Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!
К счастью, Грасси был ранен в первые же дни, но, к несчастью, рана оказалась легкой, и в Италию его не отправили, поместили в небольшой госпиталь в Умани. Там он сдружился с санитаркой. Девушку звали Мариной. Она была украинкой, но с Грасси почему-то разговаривала по-русски. Так Альфредо выучил с полсотни ходовых русских слов. Успехам в языке, видимо, способствовало нежное чувство к девушке, пробудившееся в его душе. Очень не хотелось ему уезжать, разлучаться с Мариной, однако рана, как назло, зажила, а солдат есть солдат.
Грасси снова попадает на передовую. По соседству с ними оказывается полк словаков, которые всей душой ненавидят Гитлера и так и смотрят, как бы сдаться в плен русским. Но с тех, кто на передовой, глаз не спускают суперардиты [5] — за каждым шагом твоим следят.
Под Новой Калитвой итальянские дивизии потерпели полное поражение, тысячи солдат легли мертвыми в холодную русскую землю.
Грасси опять повезло. За день-два до катастрофы его ранило в ногу, и на этот раз потяжелее.
— У меня, — говорит он, путая русские и итальянские слова, — у меня… в бедре сидит осколок русской мины. Но зла против русских я не имею. Не они явились к нам с войной, а мы отправились грабить их дом. Эх, выпустили клопа-кровопийцу из рук!.. — сердится Грасси на тех, кто прокараулил Муссолини.
Грасси опять задумывается, потом поднимает голову, замечает Ильгужу, с интересом приглядывается.
— Ты… ты башкурт, да?
— Башкир, — говорит Ильгужа, дружелюбно улыбаясь. — А как ты догадался, что я башкир?
— Белая Калитва… Мы там целую неделю сражались с башкирской кавалерийской дивизией. Вблизи пришлось посмотреть… Боевой народ. Умирали, но не сдавались…
— Стало быть, мои земляки ранили тебя в ногу? — усмехнулся Ильгужа.
— И хорошо, что ранили, — говорит Грасси, пожимая ему руку. — Урок будет! Власть-то Муссолини мы сами уступили. Значит, сами и виноваты…
Провожать его пошли Леонид и Ильгужа.
— Синьор Грасси, ты не сумеешь повидать Капо Пополо? — спросил Леонид.
— Если очень нужно, постараюсь. Правда, в Риме сейчас светопреставление. Хуже, чем во времена Муссолини. По центральным улицам не разрешают на велосипеде ездить. Были случаи, когда забрасывали немецких офицеров гранатами и укатывали на велосипедах… А зачем вам Капо Пополо нужен? Голодно, что ли?
— Пора нам за дело браться. Трудно сдерживать ребят, у всех руки чешутся…
— Эх, если бы это от меня зависело!.. Комитет национального освобождения никак не разрешает.
— А почему?
— Дьявол их знает. Мне-то думается, что в КНО разные люди собрались и каждый в свою сторону тянет.
— Альфредо! — Леонид положил руку на плечо Грасси. — Ты уж, пожалуйста, разыщи его и передай, что не можем мы дальше сидеть без дела.
— Передать-то я передам… Но приказа нарушать нельзя…
Как только был свергнут Муссолини, во всех уголках Италии — от Неаполя до Альп — началась жестокая, беспощадная война с немцами и собственными фашистами.
«Четыре дня» Неаполя навсегда останутся в памяти итальянского народа. Комендант города, кровавый палач полковник Шолль, отдал тайный приказ собрать и отправить молодежь в Германию. Но юноши из Вомеро разгадали, куда клонится дело, и открыли по немцам огонь. Полковник Шолль послал против кое-как вооруженных людей танки и артиллерию, разрушил университет. Однако неаполитанские патриоты стояли насмерть. Четыре дня и четыре ночи они вели неравный бой и победили. Полковник Шолль попросил перемирия и был вынужден вывести из Неаполя немецкий гарнизон.
Луиджи Лонго, вернувшийся из ссылки с острова Вентотене, его соратник коммунист Тромбадори и социалисты объединяются с членами «Партии действия» и организуют первые отряды Сопротивления. Однако из-за внутренних и внешних противоречий летом и осенью сорок третьего года партизанскому движению не удается приобрести всенародный характер.
В КНО мнения тоже разделяются. Правое крыло комитета настаивает на тактике выжидания.
— Ну хорошо, — говорят сторонники этой тактики, — допустим, мы убьем сколько-то немцев. А ведь они за каждого своего расстреливают десять итальянцев. Кому от этого польза? Кому?
