Николай Сташек - Крутыми верстами
Зина внимательно слушала Заикина, не сводила с него беспокойного взгляда, а он, заговорившись, забыл о письме. Наконец она спросила:
— Писать-то что?
Заикин посмотрел на нее, слабо улыбнулся.
— А, да! Сейчас продолжим. Пиши так: «Из-за этой ерунды пришлось на какое-то время расстаться со своими боевыми хлопцами, но ничего, мы наверстаем упущенное. Вы знаете, что теперь дела у нас пошли хорошо. Скоро победа. И когда дадим последний залп, я прилечу к вам, мама. А вы крепитесь, не мучайтесь из-за меня. Вы ведь сильная, а я ваш сын, от вас не отстану. Теперь я командую людьми и поэтому постараюсь побыстрее поправиться, чтобы идти вместе с ними в бой, гнать фашистского гада с нашей земли».
Заикин поднял на Зину глаза:
— Думаю, хватит. Разве только привет землякам, родичам… — У него чуть не вырвалось: «И Ксене — школьной подружке».
Как только мелькнула эта мысль, ему показалось, что его всего с ног до головы окатили кипятком. Он до боли прикусил язык. «Эх ты, недотепа! Для чего тебе дан ум?» Он жестко прикоснулся пальцем к голове. «О ней-то ты подумал?» Стараясь сдержать волнение, Заикин незаметно взглянул на Зину.
— Вот на этом и закончим. Да, Зинуля?
Зина почувствовала, как щеки ее загорелись от смущения, и, чтобы его скрыть, поспешно кивнула в знак согласия.
— Да, — спохватился Заикин. — Царапни где-нибудь сбоку, что своего адреса пока не пишу. Не знаем, куда отвезут из медсанбата, а здесь раненых долго не держат. Поняла?
Зина и на этот раз не взглянула на капитана. Чувствовала, как горели ее щеки.
Так, не вступая с Василием в разговор, она отнесла письмо, а возвратившись, бесшумно опустилась на свое место. Сидела молча, изредка бросая печальный взгляд через открытую в палатке дверь. Думала о родителях, об их судьбах.
Заикин заметил ее встревоженность.
— Ты что это? — участливо спросил он.
— Да так, — уклончиво ответила Зина, пряча глаза.
— Ну-ну! Зачем скрываешь? Кто-то обидел?
— Нет-нет! Это так, пройдет, — прошептала она.
Заикин продолжал вопросительно смотреть на Зину.
— А все же? — не успокаивался он.
Зина медленно подняла на Василия глаза. Ей захотелось рассказать ему — единственному близкому человеку — обо всем пережитом.
Василий попросил вновь:
— Расскажи, чего стесняешься?
— Долго все это, а вам…
— Долго? — посмотрел Василий ей в лицо. — Куда спешить?
— Устанете.
— Не бойся, не устану.
Зина вздохнула, что-то прошептала и, понурив голову, умолкла. Заикин понял, что Зина боролась с нахлынувшим волнением.
— Начни с начала, с родителей…
— Хорошо, — поспешно отозвалась Зина. — Родилась я в Белоруссии, где точно, не знаю. Отец у меня военный. Мы часто переезжали с места на место. Папы своего я совсем не помню. Мама уехала в Минск учиться. И меня отправили к бабушке. Дедушка был инвалидом еще с империалистической войны. Они с бабушкой жили в Слониме. — Зина вздохнула. — Когда началась война, бабушка хотела со мной бежать к своим в деревню, но дедушка не пустил. «Ты что? Не в жмурки играть. Война!» — накричал он на нее, бросил в тележку какие-то вещички, схватил меня за руку и поспешил на вокзал. Там нас втиснул в товарный вагон, а сам не отходил от поезда. Когда колеса застучали, мы услышали его голос: «Смотри там! Догоню!»
В первую ночь ехали рывками — поезд то стоял, то мчался вперед как угорелый. С рассветом где-то недалеко от нас застучали пушки. Мы услышали вой самолетов и тут же разрывы бомб. Вагонная дверь раскрылась настежь. Несколько женщин свалились на землю, а их дети остались в вагоне. Поезд даже не остановился, помчался дальше, а женщины так нас и не догнали. Бомбежки повторялись по нескольку раз в сутки, в вагонах были раненые старухи и дети, а поезд все бежал и бежал. Ехали без остановок долго, а потом остановились на какой-то большой станции. Там нам давали суп и чай. Это было очень вкусно, но бабушка не ела. Она искала в толпе нашу маму… — Зина вновь умолкла, но Заикин не стал ее торопить. Она тяжело вздохнула и продолжала: — Нас привезли в Башкирию. Жили мы в деревне у одной тетеньки, она работала в поле. Вечером приходила озябшая, приносила картошку. А однажды весь дом заголосил, тетенька стала рвать на себе волосы. Пришла похоронная на ее мужа. И я впервые узнала, как далеко зашла война, что она уже под Москвой, а там мама…
— А отец? — спросил Заикин.
