.. Что ты?
— Я тоже…
— Кричал?
— Так.
Тишина. Больше ничего сказано не было.
По апельплацу бежал посыльный. Он искал Кремера и, не найдя его, стал расспрашивать..
— Куда он девался?
Он помчался в Малый лагерь, поскользнулся в грязи, чуть не упал и наконец увидел Кремера.
— Вальтер!
Кремер не предвидел ничего хорошего. Он отвел посыльного в сторону.
— Ну что?
Молодой человек помедлил, чтобы отдышаться.
— Телеграмма! Я только что видел ее. — В его глазах прыгал страх. — Эвакуация!
Кремер ужаснулся. «Неужели правда?» На миг внезапный испуг приостановил в Кремере всякую умственную деятельность. Бессмысленно смотрел он в откровенно встревоженное лицо посыльного.
Многочисленные опасности, возникшие из-за ребенка, сплелись теперь в одну большую опасность. Дело шло к концу.
— Что же теперь? — спросил посыльный.
Лицо Кремера нервно скривилось.
— Ждать! — ответил он, так как другого ответа не находил, и вдруг обнаружил, что совершенно не знает, как нужно действовать теперь, когда настал этот самый «конец».
Что угодно, но только не ждать! Что-то внутри Кремера бессмысленно толкало его сунуть в рот сигнальный свисток, промчаться по рядам бараков и пронзительным свистом поднять к восстанию весь лагерь: «Эвакуация, эвакуация!»
Чтобы справиться со своим смятением, Кремер спросил:
— Ты знаешь какие-нибудь подробности?
Посыльный покачал головой.
— Я хотел только сразу же предупредить тебя. Начальство уже совещается.
Кремер что-то проворчал и засунул руки в карманы шинели. Итак, то, что должно было только еще прийти, теперь стало фактом. Но сейчас в своей пугающей близости известие казалось таким чудовищным, что завертело вихрем мысли спокойного и трезвого Кремера, Всего несколько дней назад он сказал Шюппу: «Через две недели мы будем либо свободны, либо мертвы…»
Тогда это были только слова! А теперь он стоял перед действительностью!
Кремера пробрал озноб. А что станет с Гефелем? С Кропинским? С десятью людьми из вещевой камеры?.. Пиппиг! Ребенок! Что с ними всеми будет?
Арестованные были заперты в тюрьму, под которую веймарское гестапо приспособило герцогские конюшни.
Рохус Гай, из частей СД[6], повел Клуттига в свой кабинет, находившийся в первом этаже. Безнадежно унылым казалось это помещение с собранной наспех случайной мебелью, состоявшей всего лишь из нескольких стульев, стола, пишущей машинки у окна и уродливого шкафа с дверцей на роликах. Какое-то забытое растение в горшке прозябало на подоконнике.
На побуревших от старости обоях выделялись светлые четырехугольники с веселым цветочным узором — следы иных времен.
Клуттиг опустился на стул перед пишущей машинкой. Гай, с сигарой во рту, стоял посреди комнаты, втянув голову в широкие плечи. Его изношенный костюм мешком висел на могучем теле. Руки были засунуты в карманы оттопыренных на коленях брюк. Протершийся от ежедневного ношения галстук съехал набок и вылезал из мятого пиджака. Хриплым голосом Гай заворчал на помощника начальника лагеря:
— Я хотел бы знать, чем вы, собственно, занимаетесь там, на своей горе! В такие дни мы должны разыскивать для вас какого-то ребенка! Да ведь у нас не детский приют! — Гай лязгнул зубами, во рту торчала изжеванная сигара. — Мне бы ваши заботы!..
Клуттиг попытался объяснить ему, в чем дело. Сейчас, когда такое опасное положение на фронте, нельзя медлить с раскрытием тайной коммунистической организации…
Гай нетерпеливо дернул локтями — руки его по-прежнему были засунуты в карманы.
— И с таким делом черт приносит вас сюда к третьему звонку!
— Мы ищем уже давно… — защищался Клуттиг.
— Дурачье! — с презрением произнес Гай. — Сколько лет вы там грели себе зады и жили в свое удовольствие! Расхаживали среди других, как боги…
Клуттиг попытался возразить, но Гай сразу же обрезал его:
— Не болтай вздора! Ты сам точно такой же паразит, как и прочие! — Он языком перекатил сигару в другой угол рта. — Веселенькая была игра, не так ли? «Шапки долой, шапки надеть!» И стоять перед вами навытяжку. И чем больше черви ползали перед вами, тем больше вы заносились: «До нас никто рукой не достанет!» Сукины дети! От избытка самомнения вы даже не замечали, как людишки охотно пресмыкались перед вами. И как легко им было прятаться по своим кротовьим норам. Ну, а что теперь?
Клуттиг почувствовал себя школьником, которого строго отчитывают.
— Если бы вы все это время были просто недоумками, я бы ничего не сказал, — продолжал гестаповец, — но вы жрали, пили, путались с бабами… у вас была мания величия! А теперь, когда вам пора укладывать чемоданы, вы вдруг замечаете, что коммунисты…
Он оборвал себя и с раздражением уставился на потухший огрызок сигары.
Клуттиг воспринимал эти упреки как жестокую несправедливость и опять сделал попытку возразить.
— Даю тебе честное слово, что я делал все…
Гай снова зажег окурок и сощурил глаза — в них попал дым. Со скучающим видом выслушивал он заверения Клуттига.
— Расскажи, что там натворила эта дрянь, которую ты мне привез?
Обрадованный тем, что гестаповец наконец перешел к делу, Клуттиг пустился в подробные объяснения. А Гай, наклонив голову, прохаживался по комнате. Казалось, он не проявляет особого интереса к словам Клуттига, однако он внимательно слушал и размышлял.
Связь между ребенком и коммунистической организацией, вероятно, действительно, существует. В оценке Пиппига и Розе Клуттиг, по-видимому, тоже прав. Судя по тому, как он описывает их, один — смелый малый, а другой — трус. В Гае проснулся охотничий инстинкт. Он не перебивал Клуттига, пока тот говорил, а сам продумывал тактику.
Розе и Пиппиг! С этих двух следует начать.
Клуттиг почти умолял гестаповца:
— У нас осталось мало времени, фронт все приближается и приближается…
Напуганный своими же словами, он вскочил и загородил Гаю дорогу. Потревоженный среди раздумья, тот посмотрел на взволнованного Клуттига. «Этот считает задачу весьма спешной и трудной», — подумал Гай. Он же полагал, что как раз теперь, когда близок решающий час, легче нащупать следы подполья. Ему нередко приходилось наблюдать, как человек, поставленный перед выбором между жизнью и смертью, в последний миг решал в пользу жизни, как он слабел и давал показания, хотя раньше упорно отпирался. Те десять заключенных, которых привез Клуттиг, видимо, не первый год в лагере. Они тоже знают, что дело идет к концу. Гай прищурил глаза.
