Величко Нешков - Наступление
Слановский на глаз определил расстояние до домов вдоль железнодорожной линии. Прикинул, что для того, чтобы добраться до первых окопов, ему необходимо самое малое минут двадцать.
Более получаса солдаты продолжали ползти и перебегать, и пока все было спокойно. На повороте у железнодорожной насыпи почти все залегли.
Неожиданно из кустов со стороны железнодорожной будки путевого обходчика полоснул пулеметный огонь. Замаскированное дуло орудия изрыгнуло огонь, и уже через миг после этого снаряд разорвался рядом с полотном. От взрыва над насыпью полетели щепки от шпал и камни гравия. Солдаты низко пригнули голову. Слановский ползком пробрался к рельсам, вдыхая запах мокрой земли, ржавого железа и машинного масла. Внезапно Слановский вздрогнул — за его спиной раздался сильный орудийный выстрел. Он обернулся назад. «Наше штурмовое орудие накрыло их», — радостно подумал он. Два высоких тополя, откуда били гитлеровцы, рухнули на землю.
Слева от первого орудия показалось еще несколько орудий. Они выстроились в одну линию и открыли огонь.
Слановский сделал знак солдатам, чтобы они следовали за ним. В один-два прыжка ободренные солдаты перескочили через железнодорожную линию, С этого момента они ложились, стреляли, делали перебежки почти бессознательно, стремясь только к одному — достичь первых домов города. Орудия изрыгали огонь, пулеметы угрожающе стрекотали, а люди, забыв об опасности, бежали вперед как обезумевшие.
Третье отделение первого взвода немного отстало. Взводный унтер-офицер кричал до хрипоты, но солдаты, потеряв первоначальную инерцию, не могли настичь своих товарищей, потому что дорогу им преграждал виноградник с лежащими на земле кольями и проволокой.
Луканче инстинктивно бросился на землю, когда прекратился вой летящей мины. Через мгновение мина взорвалась в семи-восьми шагах впереди него. Взрыв оглушил его. В ушах звенело. Он лежал, ничего не слыша, до тех пор, пока чья-то рука не схватила его за плечо и не стала сильно трясти.
— Давай, молодец, давай вперед! — прокричал ему почти в ухо помощник командира Тодоров.
Луканче вскочил и побежал вперед. В ушах у него продолжало звенеть. Справа от него упал на землю кривоногий Давидко. Он закричал от боли и пополз к меже. Из его шеи фонтаном била кровь и растекалась струей по шинели. Он попытался остановить ее своей грязной рукой, но она залила ему лицо. Луканче побежал к нему, повалил на спину, разорвал свой перевязочный пакет и неловко попытался перевязать Давидко. Кровь проступала через бинт, испачканный грязными руками Луканче, и продолжала стекать вниз.
Подбежали санитары с носилками, быстро положили Давидко на носилки и, пригнувшись, заторопились прочь.
Луканче отстал от остальных. Подленькая мысль обожгла его сознание. Почему бы не подождать, пока другие не уйдут еще дальше вперед? Ему хотелось жить, и ни о чем другом он не думал в этот момент. И вдруг силы как будто оставили его. Впереди продолжал бушевать огонь. Более двадцати минут Луканче лежал на одном месте, не смея поднять головы. Испуганная птичка, ошеломленная разрывами, вспорхнула и спряталась под кустом на меже. Опустошенным, испуганным взглядом Луканче следил за ней. Протянув руку, он попытался поймать ее, но птичка подпрыгнула и скрылась где-то в обгоревшей траве. Луканче больше не шевелился. Но эта маленькая живая птичка, так знакомая ему с самого раннего детства, как будто сразу вывела его из состояния оцепенения. Леденящая боль вины сжала сердце. Он был один среди мрачной пустоты боя. Где его товарищи? Впереди. Он оставил их. Ему стало страшно и стыдно. Как он будет потом смотреть им в глаза?
Луканче приподнялся на локтях. Рота не прошла еще и ста пятидесяти шагов. Он вскочил, как будто вытолкнутый какой-то сильной пружиной, и побежал. Несколько раз он падал. Ему казалось, что теперь стреляют только по нему. Ногам его как будто стало легче, когда он поравнялся с цепью товарищей.
«Еще немного, еще немного, — думал Луканче, — и мы в городе».
Через час рота вышла на широкую площадь. Из-за приоткрытой двери, висевшей на одной петле, показалась гитлеровская каска. И тут же пулеметная очередь прошила площадь.
Слановский прильнул к углу крайнего дома, дал знак солдатам первого взвода обойти площадь через соседние дворы.
Один солдат попытался перебежать улицу, которая, как широкий рукав, вливалась в площадь, но по нему полоснула пулеметная очередь, и он упал спиной на булыжную мостовую.
