Анатолий Занин - Белая лебеда
Батарея располагалась за тем длинным домом, в котором Фома подорвал сейф. А роту Кухаренко немцы выбили из окопов, и солдаты прятались в развалинах.
При стрельбе пушки выкатывали за угол дома. Одна была так повреждена, что ее и армейским ремонтом не спасешь, а вот над второй стоило поколдовать.
Вокруг пушек потерянно ходил комбат Недогонов. Он был высокий, усатый, в длинной кавалерийской шинели и в фуражке с зарубками на лакированном козырьке.
— Не уберегли тебя, голубушка, — сокрушался Недогонов, рассматривая рваные пробоины. — Да и как убережешь, если всегда на прямой наводке?!.
С нашим приездом на батарею у комбата появилась слабая надежда. Слабая потому, что он знал, если пробиты цилиндры — пушке хана.
Недогонов охотно брал со склада дивизии вот такие довоенные полковые пушки и доказывал начальству, что они устойчивее и меньше прыгают при стрельбе. Не то, что облегченные и на резиновом ходу.
Автомашины он не признавал за тягловую силу, больше надеялся на лошадей: бензину не нужно (горючее, то бишь корм, под ногами или в стогах в поле), и моторов нет, кони не гудят, на них тихонечко можно подобраться к самому немцу.
Биноклем он не пользовался, даже не имел его. На свой зоркий глаз надеялся и еще на зарубки на козырьке. Надвинет фуражку на лоб, глянет На зарубки, они сами накладываются на далекую цель. Только считай зарубки и подавай команду пушкам, корректируй стрельбу.
Мы с Борисом решили забить в пробоины свинцовые заглушки, накачать в полости наката антифриз и с помощью все того же насоса поднять давление воздуха в цилиндрах… Эти пробки «на соплях», как буркнул про себя Недогонов, не удержат силу отката ствола во время выстрела, а лишь смягчат, на что мы и рассчитывали. И стрелять мы решили сами. Еще неизвестно, как поведет себя пушка. Недогонов согласился. Ничего подобного ему не приходилось встречать. Борис зачеканил края рваных пробоин, чтобы еще больше уплотнить свинец и поочередно с солдатами начал накачивать антифриз, а затем воздух. Поработали насосом и мы с Недогоновым. Когда все было готово, пушку выдвинули из-за дома, и я прильнул к окуляру панорамы. Немцы прятались в окопах и не подавали о себе знать. Это мне не нравилось. Что еще они затеяли?
Но что это? Из-за дома показалась огромная стальная гусеница, затем выдвинулась внушительных размеров башня танка, и черное дуло пушки уставилось прямо в меня. И сразу похолодело под сердцем. Это был «тигр».
— Снаряд! — слишком громко и поспешно крикнул я. — Кумулятивный!
Заряжающий метнулся к пушке, затвор клацнул, перед глазами мелькнула красная тупая головка снаряда.
Тщательно подвел перекрестье под основание башни…
Скорее, скорее…
Черный зев «тигра» медленно поднимался.
Я дернул за пусковую рукоятку. Пушка рявкнула, и на башне танка едва обозначился взрыв. Но я знал, что кумулятивная сила разрушила броню, будто ее и не было, снаряд влетел внутрь и взорвался. Мало того, в танке сдетонировали снаряды. Черный дым повалил из щелей раздувшейся башни.
Во время выстрела свинцовые пробки вылетели из пробоин и антифриз фонтанами ударил в разные стороны.
Солдаты поднялась из развалин и бросились штурмовать свои же окопы, и мы увидели, как немцы побежали… Они выскакивали из окопов и тут же исчезали, прыгая с обрывистого берега, скрывались в зарослях речки, впопыхах перебиралась восвояси.
— Метко стреляешь, Кондырь, — сказал комбат, не удержался и обнял меня. — «Тигра» спалил! Послушай, иди ко мне командиром огневого взвода?
— Вряд ли меня отпустят, комбат, — еле ворочая языком, проговорил я, еще не совсем придя в себя после поединка с «тигром». — Меня ведь два года учили ремонтировать пушки…
— Это мы уладим. Сегодня же переговорю с начальником артиллерии…
Колесов забил свинцовые заглушки в пробоины, зачеканил и принялся накачивать антифриз, и в эту минуту над нами зачахало. Вое бросились врассыпную, но было поздно. Мина разорвалась неподалеку от пушки. Брызнувшие чугунные осколки убили двух солдат, троих ранили. И меня осколочек задел, вроде бы слегка черкнул по щеке, вначале я не обратил на это внимание, но вскоре кровь залила лицо и грудь, и Колесов, выбравшись из окопчика, куда успел нырнуть, так неуклюже перевязал мне лицо двумя индивидуальными пакетами, что закрыл глаза и рот.
