Валерий Цапков - Шоколадная медаль
— Не один пойдешь, — озабоченно ответил Рашид и добавил в полголоса, — с серьезными людьми пойдешь, а им ждать некогда…
… Кто из них были людьми серьезными, а кто — не серьезными, определить было трудно. В свете ярких звезд и узкого серпа луны были видны лишь черные силуэты людей и верблюдов, на которых перегружали груз из машин с потушенными фарами. В свете приборной доски одной из машин Олегов заметил мужчину в пиджаке и галстуке, таких нелепых в этих песках. Рядом с ним сидел Рашид и что-то говорил, а тот, что в галстуке, молча слушал, рассеянно глядя сквозь Олегова
…И опять для Олегова не нашлось персонального верблюда, неудобство доставлял и груз, не дававший свободно положить ноги.
— Ех! Ех! — понукали верблюдов быстрее шевелиться невидимые в темноте голоса. Олегов попытался по звездам определить, в каком направлении они идут, но не смог — небо над ним тряслось, надо было крепче держаться, да и Большая Медведица словно спряталась среди ярких звезд, тысячами глаз с любопытством глядевших вниз, на караван из пяти верблюдов, спешащий на юг.
Караван вдруг остановился на гребне высокого холма. Послышался негромкий разговор, явно что-то ожидалось, что-то должно было произойти.
Граница рядом, понял Олегов. Он вспомнил о новинке научно-технического прогресса, рожденной благодаря Афганистану — минных полях, не поддающихся разминированию и реагирующих на шаги человека или верблюда, но не других животных, — и приуныл, но затем справедливо рассудил, что раз Рашид отправил его с серьезными людьми, то и минные поля на границе тоже учтены.
С далекой сопки километрах в десяти вдруг вспыхнул прожектор, такой же мощный, как те, что стерегли ночной Кабул. Олегов приготовился выполнять команду лечь, но ее не было. Прожектор в считанные мгновения оббежал окружность, на миг ослепив и их. Верблюд под Олеговым вздрогнул и уперся в склон высокой сопки где-то впереди, куда они шли.
И опять тяжело застучали по ночной пыли копыта верблюдов, направляемых к той сопке, которую периодически высвечивал прожектор.
Безумно-яркий глаз прожектора хладнокровно глядел, как люди за поводья тащили упирающихся верблюдов в полосу белого света по склону холма к контрольно-следовой полосе сквозь дыру в колючей проволоке. Люди, да и верблюды, наверное, чувствовали облегчение, удаляясь все дальше в темноту. И стоило им перевести дух, оставив границу в километре позади, как единственно безопасный проход вздыбился от артиллерийских разрывов, вздымавших невидимые в ночи тучи пыли и заметавших следы каравана…
…День, ночь и еще день были наполнены для Олегова тягостным ожиданием, ему хотелось, чтобы верблюды шли быстрее, чтобы быстрее уйти из этих песков и каменистых холмов, которые он воспринимал как враждебное пространство. Четверо его спутников, неразговорчивых как с ним, так и между собой, вели себя так, как будто подобные походы были для них делом привычным. Выделялся из них лишь тот, которого Олегов видел с той стороны границы в машине. Тогда он выделялся галстуком в пустыне, теперь же — подчеркнутым бездействием. На привалах он не хлопотал вокруг верблюдов, он не шел с миской за едой — ему приносил ее Аслам, кланявшийся подобострастно молодому парню с тонкими чертами лица, с тонкими усиками, одетому в грязный засаленный халат. Так ведет себя хозяин, решил для себя Олегов. А хозяина, как видно, интересовал прежде всего груз: небольшие, но очень тяжелые тючки на двух верблюдах. Один был закреплен на верблюде «хозяина» , а другой, по какой-то логике, был приторочен на верблюде Олегова.
