Николай Сташек - Крутыми верстами
В тяжелом состоянии, между жизнью и смертью, Василий находился несколько дней, но в конце концов боли утихли. Он стал, хотя и без аппетита, понемногу есть и пить, а как-то перед вечером, когда палатка стала погружаться в сумерки, увидел рядом, у своих носилок, сжавшуюся в комок, с коленками у подбородка, Зину. Он не поверил своим глазам.
«Неужели вновь бред?» — подумал он, тяжело вздохнув.
Его тревогу заметила Зина, она наклонилась к нему.
— Что, родненький, водички? — тихо спросила она.
Убедившись, что рядом с ним действительно Зина, Василий припомнил и мелькание в темноте белого тампона, и тихое всхлипывание, когда солдаты несли его в операционную. «Значит, Зина не оставляла меня все эти дни».
— Зина? Это ты, Зина? — Он медленно, с усилием протянул к ней руку, сжал слегка пальцы. Вздрогнули веки. Дернулся подбородок.
— Я это, я. Меня капитан Солопов послал и приказал: будь при комбате до тех пор, пока не выздоровеет. Так и сказал: «Не отставать!»
— А я вот какой, — еле слышно прошептал Заикин. Зина не отозвалась. Было тихо и во всей палатке. Только откуда-то из угла доносился прерывистый стон.
— Где-то в сумке было письмо. Из дому… от мамы, — слабым голосом сказал Заикин.
Зина быстро поднялась.
— Сейчас… — Она метнулась к выходу и тут же возвратилась с полевой сумкой в руке.
— Сейчас, товарищ капитан, сейчас, миленький, найдем. Все здесь. И Невский, и медали.
Быстрыми движениями Зина расстегнула истертую, забрызганную грязью кирзовую сумку и, щурясь в сгущавшейся темноте, стала перебирать ее содержимое. В одном отделении лежала аккуратно сложенная небольшая карта, вся в разноцветных скобках, отметинах, крючках, огрызок треснувшего вдоль красно-синего карандаша, совсем облезлый, за многие годы в кармане отшлифованный компас и еще какие-то вещицы. Письма не оказалось, и Зина с ужасом подумала, как об этом сказать капитану. Вновь и вновь осматривая содержимое сумки, она чуть не вскрикнула, когда обнаружила в боковом кармашке небольшой сверточек, в котором вместе с отстиранным подворотничком находился и небольшой, весь в почтовых штемпелях конверт.
Прижав письмо к груди и затаив дыхание, она какое-то время сидела неподвижно, а когда немного успокоилась, наклонилась к капитану.
— Вот оно, товарищ комбат, — сдерживая волнение, сказала она.
Заикин попросил:
— Читай.
Придвинувшись к Василию ближе, Зина стала медленно читать, а он, уставившись в одну точку в потолке, с жадностью ловил каждое слово. Когда была прочитана первая страница и Зина зашуршала листком, Заикин, украдкой отвернувшись, сжал веки. Зина тут же умолкла, но Василий, поняв ее настороженность и стараясь скрыть свои чувства, поспешно проговорил:
— Что же ты, Зина? Читай!
Зинд повторила последнюю строчку и, останавливаясь, продолжала так же тихо, неторопливо, а когда Василий, повернув голову в ее сторону, посмотрел на ее обветренные, огрубевшие руки, она увидела на его щеке слезу. Оба сникли. Не глядя друг на друга, каждый думал о чем-то своем.
Тишина стояла несколько минут, пока у входа не появился хирург.
— Как мы здесь, гвардия?
Заикин, подняв брови, негромко начал:
— Выходит, отвоевался. Вон она, оттяпали, — посмотрел он на свое правое плечо. — А там печет огнем, да еще и бурдюк какой-то притачали. Вот, — он удрученно похлопал по мягкому выступу у себя на бедре.
Врач посмотрел на него с искренним сочувствием.
— Да, началась гангрена, и часть руки пришлось ампутировать. Без нее тяжело, но жить можно. Некоторые даже воюют. Не страшен и этот бурдюк. Дело временное. Опасно другое. — Наклонившись, врач осторожно приподнял простыню.
Заикин попытался посмотреть.
— А что там, доктор?
— Да как бы тебе попроще сказать? Здесь у нас множественное ранение мышц, сосудисто-нервных пучков. Это-то и беспокоит. Дело очень тонкое, ювелирное, но их надо восстановить. Иначе, как говорят, дело труба.
Опуская простыню, хирург тепло улыбнулся.
— Ты крепись, слушайся врачей, не хорохорься. Потребуется время, и даже много времени, но верю, что тебя можно поставить на ноги по-настоящему. Будем надеяться на лучшее. Тебе придется вытерпеть не одну операцию. Вообще за то, что остался в живых, ты должен благодарить вот ее, сестричку. Она твоя спасительница, — положил он руку Зине на плечо. — Так держать, сестричка! Не оставляй капитана.