Слановский выглянул из-за угла дома. Несколько пуль с остервенением впились в стену, а к каске и груди прилипла известка и штукатурка. Он поднял автомат и прицелился в окно. Нажал на курок. Осторожно отпрянул назад. Кутула и Пени перескочили деревянную ограду и открыли огонь по окну. Гитлеровский пулемет как-то вяло дал еще несколько выстрелов и замер.
Рота прочесала еще несколько домов и вышла на берег реки Нишавы. Там, замаскированный под обрушенным железным мостом, пулемет гитлеровцев сеял смерть на прямой улице, ведущей к реке.
Ровно в два часа Слановский послал Саву к майору Пееву с донесением, в котором сообщал, что не может двигаться вперед.
Откуда-то с противоположного берега их вдруг начали обстреливать прямой наводкой две зенитки. На головы солдат посыпался дождь осколков, черепицы, камней.
Слановскому очень хотелось пить, губы его потрескались. К нему осторожно приблизился Марин и доложил, что патроны уже на исходе.
Прошло более двадцати минут, а Сава все не возвращался. Осколками снаряда убило двух солдат из третьего взвода.
Прибежал запыхавшийся Сава. Он схватил за локоть Слановского и, с трудом переводя дыхание, доложил:
— Господин подпоручик, нам высылают подкрепление…
Глава третья
Данчо Данев ревниво хранил показания генерала Янева. Какие только планы и проекты не мелькали в его голове! Но он не мог себе простить, что проявил легкомыслие и сообщил Розову о своем намерении по дороге ликвидировать генерала Янева.
Он окончательно убедился, что один только Яиев имеет доступ к его тайне, и решил, что настало время прервать эту нить, чтобы его тайна не стала случайно известна и другим.
По предложению и настоянию Данева Янев и еще некоторые арестованные были перемещены в тюрьму.
В это утро Данев решил судьбу Янева. Он сообщил Санди, что направляется в тюрьму. Запихнув в свой портфель показания Янева, он сказал шоферу, чтобы тот ехал. Ночью прошел дождь. Холодный восточный ветер поднимал в лужах рябь, низко над землей неслись тучи. От этого Даневу становилось особенно не по себе.
В тюрьме его встретили с раболепным покорством, к чему он приучил своих подчиненных. В глазах всех Данчо был бесстрашным, смелым партизаном, твердым и последовательным руководителем милиции и следователем.
— Пырван, — обратился он повелительным тоном к директору тюрьмы, — для допроса одного типа надо освободить комнату.
— Сию минуту, товарищ Данев, — ответил Пырван.
— Слушай, я ещё не кончил, — поднял руку Данев. — Я очень устал. Скажи, чтобы меня не беспокоили. Истопите хорошо печку, а то меня что-то знобит и ломает. — Он сунул руку в карман и вытащил пачку смятых банкнот. — Пошли кого-нибудь купить сигарет.
Пырван взял деньги и негромко спросил:
— Какую же комнату вам предоставить? Может, спуститесь вниз?
— Хорошо, можно вниз, — согласился Данев. — Скажи, чтобы там натопили печь и привели туда генерала Янева.
— Понятно, товарищ Данев. Минут через десять все будет сделано.
Когда Данев вошел в кабинет, в печке уже весело плясал огонь. Он разделся и сел за стол, снял со стола исписанный цифрами лист картона, сердито смял его и бросил на пол.
В дверь кто-то постучал.
— Войдите! — ответил Данчо.
Дверь скрипнула, и показался милиционер с кротким выражением лица.
— Товарищ Данев, к вам доставили арестованного.
— Хорошо. Будь за дверью и никого не пускай ко мне.
— Понятно! — Милиционер пропустил в комнату Лиева, хлопнул дверью, и его шаги удалились к другому концу коридора.
Лицо Янева припухло от сидячей жизни, от сырости каменных стен и цемента. Он ждал, стоя навытяжку. Облизнул языком нижнюю, чуть отвисшую губу, с трудом глотнул в ожидании первого вопроса. Это была его вторая встреча с Данчо Даневым. Сначала Янев очень боялся, и потому стремился скрыть некоторые случаи из своей жизни и службы. Однако впоследствии, когда силы его были уже на исходе, он стал рассказывать обо всем, что знал и помнил. С каждым днем, проведенным в тюрьме, его все больше охватывало отчаяние. Он совершенно опустился, стал совсем безвольным. Долгие и однообразные ночи в тюрьме были невыносимы. И если еще недавно его единственным удовольствием были прогулки на велосипеде, то теперь уже и это не могло бы отвлечь его. Иногда у него мелькала мысль о самоубийстве, но глубоко в душе он страшился смерти. Какая-то смутная надежда, что рано или поздно он выйдет из этого ада, все еще поддерживала его.