— Самое лучшее, — говорят колеблющиеся, не примыкавшие ни к левым, ни к правым, — установить контакт с распущенными после восьмого сентября армейскими и полицейскими частями, подумать, посоветоваться и действовать без спешки. Вот именно, без спешки…
Хотя Ватикан и отказался признать «республику Сало», но его представители поддерживают правое крыло КНО и категорически выступают против столкновения с немцами в пределах Рима.
Только коммунисты понимают, что интересы Италии требуют немедленного и по возможности широкого разворота партизанского движения, видя в нем путь для избавления народа от террора фашистов, немецких и итальянских. Чем быстрее будет разгромлен враг, тем меньше будет жертв.
Побег советских военнопленных из тюрьмы в Монтеротондо совпал именно с этим сложным, полным противоречий временем. Леонид и его друзья, естественно, еще ничего не знали обо всем этом. Да если бы и знали, их бы все равно никто не смог уговорить сидеть без дела, ожидая у моря погоды. Они хотели лишь одного — действовать, сражаться, мстить.
Правда, первая неделя пронеслась — оглянуться не успели. Молодость сделала свое, хлопцы неузнаваемо изменились, загорели, окрепли. Словом, женихи на загляденье. Петр Ишутин отпустил бороду, смотрит в зеркало и улыбается: «Вылитый батька!..» Сажин усы отращивает. Что ни говори, а положение обязывает. Интендант, дескать, это что-то вроде старшины.
Но безделье приелось очень быстро.
Как-то сидели завтракали, а Петя свою долю сыра зло швырнул на бумажную салфетку:
— Не лезет в горло.
— Разносолов, что ли, захотелось? — пошутил Леонид, но, встретившись с хмурыми глазами Ишутина, переменил тон: — Или нездоровится?
Ишутин встал и вытянулся перед ним:
— Скажи, командир, кто мы есть?
— Как, то есть, кто?
— Не пленные и не партизаны. Хлеб переводим да ухо давим. У Никиты уже пузо растет.
Никита хлопнул себя по животу:
— Коли не лезет, ты свою долю мне отдавай. У меня желудок, что жернов мельничный, все перемелет.
— Тебе бы только пожрать да выпить, затем и на свет родился! — процедил сквозь зубы Петя.
— А ты зачем родился? Для идеи живешь, да? — закипятился Никита, вытерев ладонью губы. — Если такая жизнь не по нраву, обратно в тюрьму просись. Там, говорят, ждут тебя не дождутся, плачут: где, мол, наш Петруха?
— Дурак! — отрезал Петр, отбросив окурок. — Ты, может, до конца войны рад бы в этой дыре отсыпаться, а я…
Никита стремительно вскочил.
— А меня ты за кого считаешь? — Он вытянул руку, словно актер на сцене. — Командир, веди нас вперед! Сердце рвется в бой!
— Леонид Владимирович, а ведь и вправду тоска заедает, — сказал интендант, совсем-то не склонный попусту рисковать жизнью. — Надоело, понимаешь?
— Куда б ни шло, будь мы совсем без оружия, а ведь теперь полную возможность имеем всыпать немцам, — поддержал Ишутина Сережа Логунов, обычно во всем и всегда солидарный с Колесниковым.
Леонид в душе был вполне согласен и с Ишутиным, и с Логуновым. Когда еще только готовились к побегу, ему думалось, что сразу, как вырвутся на волю, они начнут мстить немцам за погибших товарищей и за все муки, перенесенные в эти жуткие полтора года. Но если Москателли призывает быть потерпеливее, значит, у него есть на то свои, неизвестные им, русским, резоны.
Подумал Леонид обо всем этом, а вслух спросил:
— Что бы ты предложил делать, Ишутин?
— Надо подобраться к шоссе поближе.
— И чего мы там хорошего найдем?
— Найдем. Большая дорога никогда не пустует.
— С двумя пулеметами там такого можно наворотить!
Правильно говорит Сережа.
— А то ворвемся в Монтеротокдо и разгромим гестапо! — Это развоевался Никита Сывороткин.
— А не лучше ли Рим освободить? — съязвил Леонид, но никто даже не улыбнулся.
Вот Петр отходит в сторону и заявляет:
— Кто хочет пойти со мною сегодня на шоссе, становись рядом!
Леонид чувствует, что это не бунт против его личного авторитета. Ребята полны ненависти к врагу, и вынужденная бездеятельность, естественно, приводит их в ярость. Накипело. Теперь, когда они вырвались на волю, их ни угрозой, ни уговорами не проймешь. Понимает все это Леонид, но не сдается.
— Товарищи, мы не у себя, не на своей земле…
— А где сказано, что фашистов можно бить только у себя дома?
— Не о том идет речь. Мы здесь подчиняемся итальянцам. Они помогли нам бежать, дали оружие…
— Оружие дали, а теперь одно знают — «аттенционе» да «пациенца»… [6]