Зина смущенно опустила глаза, поправляя Василию завернувшуюся простыню, слабо улыбнулась, но Заикин заметил это и тоже улыбнулся. Был доволен их мимолетному счастью и врач. Поднимаясь, он участливо посмотрел Василию в глаза.
— Вот так-то, капитан. Не горюй!
Заикин насупил брови, но когда врач направился к выходу, посмотрел ему вслед посветлевшими глазами.
— Правильно говорит доктор, — преодолевая боль, негромко произнес он. — Воюют не одними руками!
Он с жадностью ухватился за эту мысль. Она ободрила его, с ней он не расставался. «Ведь правда! Слышал же, что воюет какой-то капитан без руки».
Медсанбат еще несколько дней не трогался с места, стоял недалеко от Припяти, так как дивизия, захватив совместно с другими соединениями небольшой плацдарм на западном берегу реки, отражала атаки крупных вражеских сил. Когда же сопротивление противника было сломлено и наши части перешли в наступление, поступила команда, и медсанбат зашевелился. Подошел дополнительно из тылов транспорт, и раненых стали срочно увозить за Днепр. Там находился один из армейских эвакогоспиталей.
Освободившиеся палатки были тут же свернуты и уложены по-походному для погрузки. Несвернутой осталась лишь одна палатка, куда поместили всех «тяжелых», нетранспортабельных.
К вечеру на месте медсанбата стал развертываться подошедший из тыла эвакогоспиталь. Шум усилился. Газовали, разворачиваясь, машины, разгружали медицинское имущество, вновь заколачивали палаточные колья, слышались команды.
Заикин помрачнел, стал редко обращаться к Зине, а если и обращался, то лишь в самых крайних случаях.
Не зная, что предпринять, Зина забеспокоилась. Беда в том, что у Василия поднялась выше обычного температура, значительно участился пульс. У него горело лицо, запеклись губы.
В палатку, негромко разговаривая, вошли несколько врачей. Впереди других, вслед за хирургом медсанбата, шла женщина. Судя по тому, что она обращалась к дивизионному хирургу на «ты», можно было понять, что они давно и близко знакомы.
— Так это и есть наш герой? — спросила она, опускаясь на колени у носилок Заикина. — О нем ты рассказывал?
— Да, да. О нем. Теперь пошел на поправку, а было… — хирург что-то сказал по-латыни. — Передаю тебе, Александра Васильевна, капитана из рук в руки, а мы с ним еще встретимся да и обмоем это дело. Так, комбат? — поднимаясь, улыбнулся ему: — Доктор Игнатова тебя в обиду не даст. Так что выздоравливай. — Врач потряс сомкнутыми над головой руками.
Когда хирург направился к выходу, Заикин, глядя ему вслед, прошептал:
— Будь здоров и ты, доктор!
Зина провожала уходивших стоя и села на свое место только тогда, когда они скрылись из виду. Ночь прошла благополучно, а утром Заикин позвал:
— Зинуля! Снилась мне мать. Плакала, меня звала. Давай напишем ей, ладно?
Зина взглянула на Заикина и удивилась: глаза у него были светлые, заметно оживились, не было в них напряжения и тревоги. «Зинуля»? До этого такого не было, а тут «Зинуля». Неужто вправду пошел на поправку?» — спрашивала она себя, радуясь за своего комбата. Когда же стала его кормить, то сомнения отпали сами по себе — капитан ел без принуждения, от пищи не отворачивался. Зина в душе радовалась, ликовала, а Заикин, ничего не подозревая о ее радостных волнениях, думал о том, как сообщить о своем ранении матери, чтобы не причинить ей боли. Написать прямо, что, мол, оторвало руку да и в животе нелады, — для матери будет удар, не выдержит. «Напишем намеками. Пусть сама догадается», — решил он. А Зина уже давно ждала с карандашом и бумагой. Ждала, когда Василий скажет первые слова, а он молчал. Покашливая, никак не мог решить, с чего начать. Наконец заговорил:
— Давай вот так и начнем: «Получил ваше письмо, но сразу ответить не смог. Произошла здесь у нас небольшая загвоздка…» — Замявшись, Заикин стал шевелить губами, подбирать подходящие слова. Зина помогла:
— Так, может, напишем, что ранило?
— Да, пожалуй, верно. Так и напишем: «Придется, может, совсем недолго полежать в госпитале. А вы не горюйте, все зарастет, как на…» Ладно, не будем писать, как на барбосе. Сама хорошо знает. У нас все заживает. Отца в гражданскую саблей полоснули да еще и несколько осколков прихватил, а выжил. Мать помнит, что были бы кости…
Зина внимательно слушала Заикина, не сводила с него беспокойного взгляда, а он, заговорившись, забыл о письме. Наконец она спросила:
