Энтон Майрер - Однажды орел…
Они продолжали свой тяжелый и опасный путь. Воздух над ними то и дело с пронзительным воем рассекали снаряды. Взрываясь, каждый из них вздымал вверх столб земли, дыма и огня и разбрасывал во все стороны смертоносные осколки. Продвижение было неравномерным. Солдаты шли, согнувшись под тяжестью рюкзаков и оружия, спотыкаясь, увязали в рыхлой, растерзанной взрывами земле. Они прошли мимо двух сгоревших, но все еще дымящихся грузовиков; возле одного из них несколько убитых солдат. Люди продвигались вперед какими-то замедленными, механическими рывками. Дорога была та же, по которой они наступали, но теперь их движение походило скорее на отступление. Местность, по которой они шли, напоминала свалку: разрушение и опустошение продолжалось до тех пор, пока на у той, ни у другой стороны ничего цельного, нетронутого, живого не осталось. Все было сломано, исковеркано, разрушено, брошено. Валялись ранцы, вещевые мешки, каски, искалеченные опрокинутые полевые орудия, разбитые вдребезги пулеметы, грязные, рваные брезенты, искореженные листы железа, мотки поржавевшей колючей проволоки. И множество трупов: целых, разорванных на куски, с выпавшими внутренностями, вспухших или сморщившихся, но с одинаковым, бьющим в нос, невыносимым сладковатым, смердящим запахом мертвечины. Каждый пролетавший над головой снаряд вызывал у Соренсона короткий, прерывистый крик, переходящий затем в приглушенные стоны.
— Прекрати скулить! — прикрикнул на него Девлин. — Господи, Реб, неужели тебе не надоел этот вой?
— Он не слушает меня, — ответил Рейбайрн. — Немцы навсегда испортили ему настроение.
— Извини, сержант, я просто не могу переносить это, не могу, — взмолился Соренсон.
Снаряд, которым убило вчера Морриси, разорвался всего в пяти футах от окопчика Соренсона. Он потерял свою каску и винтовку и шел теперь какими-то судорожными, неверными шагами. За его правой ногой по грязи волочилась наполовину раскрутившаяся обмотка, а по верхней губе, как у младенца, тянулись прямо в рот две ниточки соплей. Где-то близко пролетел еще один снаряд, Соренсон снова испуганно вскрикнул и застонал:
— Ты не знаешь, сержант, ты просто не представляешь, что мне пришлось пережить…
— Это почему же ты так думаешь? — гневно ответил Девлин. — Хотя, в самом деле, откуда же мне знать, если последние пять дней я спал на пуховой перине в Чикони-Фоллсе.
— Не волнуйся, Дев, больше выдержки, — тихо сказал поравнявшийся с ним Дэмон, но сержант лишь бросил на него сердитый взгляд и ничего не ответил.
Вот они прошли мимо разбитого танка, яркая маскировочная краска на котором почернела, обуглилась, вспузырилась; мимо сгрудившихся вокруг полевых кухонь солдат французских колониальных войск; мимо остатков разбитых повозок и больших груд стреляных гильз от орудийных снарядов. Дэмон сознавал, что идет слишком быстро, но сбавить темп и идти медленнее не хотел и не мог. Сейчас, когда они оставляют позади линию фронта, этот неприцельный обстрел совсем некстати. «Могут многих убить, мерзавцы проклятые», — пробормотал он, вздрагивая от оглушительного взрыва в лесу справа. Он испытывал гнев и страх и был чрезвычайно обескуражен. Верховное французское командование не воспользовалось возможностью, которую давало наступление на Суассон, оно не удосужилось даже попытаться продвинуться к Газошу, чтобы захватить в клещи немецкий клин. Передовые взводы продержались на горах двое суток и дождались, пока артиллерия Брюхмюллера наголову разбила их. Позднее помрачневший подполковник Колдуэлл сообщил Дэмону, что к Форэ-де-Рец никаких резервных дивизий не посылали, — следовательно, благоприятную обстановку не использовали; что командование, по-видимому, решило ликвидировать выступ фронтальным ударом, то есть просто оттеснить немцев к Роншеру, Феран-Тарденуа, Марёй.
Дэмон уставился на своего командира с недоверием:
— Фронтальным ударом? Но ведь такой удар — полнейшее безумие! Это будет чистейшая мясорубка, а противник получит возможность улизнуть.
— Боюсь, что так оно и будет. — Колдуэлл крепко сжал губы, в его глазах появились злые искорки. — Не использовать возможность — это значит навсегда потерять ее! — Он раздраженно ударил тростью по ноге. — Подобного шанса у нас уже не будет!
