Павел Ермаков - Все. что могли
Надя пошла дальше по траншее. За изгибом окопа увидела, как боец пошатнулся, схватился за висок и быстро отнял руку. Ладонь окрасилась кровью, струйка скатилась по щеке, потекла на гимнастерку. Но боец снова прицелился из винтовки и выстрелил. Он не помышлял выходить из боя. Надя знала его, несколько раз говорила с ним. Это был Яков Петрович Гудошников, охотник из-под Иркутска. В ее глазах он был уже пожилым. Как-то выносили раненого к медпункту полка, Надя шла с носилками в паре с ним, Гудошников торопился рассказать о себе, своем сибирском селе, жене и четверых детях.
— Старший мой, как и я, воюет, — говорил он густым баском. — В сибирской дивизии из-под Москвы вышибал немцев. Теперь на другом фронте. Письма от него получаю. Сам я в армии с марта этого года. Наотступался досыта. Теперь немец желает в Волге меня искупать. Но я не дамся. Вот ему…
Держась за ручку носилок, он ухитрился изобразить пальцами кукиш. Боец чем-то неуловимо напоминал Наде старшину Горошкина с пограничной заставы.
— Отложите винтовку, Яков Петрович, — решительно потребовала она. — Вас надо перевязать.
Бойцу было приятно, что докторша запомнила его имя.
— Заживет и так. Мы привыкшие, — вроде бы возразил, но винтовку оставил, присел на корточки. — Бывало, в крестьянстве обо что-то поранишься, в лесу на сучок напорешься, подсохнет да и заживет. Хорошо сосновой смолой попользовать.
Пытался пристроить пилотку на забинтованную голову, она не налезла.
— Ин ладно. Спрячу, чтоб не утерять, — сунул пилотку под поясной ремень.
Обстрел вдруг прекратился, это заставило обоих высунуться над бруствером, поглядеть, что такое сталось с немцем, почему перестал молотить минами. Над окопами противника вырастали фигуры солдат, казавшиеся необычно длинными в отблесках почти скатившегося за горизонт солнца. Перед ними ложились темные тени.
— Поберегись, дочка, — по-прежнему неторопливо сказал Гудошников, тщательно прицелился и выстрелил. — Немец в атаку поднялся.
По всей длине ротной обороны торопливо забухали винтовки, застрекотали автоматы, справа тяжело застучал пулемет. Стрельба усиливалась, а немцы все шли, как заведенные. У Нади ноги словно пристыли, ей надо было бы отойти в ход сообщения, но не могла сдвинуться. Вот немцы побежали, крича и строча из автоматов.
Неподалеку Надя увидела капитана Силаева. Он взметнулся над окопом, в руках — винтовка. За ним выскочили бойцы, подравнялись и молчаливой цепью двинулись навстречу врагам.
На какое-то время над степью повисла жуткая, зловещая тишина. Потом цепи сошлись, началась рукопашная. Лязгала сталь о сталь, коротко взлаивали автоматы, дробили винтовочные и пистолетные выстрелы, топотали ноги, по сухому, пыльному ковылю в мертвой хватке клубками катались люди. До Нади доносились хриплые, сдавленные выкрики: «…в гроб, в селезенку… так твою растак», «…майн готт». Тяжело падали на закаменевшую землю пропоротые штыками тела.
Надя закрыла лицо ладонями. Ей стало страшно. Сразу вспомнился, навалился на нее предрассветный сумрак прошлогоднего июньского утра, когда в такой же жуткой схватке полегли пограничники во дворе пограничной комендатуры.
Она пересилила себя и глянула на поле. Немцы пятились, но на помощь им из окопов поднималась новая волна солдат. Теперь наши бойцы начали подаваться назад. Поняла Надя, не устоять силаевской роте, потому что на каждого бойца, наверное, приходилось по двое, а то и больше фашистов. Но тут из-за фланга ударил пулемет. Он бил по немецкой пехоте, не умолкая, с близкого расстояния, почти в упор и смял ее.
Как по команде, обе сильно поредевшие цепи будто оттолкнулись одна от другой и стали отходить каждая в свою сторону. Бойцы еще не добежали до окопов, а мины снова начали хлестать. Надя видела вспухший взрыв подле Силаева. Капитан взмахнул руками, выронил винтовку, переломился в пояснице и упал на край воронки. Раскаленные рукопашной бойцы скатились в траншею. Кто-то встревоженно крикнул:
— Капитан упал!
Из траншеи выскочил сержант, за ним боец, оба они поползли на помощь.
