СЕРГЕЙ ЛОЙКО - АЭРОПОРТ
Самое страшное и неприятное — это объясняться с самим собой, когда все карты раскрыты и крыть нечем. Алексей заглянул себе в глаза. Понял вдруг, что больше не осталось ни единой заповеди, которую бы он не нарушил. Отвел взгляд и вернулся в комнату, где его, седеющего, женатого мужика, любящего мужа, разменявшего шестой десяток, матерого журналиста с глубокими шрамами на теле и в душе, ждала в постели девчонка возрастом моложе его сына. Которую он хотел, по которой скучал, ради которой вернулся в Киев. В которой ему нравилось все и от которой он не мог оторваться.
Там, в ванной, когда Алексей, стоя у зеркала, заглянул себе в глаза, он, как преступник в суде, выступил перед самим собой с очередным безмолвным последним словом: «Я люблю свою жену, я не могу без нее жить. Я обожаю Нику. Я не могу жить без нее. А теперь бросайте в меня камни...».
«Но знаешь, хоть Бога к себе призови, разве можно понять что‑нибудь в любви...» Алексей очень любил эту песню Булата Шалвовича и часто пел ее Ксюше и друзьям, но только сейчас понял, в чем признавался поэт и о чем он пел...
Он поцеловал Нику в губы, потом лег рядом на живот и обхватил руками подушку. Она поднялась, села на него, обхватив его бока своими коленями и начала водить руками по его спине, вверх и вниз.
— А что это у тебя за два круглых шрама, вот тут? Как будто ожоги.
— Я в детстве был хилым мальчиком и страдал от фурункулов. Мама покупала мне пивные дрожжи.
— Понятно. А что такое пивные дрожжи?
— Это невозможно объяснить. Ника, милая моя, раз ты это делаешь, не могла бы ты выпустить коготки, как кошка, и почесать у меня под правой лопаткой. Ага, вот так. Чуть выше, чуть-чуть ниже.
— Послушай, ежик, может тебе в баню сходить?
— Я только что оттуда.
Оба засмеялись старому анекдоту. Это был тот период отношений, когда ничего не раздражает, ничего не приедается, когда можно все. Он повернулся к ней лицом, руками задержал ее над собой...
Два раза звонил телефон, но он не брал трубку.
Когда она, наконец, откричалась, так, что жильцы дома должны бы были вызвать милицию, она так и осталась над ним, выпрямившись, заложив руки за голову. Сам он все еще не мог отдышаться и молча, не отрываясь, во всех смыслах этого слова, смотрел снизу, как вздымается и опускается ее грудь.
— Тебе хорошо со мной? — задала она, наконец, классический риторический вопрос.
— Очень. А тебе?
— А ты как думаешь? Иначе я здесь бы не была.
— Огромное спасибо тебе за шефство над Ксюшей, пока она была здесь.
— Не за что. Она такая классная, такая живая, настоящая. Такая красивая. На нас с ней на улице оглядывались.
— Ты сама красавица, не прибедняйся. На тебя и без нее оглядываются, как я успел заметить.
— Ну, хорошо. Пусть будет, как ты говоришь.
— Так и есть. О чем вы с ней говорили?
— Это наш женский секретик.
— А все же?
— О тебе, мой юноша седой. О тебе, любимом.
— И что она сказала?
— Что ты самый лучший муж и самый лучший мужчина на свете.
— Надеюсь, ты не кивала головой в ответ?
— Я сказала, что ты замечательный профессионал. И мы обе хохотали. Мы выпили слишком много шампанского в «Канапе». Потом пьяные гуляли по Андреевскому спуску.
Я показала ей дом Булгакова. На следующий день водила ее в Лавру, а еще через день мы ездили в «Межигорье». Ты любишь ее?
— Да.
— А меня?
— Тебя обожаю.
— Ага, ее ты любишь, а меня обожаешь. А в чем разница?
— Ни в чем.
— Так ты любишь меня или только обожаешь?
— И то и другое.
— Значит, ты любишь сразу двоих. Я так не могу.
— Все люди любят по-разному.
— Я отменила свадьбу.
— Почему?
— Потому что я люблю тебя.
— Разве ты не любишь Степана?
— Любила, да разлюбила.
— Так вот почему он полез на меня с кулаками...
В этот момент опять зазвонил его телефон. Это была Ксюша.
— Да, любимая, как хорошо, что ты позвонила.
Ника встала с постели, укуталась широким полотенцем и медленно, покачиваясь, пошла в душ, не забыв оглянуться в дверях.
— Я звонила тебе два раза, — сказала Ксюша. Связь была не очень, но голос ее все равно показался ему странным, не таким бодрым и теплым, как всегда.
— Ах, да, теперь я вижу. Я выключал телефон, когда летел из Днепропетровска, и забыл включить.
— Но он у тебя звонил.
