Райан Корнелиус - Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев
Так же неожиданно, как началась, тирада закончилась. Но Гитлер, хотя и обмяк обессиленно в кресле, больше не мог сидеть спокойно. Айсману показалось, что фюрер совершенно не может себя контролировать. «Все его тело тряслось, — вспоминал Айсман. — Он дико размахивал кулаками, сжимавшими карандаши. Карандаши ломались о подлокотники кресла. Создавалось впечатление, что Гитлер душевнобольной. Все это казалось нереальным — особенно мысль о том, что судьба всего народа находится в руках этой человеческой развалины».
Несмотря на приступ гнева и внезапное изменение решения Гитлера по Франкфурту, Хейнрици упрямо не хотел сдаваться. Спокойно, терпеливо, как будто никакого припадка и не было, он снова повторил все свои доводы, подчеркивая все мыслимые причины, по которым следовало оставить Франкфурт. Дениц, Гиммлер и Геринг поддержали его, правда весьма формально. Трое самых могущественных из присутствовавших генералов хранили молчание. Как и предполагал Хейнрици, Кейтель и Йодль не вымолвили ни слова, и Кребс не высказался ни «за», ни «против».
Гитлер, совсем выдохшийся, лишь устало разводил руками, отвергая каждый аргумент. Затем с возродившейся живостью он потребовал характеристику командира Франкфуртского гарнизона полковника Билера.
— Это очень надежный и опытный офицер, неоднократно испытанный в сражениях, — ответил Хейнрици.
— Такой, как Гнейзенау? — рявкнул Гитлер, вспомнив генерала графа фон Гнейзенау, успешно оборонявшего крепость Кольберг против Наполеона в 1806 году.
Хейнрици сдержался и спокойно ответил, что «сражение за Франкфурт покажет, такой или нет». Гитлер раздраженно сказал:
— Хорошо, завтра пришлите Билера ко мне, чтобы я сам смог его оценить. Потом я решу, что делать с Франкфуртом.
Хейнрици подумал, что, проиграв свое первое сражение за Франкфурт, он и второе, по всей вероятности, не выиграет. Билер, невзрачный человек в очках с толстыми линзами, вряд ли произведет благоприятное впечатление на Гитлера.
Теперь, по мнению Хейнрици, приближался решающий момент совещания, и он пожалел, что не искушен в дипломатических тонкостях. Он знал лишь один способ выражать свои мысли; сейчас, как всегда, он говорил голую правду:
— Мой фюрер, я не думаю, что, когда начнется русское наступление, войска на Одерском фронте смогут оказать должное сопротивление сильно превосходящим силам противника.
Гитлер, все еще дрожавший, молчал. Хейнрици сообщил о недостаточной боеспособности своих войск, собранных из разных частей. Большая часть соединений необучена и неопытна или так разбавлена новобранцами, что является ненадежной. То же можно сказать и о многих командирах.
— Например, — объяснял Хейнрици, — меня тревожит 9-я парашютная дивизия. Почти все ее командиры и унтер-офицеры — бывшие чиновники, не умеющие и не привыкшие руководить боевыми частями.
Тут неожиданно рассвирепел Геринг:
— Мои парашютисты! Вы говорите о моих парашютистах! Лучше них никого нет! Я не желаю выслушивать эти унизительные замечания! Я лично гарантирую их боеспособность!
— Ваше мнение, герр рейхсмаршал, — ядовито заметил Хейнрици, — несколько пристрастно. Я не имею ничего против ваших войск, но знаю по собственному опыту, что необученные части, особенно те, которыми руководят неопытные офицеры, часто бывают так страшно шокированы артиллерийским обстрелом, что потом ни на что не годятся.
Подал голос Гитлер; теперь он говорил спокойно и внятно:
— Необходимо сделать все, чтобы подготовить эти соединения. Определенно до сражения еще есть время.
Хейнрици уверил, что в оставшееся время будут предприняты все возможные меры, однако добавил:
— Тренировки не дадут войскам опыта боевых действий, а именно этого им не хватает.
Гитлер отмахнулся от этой теории:
— Хорошие командиры обеспечат необходимый опыт, и, в любом случае, русские посылают в бой далеко не лучшие войска. Силы Сталина, — заявил Гитлер, — иссякают, и у него остались лишь солдаты-рабы, чьи возможности чрезвычайно ограниченны.
