Ян Щепанский - Мотылек
— Здравствуйте, — говорит Михал.
— Здравствуйте, — отвечает Лида. — Что вам угодно?
Покупатель у прилавка недоброжелательно рассматривает его уголком глаза. У него вид провинциала. Коричневая фетровая шляпа, непомерно длинное пальто с меховым воротником. Он выбирает галстуки. Один, с довольно странным сочетанием цветов (желто-красные полоски на зеленом фоне), он держит в своих грязных толстых пальцах. «Этот безвредный», — заключает Михал свои наблюдения. Но данная ситуация застала его врасплох. Он был уверен, что в это время Лида будет одна. Он быстро пробегает глазами по предметам под стеклом прилавка. Посредине лежат картонные коробочки с запонками.
— Покажите мне запонки, — просит он.
— Вам металлические?
Михал делает дурацкую мину, раздувает ноздри, поджимает нижнюю губу.
— А пермалутровые у вас есть? — говорит он гнусавым голосом парня из предместья.
Он внимательно смотрит в лицо Лиды. Он видит, что уголки ее губ вздрагивают, но она не улыбается, не обнажает зубы. Зубы у нее крупные, пожалуй, не гармонирующие с ее небольшим лицом, но когда она улыбается, то перестает быть куклой и в ней неожиданно обнаруживается характер.
— Вы имеете в виду перламутр, — поправляет она его серьезно.
Михал пожимает плечами.
— Хорошо. Пусть будут перламутные.
Теперь он, кажется, попал. Она быстро отвернулась, роется в ящиках.
Покупатель в длинном пальто прерывает их ворчливо:
— Ну так как, мадам? Сбавите или нет?
— Я действительно не могу, — говорит Лида сухо. — Я на галстуках почти ничего не зарабатываю. Советую вам взять, — добавляет она мягче. — Они хорошего качества.
Покупатель в раздумье пропускает галстук между пальцами. На его лице написана скупость и недоброжелательство. Наконец, бормоча, он кладет его на прилавок.
— Я подумаю, — говорит он и выходит, обдаваемый звонким дождем колокольчика.
— К чему эти шутки, Павел, — говорит Лида с укоризной.
— Я хотел тебя рассмешить.
— Ох, нет причин для смеха, — вздыхает она.
— Что случилось? Был Старик?
— Да. Скверная история.
Она украдкой бросает взгляд на дверь и наклоняется к нему, хотя они в магазине одни.
— Клос арестован.
— Когда?
— Вчера ночью.
Некоторое время они стоят молча, глядя друг на друга. Но Михал не видит Лиды. Он видит худощавую фигуру на кривых ногах, белесого блондина с длинным носом и светлыми, слегка косящими глазами, лицо без возраста, хитрое и унылое, как будто постоянно мучимое плохими предчувствиями.
Девушка мягко касается его плеча.
— Выпил бы чаю, Павлик? У меня натуральный.
Михал смотрит на часы. Он смело может подарить себе десять минут.
Они идут за перегородку в глубине магазина. Здесь очень тесно. Под стеной громоздятся коробки с товаром. Лида включает электрическую плитку на маленьком столике, ставит на нее горшочек с водой. Они садятся. Она на единственный стул, он — на низкую табуретку.
— Ты уже кого-нибудь предупредила? — спрашивает он.
— Нет. Кроме тебя, еще никто не приходил.
— Прежде всего Роман, — размышляет он вслух. — Рыжий… — поправляется он, раздражаясь. Лучше бы не подчеркивать своей ошибки.
Лида делает вид, что ничего не заметила.
— Старик просил, чтобы ты взял на себя все его явки.
Михал наклоняет голову. Еще одна нагрузка. Теперь у него уже совсем не останется свободного времени. В нем растет глухая ненависть к конюшне на Цельной, к подыхающим лошадям, к кучерам, от которых всегда разит водкой. Сейчас они, наверно, кончают выгружать в «Сполэм»’е и скоро поедут назад на вокзал. А Роман живет далеко. Но это самое важное. Теперь у него не остается ни секунды. Он должен немедленно туда бежать. Лида разливает чай в фаянсовые кружки.
— К сожалению, у меня нет сахара, — говорит она. — Хочешь с сахарином?
Михал отрицательно качает головой. Берет кружку, касается губами горячей терпкой жидкости. Как это прекрасно! Он уже не помнит, когда последний раз пил натуральный чай. Михал щурит глаза, наслаждаясь обвалакивающим его легким приятным дурманом.
Вдруг быстрым движением он отодвигает кружку.
— Послушай, Лида, а он тоже знал про этот «ящик»?
Девушка утвердительно кивает головой.
— Да. Старик меня ликвидирует. Он просил, чтобы ты искал другое помещение.
— Ну хорошо, а ты?