Справа, в лесу, взорвался еще один снаряд. За взрывом последовало душераздирающее ржание, а потом захлебывающийся визг, от которого леденела кровь. Дэмон невольно остановился и замер как вкопанный. Из кустов выскочила лошадь, волоча за собой постромки, уцелевшую часть разбитого зарядного ящика и какую-то странную, как показалось Дэмону, связку мешочков. Лошадь упала, снова с усилием поднялась и, продолжая громко ржать, неистово закружилась на одном месте. Из ее ноздрей падала на землю кровавая пена. Теперь Дэмон разглядел, что за лошадью волочились вовсе не мешочки, а выпавшие из ее разорванного бока внутренности. Скованный ужасом, Дэмон продолжал смотреть на несчастное животное. В этот момент раздался выстрел, лошадь упала, судорожно подергала ногами и замерла. Дэмон повернулся на звук выстрела.
— Кто стрелял? — сердито спросил он.
— Я, — ответил Девлин. Он все еще держал приклад винтовки у плеча.
— Дев, но ведь в лесу люди…
— А мне наплевать, пусть в этом лесу будет хоть все население мира! — раздраженно ответил Девлин. — Там может быть даже сам Фош или этот проклятый мясник Бенуа… — Он неожиданно замолчал и, опустив винтовку, провел но лицу тыльной стороной руки.
Дэмон открыл рот и хотел что-то сказать, но воздержался. Он чувствовал, что должен был сказать что-то, но в этот момент так и не смог найти нужных слов. Склонив голову, он быстро пошел вперед, вздрагивая от каждого нового разрыва снаряда и стараясь не слушать криков и стонов Соренсона.
* * *У них бифштексы. Обваленные в сухарях и зажаренные на сковороде бифштексы. Пятьдесят порций бифштексов для пятидесяти человек. Но от пятидесяти человек теперь осталось только шестнадцать. Когда Дэмон откусил первый кусочек, челюсти заныли так, что некоторое время он не мог жевать. В руке у него наполненный до краев горячим кофе футляр от фляги. Кофе расплескивается, обжигая пальцы дрожащей руки, но Дэмон не замечает этого. Пища. Первая за пять дней горячая пища; первый, по правде говоря, настоящий прием пищи. Вид овальной миски у него на коленях с несколькими порциями бифштекса, предназначенными тем, кого уже не было в живых, вызвал в нем глубокое чувство негодования и гнева. Насколько же порочной должна быть система, при которой вот так хватают людей и бросают их в ужасную бойню, на верную смерть и муки от голода; система, которая не позволяет действовать в соответствии с самыми простыми, самыми элементарными принципами ведения войны. Дэмон чуть было с досады не забросил блюдо и кружку в кусты, но постепенно успокоился и продолжал жевать, стараясь не думать ни о чем, кроме вкусных бифштексов и приятно согревающего желудок горячего кофе.
— Где это вы так долго пропадали с вашими кухнями и бифштексами? — иронически спросил Рейбайрн сержанта Фуксиано из пищеблока, смуглого низкорослого парня с сильными руками и очень низким лбом. — Заключали выгодные сделки с французиками? Сбывали им по сходной цене ротные продукты?
— Что значит «сбывали продукты»? — возмутился Фуксиано. — Я работаю честно, никаких сделок… — Расскажи своей бабушке.
— Нас все время обстреливали, если хочешь знать… Как же мы могли двигаться за вами? Снаряды сыпались как град. Ох и жутко же было!
— Бедные ребята! — под общий хохот вмешался Тсонка. — Да если бы мы знали, что вам там так жарко, мы обязательно примчались бы и выручили вас из беды. А у нас, представь себе, все было тихо и спокойно так…
— Вы все шутите, вам смешно… Давайте, давайте смейтесь, — пробормотал Фуксиано и угрожающе помахал кулаком. — Поживем — увидим. Смеется тот, кто смеется последним.
— А знаете, ребята, — оживленно заявил Рейбайрн, — Фуксиано так упрям, что, окажись он в реке Марне, и то его понесет против течения, потому что… — Рейбайрн замолчал, остановил удивленный взгляд на ла Брэше, солдате из пополнения, который лежал, прикрыв глаза рукой; под каской его волосы залоснились и прилипли ко лбу, отчего стали похожи на черный парик. — Эй, французик, — ласково обратился к нему Рейбайрн, — ты бы лучше отведал этого отличного мясца, а? Попробуй, пальчики оближешь, сынок.
— Нет. Я не могу есть.
— Почему?
— Не могу, вот и все.
— Ну что ж, дружок, помнишь, как куперовский Сокол сказал Курице: «Дело твое, тебе помирать».
— Я сколько раз говорил тебе, не употребляй этого слова, — резко вмешался в разговор Девлин.
— Не сердись, сержант, — сказал Рейбайрн примирительно, — это я только для того, чтобы поднять настроение.