Какая невероятная дезинформация, подумал Хейнрици и решительно возразил:
— Мой фюрер, русские войска и боеспособны, и многочисленны. — Генерал понял, что пришло время довести до сознания фюрера правду об отчаянной ситуации: — Я должен сообщить вам, что после перевода бронетанковых соединений Шернеру все мои войска — хорошие и плохие — придется использовать на передовой. Резервов нет. Вообще никаких резервов нет. Выдержат ли войска артиллерийский обстрел, предваряющий наступление? Недолго, возможно. Однако в таком наступлении, какое мы ожидаем, каждая наша дивизия будет терять по батальону в день. Это означает, что по всему переднему краю мы будем терять войска со скоростью дивизия в неделю. Мы не можем позволить себе такие потери. Нам нечем их возместить. — Хейнрици умолк, отметил, что все не сводят с него глаз, и продолжил так же категорично: — Мой фюрер, реальность такова, что мы сможем продержаться в лучшем случае несколько дней. — Он обвел взглядом присутствующих. — А потом все закончится.
Воцарилась мертвая тишина. Хейнрици знал, что его цифры невозможно оспорить: все присутствовавшие были знакомы со статистикой потерь не хуже его самого. Разница заключалась лишь в том, что никто, кроме него, не желал об этом говорить.
Первым удушливую тишину нарушил Геринг:
— Мой фюрер, я немедленно предоставлю в ваше распоряжение 100 тысяч солдат люфтваффе. Они прибудут на Одерский фронт через несколько дней.
Гиммлер взглянул на Геринга, своего главного соперника, затем на Гитлера, будто оценивая реакцию фюрера, затем раздался его пронзительный голос:
— Мой фюрер, СС сочтет за честь отправить на Одерский фронт 25 тысяч бойцов.
Дениц сделал попытку обойти соперников. Он уже отправил Хейнрици дивизию моряков, а теперь заявил, что это еще не все:
— Мой фюрер, 12 тысяч моряков будут немедлено списаны с кораблей и переброшены на Одер.
Хейнрици изумленно смотрел на них. Они торговались, словно на аукционе, ставя на кон чужие жизни, бросая в бой неподготовленные, плохо экипированные части из своих личных резервов. Они взвинчивали цену не для спасения Германии, а для того, чтобы произвести впечатление на Гитлера. Аукционная лихорадка оказалась заразительной. Все заговорили хором, предлагая части, которые можно было бы высвободить для Одерского фронта. Кто-то задал вопрос о численности резервной армии, и Гитлер закричал: «Буле! Буле!»
Этот крик подхватила толпа ожидавших в коридоре генералов и адъютантов, уже перешедших от кофе к коньяку: «Буле! Буле! Где Буле?» Шум усилился, когда генерал-майор Вальтер Буле, ведавший в штабе вопросами материально-технического обеспечения и резервов, протиснулся через толпу в конференц-зал. Хейнрици лишь взглянул на него и с отвращением отвернулся. Буле был пьян и распространял алкогольные пары.[34]
Все остальные, включая Гитлера, казалось, ничего не заметили, или им было безразлично. Фюрер задал Буле несколько вопросов: о резервах, количестве солдат, стрелкового оружия и боеприпасов. Буле отвечал еле ворочая языком и довольно глупо, как подумал Хейнрици, но его ответы, похоже, удовлетворили Гитлера. Он понял из ответов Буле, что в так называемой резервной армии можно наскрести еще 13 000 человек.
Отпустив Буле, Гитлер повернулся к Хейнрици:
— Ну вот. У вас есть 150 тысяч человек — около двенадцати дивизий. Вот ваши резервы.
Аукцион закончился. Гитлер явно счел, что проблемы группы армий «Висла» разрешены. Однако в действительности он лишь купил Третьему рейху максимум двенадцать дней и, вероятно, за огромную цену в человеческих жизнях.
— Эти люди, — ровным голосом сказал Хейнрици, еле сдерживаясь, — не испытаны в боях. Они находились в тылу, в кабинетах, на кораблях, в ремонтных частях на базах люфтваффе… Они никогда не сражались на фронте. Они не видели ни одного русского.
— Я предоставляю боевых летчиков, — вмешался Геринг. — Они лучшие из лучших. Некоторые части участвовали в боях при Кассино — это войска, покрывшие себя славой. — Геринг раскраснелся, жарко и многословно убеждая Хейнрици. — Эти люди обладают железной волей, отвагой и — безусловно — опытом.
Дениц тоже разгневался.
— Говорю вам, — набросился он на Хейнрици, — экипажи боевых кораблей ни в чем не уступают вашим солдатам вермахта.
На мгновение Хейнрици потерял самообладание.
— А вам не кажется, что между морским и сухопутным сражениями существует огромная разница? — зло спросил он. — Я говорю вам, на фронте все эти люди будут уничтожены! Уничтожены! Если неожиданный взрыв Хейнрици и шокировал Гитлера, он это никак не показал. Пока другие кипели от злости, Гитлер казался все более спокойным.