Лида пожимает плечами, впервые улыбается. В блеске ее крупных зубов, в выразительном изгибе губ есть умное легкомыслие и смелость.
— Ах, я не знаю никаких адресов и фамилий.
— Все равно, — взрывается Михал. — Тебе нельзя здесь оставаться!
— Пойми, Павлик, — отвечает она тихо, — ведь этим магазином я содержу всю семью.
— Но это безрассудство, — настаивает он, — это… — Он хотел сказать «самоубийство», но не решился.
Как-то стало стыдно. Он знает, что оба думают сейчас об одном и том же. И наконец Лида произносит это вслух:
— Какое мы имеем право заранее предполагать, что он продаст?
У Михала на языке уже готовая формула, что соображения безопасности требуют всегда предвидеть самый плохой оборот дела, но он не решается произнести ее.
Ощущая неприятную слабость в сердце, он видит перед собой тщедушного некрасивого человечка, вступающего в одиночку в жесточайшую борьбу. Холод ужаса сжимает его голову. «Я бы не выдержал», — думает он.
В дверях снова зазвенел веселый колокольчик.
— Я должен идти, — говорит Михал, вскакивая как ужаленный.
Второпях он сжимает двумя руками маленькую теплую руку девушки. Он хотел бы ей сказать, что очень любит ее, но у него нет времени для прощания. В магазин вошла невысокая, полная женщина, всем видом своим показывая, что она постоянная покупательница.
— Дорогая, — щебечет она, — у тебя есть то, что ты мне обещала?
— Не делай глупости, Лида, — бормочет Михал. И, надвинув на уши лыжную шапку, выбегает.
Роман живет на первом этаже большого дома в стиле модерн начала века, с матерью и бабкой. Они снимают томную комнатку у солидного врача. Вход к ним через большую приемную. Как всегда, здесь много пациентов. Главным образом деревенские женщины в платках, под которыми они тщательно скрывают пустые корзинки. Да, у крестьян теперь есть деньги, они не жалеют их на лечение. В воздухе стоит кислый запах творога и пота. Иллюстрированные журналы — «Фаля» и «Ди Boxe» — лежат нетронутыми на столиках.
Сопровождаемый горничной в белой наколке, Михал энергичным шагом проходит приемную, стучит в дверь. Он чувствует на себе ленивые любопытные взгляды. Стучит еще раз. Ему кажется, что он ждет очень долго. «Если бы что-нибудь случилось, — думает он, — служанка, наверно, предупредила бы. Она знает меня в лицо».
Наконец за дверью слышится шлепанье туфель. Ему открывает бабка Романа, обрюзгшая морщинистая женщина в не застегнутом на груди черном фланелевом платье. Волосы у нее всклокочены, на дряблых щеках отпечатки складок подушки.
— А, это вы, — удивляется она. — Ромека нет дома.
Михал входит в комнату, закрывает за собой дверь.
— Простите, — говорит он, — у меня к нему очень важное дело.
— Что-нибудь случилось? — Маленькие слезящиеся глазки смотрят на него с испугом. — Он вернется только к обеду. Он все время где-то носится, — добавляет старуха плаксиво. — Не сидится ему дома.
Михал рассматривает маленькую комнатку, тесно заставленную тяжелой мебелью, которая стояла когда-то в большой квартире. На шкафах возвышаются чемоданы и коробки. Под окном на плетеных подставках целые джунгли растений. В комнате темно и душно, как в бане.
— Прошу вас, успокойтесь, — говорит он, — ничего не случилось. Речь идет о простой предосторожности. Ромек должен отсюда уйти… По крайней мере на какое-то время, — добавляет он, видя, как старая женщина мягко сползает в кресло.
И все-таки лучше разговаривать с ней, чем с матерью Романа. Та уже засыпала бы его беспокойными вопросами. Старуха бессильно складывает увядшие руки.
— Если бы я знала, где он… я пошла бы, побежала бы… Но он никогда нам ничего не говорит.
Михал нарочито беспечно улыбается.
— В этом нет необходимости. Нет никакой спешки. В самом деле, ничего не произошло. Я, пожалуй, напишу ему несколько слов. Только, — он строго смотрит на сморщенное обрюзгшее лицо, — эту записку передать лично ему. Никто другой не должен ее читать.
Старуха медленно кивает головой, как послушная девочка.
— Можете мне доверять, — говорит она слабеньким, дрожащим голосом. — Для меня тайны Ромека священны.
Михал достает блокнот. Склонившись над нелепым столиком, покрытым металлическим листом с выбитыми на нем турецкими узорами, выпадающим из общего стиля обстановки, он коряво выводит плохо зачиненным карандашом: «Клос попался. Немедленно смывайся из дому. Предупреди тех, чьи адреса он знал (Короткий? Вацек? Оса?). Ящик у Лиды ликвидирован. Скажи ребятам. Старик поручил мне принять дела Клоса. Держись. Павел».