— Это украинский МТС, он так работает.
— Я звонила в гостиницу, там сказали, что на твоем этаже что‑то с линией.
— Да, после пожара в соседнем доме здесь на двух этажах до сих пор не работает линия.
— Мне сказали, что на одном. Впрочем, не важно. Ты где?
— Как где, в номере своем. Редактирую портфолио на предмет очередной премии.
— Замечательно. Ты можешь оторваться от редактирования портфолио и выслушать меня?
— Я слушаю тебя, любимая.
— Алеша, у меня опухоль.
— Какая опухоль?
— Скорее всего, злокачественная. Анализы еще не готовы.
— Опухоль чего?
— Желудка.
Через час Алексей был в Бориспольском аэропорту, ожидая рейса на Париж, чтобы потом долететь до Нью-Йорка и оттуда в Даллас. Пришлось купить бизнес-класс.
Из Парижа Алексей позвонил Ксюше:
— Я люблю тебя. Все будет хорошо.
Ничего хорошего не было. Опухоль оказалось неоперабельной. Четвертая стадия. Самый плохой рак из возможных — низкодифференцированный. Почти на три четверти желудка. Почти без симптомов. Невероятно. Да, была отрыжка после еды. Но это надо быть американцем, чтобы бежать с отрыжкой к врачу. Да, Ксюша худела. Но она соблюдала пост каждую зиму и весну, не из‑за религиозного фанатизма, а здоровья ради.
Ну, чуть-чуть больше похудела, чем обычно.
Боли и чувство быстрого насыщения пищей начались только в конце апреля. Самый лучший американский онколог сказал, что операцию делать нельзя. Будет только хуже. Вся надежда лишь на ударную химиотерапию.
Три недели в больнице. Капельницы и таблетки. Сын Арсений, его жена Джейн и Алексей сменяли друг друга у ее постели. Ксюша таяла на глазах.
Во время перерыва между первой и второй «химией» Ксюшу привезли домой. Она еще ходила, но ей все труднее и труднее было глотать пищу.
Однажды, вернувшись из магазина, Алексей застал ее в своем кабинете. Она сидела, не шелохнувшись и не оборачиваясь, напротив его включенного компьютера.
— Дорогой мой, тебе придется объясниться, — сказал она почти безучастно.
Уходя, он забыл закрыть почту и выключить компьютер. На экране светилась их последняя переписка с Никой.
Ника: «Я обожаю тебя».
Алексей: «Я тоже».
— Извини, я не хотела залезать в твою почту, — все так же отстраненно сказала Ксюша, все больше и больше похожая на свою тень. — Я хотела посмотреть погоду.
Она повернулась к нему и посмотрела так, как никогда еще не смотрела.
— Как ты мог? Я так любила тебя. Так верила тебе.
— Это было один раз. Так получилось. Была война.
— У тебя было двадцать пять войн. И всегда так получалось? Я должна была догадаться еще в Киеве, когда она сказала, что ты «настоящий профессионал». Да, Алеша, ты настоящий профессионал, и не только б...дства, но и вранья.
Он услышал от нее матерное слово в первый и последний раз в жизни.
— Прости меня. Это была ошибка. Эмоциональный срыв. Война. Ксюша, прости меня.
Он сел перед ней и уткнулся головой ей в колени. Она начала автоматически гладить его волосы. Потом остановилась. Отвела руку.
— Бог простит. Я не хочу больше жить.
Ксюша зарыдала и закашлялась. Алексей поднялся за платком. Ксюша надрывно кашляла и выплевывала в платок частицы распадающейся опухоли. Он стоял рядом и обнимал ее. Ей сказали, что это хороший знак, что опухоль распадается, — значит, «химия» действует. Ему доктор сказал, что это конец.
Когда приступ прошел, она вдруг резко поднялась, обняла его и закричала ему в ухо:
— Я люблю тебя, я люблю тебя! Спаси меня, спаси!
Он отнес ее в постель, и они снова были счастливы вместе.
Когда она уснула, Алексей вышел во двор и позвонил Нике. Та сразу же взяла трубку.
— Да, любимый. Ну, как у вас дела? Как Ксения? Ей лучше?
— Ксения умирает.
— Как же так? За что? Почему? — Ника заплакала в трубку, и ее слезы были искренними.
— Ника.
— Да, любимый? — Алексей слышал, как она сморкалась в платок.
— Она знает про нас. Мне пришлось ей все рассказать.
Ника перестала плакать, долго молчала, потом, наконец, произнесла таким тоном, которого он от нее никогда не слышал, как будто его ухо прикоснулось к холодной стали:
— Это очень жестоко по отношению к ней. Это очень жестоко по отношению ко мне. Больше никогда мне не звони. — И выключила телефон.
Он попытался перезвонить, но услышал автоответчик, говоривший таким же ледяным тоном: «У абонента места для записи сообщений не осталось».