Из-за этой царапины я не хотел ехать в медсанбат, но Кононов в приказном порядке посадил меня на полуторку с другими ранеными.
Но «царапина» эта доставила немало, неприятностей. Первое время я почти не мог есть, так сильно болела щека, ломило челюсти и стягивало рот. С завязанным лицом не хотелось показываться в артснабжении, хотя медсанбат иногда и останавливался неподалеку. Один раз проведать прибегал Колесов.
Когда же сняли повязку, я взглянул на себя в зеркало, и что-то оборвалось в груди. Большой шрам на щеке стянул кожу и сильно изуродовал лицо. На меня смотрел совсем другой человек. Лучше бы убило!
Врач утешил: со временем шрам разойдется, как бы расправится и отпустит кожу, а лицо примет свой прежний вид.
Первые же неприятности начались, когда я вернулся в полк, который догнал уже в Восточной Пруссии. Тогда началось известное январское наступление. Рубин глянул на меня и всплеснул руками:
— Господи! Да тебя и родная мама не узнает!
— Чего ты раскудахтался, писарская душа? — осадил Рубина Колесов. — Да это же красавец! Девки как увидят такую отметину, и сразу попадают! Ни у кого же нет!
— Попадают от жалости, — невесело усмехнулся я. — Это ты, Борис, в самую точку попал…
Но постепенна ко мне привыкли, и я уже перестал замечать пристальные взгляды на себе.
Неожиданно меня, Колесова и Неминущего вызвали в штаб полка. Среди собравшихся в большом помещении с огромным камином и оленьими рогами на стенах мы встретили комроты Кухаренко и комбата Недогонова. Он подмигнул мне из толпы солдат.
«Значит, — подумал я, — моего перевода в батарею он не добился…»
Я уже и сожалел немного. На передовой веселее воевать.
В тот раз я впервые увидел командира полка так близко. Это был красивый молодой человек с веселыми синими глазами и сочным басом, которым он хорошо владел. Вот кого полюбила прекрасная Ирина!
Полковник брал у адъютанта ордена и медали и вручал их вместе с удостоверениями. Мы тут же привинчивали их к гимнастеркам или кителям. Потом все вместе обедали, выпили немного спирта и закусили американской тушенкой, которую ехидно называли «вторым фронтом». Спели «Есть на Волге утес» и «Катюшу». Радостными, уверенными в скорую победу, вернулись в свои подразделения.
Рубин увидел мой орден Красного Знамени и всплеснул руками: «Товарищ техник-лейтенант, поздравляю с такой гарной наградой!»
— Техник-лейтенант? — удивился я.
Из смежной комнаты вышел Лабудин и протянул мне две звездочки.
— Прицепляй, Микола… С тебя магарыч.
Колесов получил орден Красной Звезды, а Неминущий — медаль «За отвагу». Это Кухаренко и Недогонов не забыли нас и оформили наградные бумаги.
«Икарус» напористо мчался по степи. Я сидел впереди у дверей и жадно оглядывал желтые убранные поля. Кое-где темнели скирды соломы, появились вспаханные клинья, ползли трактора, засевая озимые. Серое шоссе лентой убегало под колеса. В автобусе было шумно, гремел транзистор, молодые бойкие женщины громко делились впечатлениями от поездки. Одеты все были хотя и в неяркую, но добротную и удобную одежду. Проход заставлен корзинами и сумками. Они ездили в Шахтерск на базар с помидорами, виноградом, салом, урюком и другими щедрыми дарами Дона…
Вот и Мокрый Лог, куда мы переехали после пожара в Керчике. Припоминается школа, устроенная в доме выселенного попа. Вокруг школы свечами поднимались пирамидальные тополя, а в заросшей бурьяном саду мы лазали по деревьям за орехами и яблоками.
Там была запруда на речке, и по вечерам мы всей семьей любили отдыхать на берегу. Отец лежал на траве и, заложив руки под голову, смотрел в темнеющее небо на взошедшую красноватую луну, а мама, опустив ноги в воду, тонким голосом пела: «Выпрягайте, хлопцы, коней…»
Мы с Зиной сбрасывали одежду и шажками входили в теплую воду… Назойливо стрекотали кузнечики; шумно хлопая крыльями, проносилась птица.
Автобус остановился, и несколько человек поспешили к выходу. Можно и мне сойти, но… Сохранился ли тот дом да и запруда тоже? Ну, что же ты? Двери совсем рядом…
Захлопнулись двери, и автобус, взвывая мотором, понесся дальше. Промелькнули белые постройки, должно быть, коровники или свинарники, несколько двухэтажных домов, силосная башня… Все там изменилось!
Иногда степь разрезали балки, заросшие терновником, дикими яблонями и орехом. А по дну журчал ручей, вбирая в себя маленькие ручейки.