«Ранен командир роты. Перевязать…» — Надя встала на приступок, выскочила из окопа, побежала по дымному от взрывов полю. Спрыгнула в ближайшую воронку, услышала:
— Куда? Вот шалая девка. Убьют…
Метрах в пяти от командира роты одной миной накрыло сержанта и бойца. Она ползла, часто перебирая локтями и коленями. Добралась до капитана, подхватила его под мышки, ощутила ладонями липкую мокроту. С трудом приподняла тяжелое тело, стащила в воронку. Силаев дышал тяжело, прерывисто, глаза его были закрыты, на голос не отзывался. Повернув его на бок, Надя надвое распустила гимнастерку. Осколок глубоко распорол мышцу, видимо, задел или разворотил лопатку. Перевязывая, Надя забыла о том, что еще недавно тут кипел рукопашный бой и рядом были немцы.
К ногам ее скатился ком глины. Она обернулась и обомлела. Над краем воронки навис немецкий солдат. Из-под каски мутными плошками глядели на нее его глаза, на толстых, распаренных небритых щеках запеклись грязные потеки. Надя сдавленно вкрикнула. Немец гортанно рыкнул, обрушился на нее и подмял под себя.
На какие-то секунды у Нади помутилось в голове. Очнулась оттого, что задыхалась от навалившейся на нее тяжелой туши. От немца разило спиртным перегаром, табаком, давно не мытым телом. Он шарил по ее бедру, заворачивал юбку, другой рукой рвал ворот гимнастерки, искал грудь. Надя ни в это мгновение, ни потом не могла вспомнить, как выхватила из кобуры пистолет. Ощутила ладонью его рубчатую рукоятку, ткнула ствол в грудь фашисту и нажала на спуск.
Солдат дернулся и обмяк, уронил тяжелую голову, больно стукнул ее в лоб краем стальной каски. Его руки перестали шарить, повяли, однако Надя все нажимала и нажимала на спусковой крючок, пока не кончились патроны.
Немного подождала, потом уперлась ладонями в плечи солдата, выворачиваясь, столкнула его на дно воронки. Встала на колени, отряхнулась, поправила юбку. Руки ее тряслись. Продолжая перевязывать Силаева, она неожиданно для себя заплакала навзрыд. От пережитого страха и омерзения, от того, что только что застрелила человека. Всхлипывала, роняла слезы на бинты.
На краю воронки появились двое бойцов с носилками.
— Сестрица, ну и отчаянная вы, — восхищенно воскликнул один, веснушчатый и белобрысый, совсем мальчонка. — Глянь, какого дьявола — наповал.
— То-то, неладное мы почуяли, когда стрельбу из воронки услышали, — добавил другой. — Немца-то проглядели, когда он сюда шмыгнул.
— Это его, что ли? — белобрысый поднял валявшийся возле трупа вальтер.
— Мой, — сказала Надя, слизывая слезы с губ.
— Гли-ко, весь боезапас… в него, — боец поставил затвор на место. — Спрячьте, коли ваш. Ишо пригодится.
Бережно положили Силаева на носилки, как велела Надя, лицом вниз.
— Не помрет наш капитан? Больно тяжко дышит.
Они быстро пошагали к своим окопам. Мины уже не рвались, стрельба стихла. По степи разливались сумерки. В блиндаже появился запыхавшийся Зарецкий. Подслеповато щурясь, оглядывал раненых.
— Готовы к отправке? Сейчас забираем, — снял очки, протер, попенял Наде: — Что это вы, голубушка, на весь день исчезли из медпункта? Без вас я с ног сбился.
В блиндаже было сумрачно, фонарь «летучая мышь» едва освещал его. Борис Львович надел очки, ахнул:
— Что с вами, Надежда Михайловна? Вы ранены? Лоб рассечен, гимнастерка порвана и вся в крови.
Надя затруднялась ответить. Она не знала, как ей сказать о том, что недавно убила человека. Никогда не предполагала, что такое может с нею произойти, считала, что на это не способна. До сих пор внутри все дрожало, ее тошнило, и она никак не могла прийти в себя. Ее опередил белобрысый боец:
— Наша сестрица — геройская, товарищ военврач. Вы ее навовсе к нам в роту отпустите. Это не ее кровь, а немца, который на нее напал. Она его с пистолета…
— Ай-яй, в переделочку вы попали. Знал бы, не пустил. Ну-ка, поближе к свету. Что тут у вас? — Зарецкий нагнул ей голову, разглядывал лоб. — Кожа рассечена и припухла.
Он аккуратно и быстро, заученными движениями протер ей лоб. Рану защипало, но потом, под легкой повязкой, Надя перестала ее чувствовать.
Одного за другим уносили раненых.
— Идите в медпункт. Я закончу эвакуацию, — распорядился Зарецкий.
Надя не успела уйти, ее позвал очнувшийся Силаев. Оказалось, ему еще и ноги ниже колен посекло осколками. Вдвоем с Зарецким они перебинтовали его.
— Мне сказали, вы спасли меня и сами чуть не погибли, — слабым голосом говорил капитан. — Не знаю, доведется ли еще встретиться… Сколько суждено жить, буду помнить вас. Простите меня, Надя. Дайте вашу руку.
— Выздоравливайте, Миша, — просто ответила Надя, — почувствовав на руке прикосновение сухих, горячих губ капитана.