— Бабушка о нем не вспоминала, а я его не знала, потому и не скучала. Помню, как-то дедушка пришел домой насупленный, с письмом, и когда читал, то бабушка ругалась: «Погубил, окаянный, девку да и дитя…» Она гладила меня по голове, а дедушка стоял на своем: «Ты что? Может, еще все брехня. Не такой он!..» Жили мы у тетеньки зиму, а весной бабушка умерла, — прошептала Зина.
— Вот как…
— Я пошла в город, хотела попасть на курсы при больнице, но не хватило возраста. Там одна старушка взяла меня к себе и сказала, что надо прибавить два-три года. Прибавила. И взяли. А потом и на фронт…
— Ясно, Зинуля. — Он намеревался еще о чем-то спросить, но над самой землей, чуть ли не задевая верхушки деревьев, с ревом пронеслись самолеты. Зина выбежала из палатки, а когда возвратилась, Заикин увидел в ее глазах блеск радости.
— Наши… которые по танкам, как их?
— Штурмовики, что ли?
— Да, да. Они. Много их. Летят бить фрица.
— Значит, вперед пошли, — протянул Заикин. — Наши наступают…
К вечеру поток раненых усилился. Даже в той палатке, где лежал Заикин, казалось, сплошь занятой, стали выискивать дополнительные места.
Незаметно убегали дни. Прошло уже больше недели, как ушел на запад медсанбат. И если еще несколько дней тому назад была и днем и ночью слышна артиллерийская канонада, то теперь она доносилась до госпиталя еле слышно, как далекое эхо. С одной стороны, это радовало Василия — здорово гнали врага со своей земли, а с другой — ему становилось мучительно больно. Его батальон уходил все дальше на запад. Уходили его товарищи — бойцы и офицеры. А он лишь мысленно шагал вместе с ними.
Заикин понимал, что не за горами то время, когда полевой госпиталь тронется вперед, но ему и в голову не приходило, что он может так же быстро подняться по тревоге, как и боевая часть. Но прибежала Зина и, наклонившись, таинственно оглядываясь, сообщила:
— Получен приказ, эвакогоспиталь уходит на запад.
— Неужто сегодня? — недоумевая, спросил Заикин.
— В том-то и дело, что прямо сейчас. Уже подходят машины.
— А как же мы? — спросил он с нескрываемым волнением.
— Мы? Мы, наверное, в тыл, — ответила Зина.
Заикин уловил в ее ответе сомнение. И как бы в подтверждение Зина тут же стремительно выбежала на улицу.
Вначале у него еще теплилась надежда, что Зина поедет с ним и дальше, но после того, как шум все больше нарастал, а она не возвращалась, его беспокойство усилилось.
Лежа на спине с закрытыми глазами, он почувствовал себя совсем слабым, беспомощным, а главное — одиноким. «Пустеет душа», — подумал он.
За то непродолжительное время, пока Зина находилась рядом с ним, она стала для него настолько родной, что он деревенел от мысли о том, что их могут разлучить. В эти минуты ему как наяву послышались слова дивизионного хирурга: «Вот ей спасибо. Вот она — твоя спасительница». Моя!.. Да. Спасительница… И моя любовь! Зина должна быть со мной… На всю жизнь!
Через несколько минут в палатку толпой ввалились несколько солдат. За ними два офицера. Одного из них Заикин видел и раньше. Это был худенький, тщедушный фельдшер армейского эвакогоспиталя. Второго, с копной буро-каштановых волос на большой голове, Заикин увидел впервые.
Головастый, размахивая руками, покрикивая на солдат, фамильярно кивнул фельдшеру:
— Показывай, где здесь тяжелые! Остальных потом, в грузовики.
Находясь все время в движении, он командовал, то и дело поглядывая на часы. Солдаты работали споро, и Заикин удивился, как быстро опустела набитая до отказа палатка. Два дюжих молодца подхватили и его. И когда заскрипели носилки, Заикин оглянулся вокруг, ища глазами Зину. Ее не было. Сильно кольнуло сердце, по всему животу разлилась острая боль. Ему захотелось закричать, чтобы не уносили, пока не придет сестра, но не успел. В один миг он оказался в санитарной машине, где увидел забившуюся в угол Зину.
— Как же одного?.. — вздрагивая, она притянула к себе его руку. Заикин стал ее успокаивать, но солдаты поднесли следующего раненого. Зина прижалась к стенке, но носилки все равно не помещались. Один из солдат, сощурив и без того раскосые глаза, стал всматриваться в темный угол машины:
— Что там за кролика притаился? — спросил он с восточным акцентом.
Зина, затаив дыхание, молчала. Заикин также не отзывался. Над носилками наклонился другой санитар: низкорослый, широкоплечий, со шрамом через всю щеку.