Вопросов Олегову никто не задавал, да и он не решался вступать с кем-нибудь в разговор. Пусть все идет, как идет, — решил он. Гнетущее молчание и недоверие друг к другу легче стало переносить, когда ночью, обходя невидимое селение, к ним привязалась собачонка. Это была та порода, единственно которая и выживает в эпоху гражданских войн, когда население поголовно вооружено и жрать нечего. Грязная жалкая собачонка, которая прямо стелилась по земле, со слезами к глазах выпрашивая кусок хлеба, совершенно не умела лаять, из глотки у нее вырывался еле слышный хрип. Стоило Олегову оставить ей горстку каши, как она безоговорочно признала его за своего хозяина, подхалимски улыбаясь, бежала рядом с его верблюдом.
Не отстала она и тогда, когда они вошли в предгорье, а затем ступили на горную тропу. Собачонка лишь взвизгнула, когда верблюд Олегова оступился на неустойчивом камне и присел на передние ноги. Сзади что-то сердито крикнули, Олегов, не зная, что нужно делать, соскочил с верблюда, подбежал Аслам с перекошенным от злобы лицом, схватил за поводья и стал дергать. Верблюд, тяжело раздувая ноздри, поднялся, шагнул вперед и…повалился с тропы вправо, в некрутой откос, усеянный острыми обломками скал.
Аслам и еще двое вооруженных погонщиков подошли к хозяину каравана, то коротко скомандовал, и все трое спустились вниз, принялись освобождать верблюда от груза. Из брезентовых мешков с поклажей были извлечены две сумки из плотной желтой кожи, которые, как видно, и составляли главную тяжесть груза. Аслам схватил сумки и, натужно сгибаясь, потащил было их к своему верблюду, но хозяин, зло улыбаясь тонкими губами, крикнул, останавливая его. Сумки закрепили на верблюде одного из вооруженных охранников. Самого парня, к его неудовольствию, пересадили к Асламу, а его место занял Олегов. Собачонка, повертев головой то в сторону дергавшегося в ложбине верблюда, то в сторону уходящего вверх по тропе каравана, побежала за караваном.
Теперь, когда сумки не были укутаны одеялами и брезентом, Олегов мог составить впечатление о багаже хозяина. Добротная кожа и прочный металлический запор с замком производили солидное впечатление. Чуть видно на коже проступало тиснение — английские буквы и арабская вязь. Нет, это не боеприпасы, — понял Олегов, ударяясь ногами в сумки и опираясь на них руками. Металл, полный мешок металла, если там золото, так откуда же так много? Он трясся на верблюде и размышлял об этом, чувствуя, что у него просто не хватает фантазии и воображения, чтобы догадаться. Во всяком случае, не Бабраку везем…
Перевал оказался не крутым, за узкой извилистой тропой караван вышел на плоскую вершину горы, усеянной гравием. Главные вершины были далеко впереди, клонящееся к закату солнце высвечивало далекие их вершины, уже посеребренные ранним осенним снегом. За полчаса преодолев плоскогорье, они достигли спуска в долину. По оживлению Аслама и его людей, Олегов понял, что им предстоит последний переход. Сама долина была уже погружена в сумерки, ни дорог, ни кишлаков видно не было. Чуть спустившись вниз, они спешились в укромной расщелине.
Хозяин каравана весь груз сложил в одно место, сам сел в стороне, стал перематывать грязные обмотки на ногах. Аслам послал одного из парней вверх на скалу наблюдать, а сам с напарником принялся разводить костер.
Хозяин недовольно что-то спросил у Аслама, тот, оправдываясь, ответил и показал небольшой мешочек, извлеченный из поклажи.
— Что он сказал? — впервые за два дня молчания спросил Олегов, он почувствовал, что его голос слегка сел.
— Хочет варить суп из нута, а его варить нужно всю ночь, — улыбнулся черноглазый парень и провел большим пальцем по узкой щеточке черных усов.
— Нут?
— Так здесь называется горный горох. Очень вкусный суп.
— Понятно, — Олегов помолчал с минуту, затем снова взглянул на владельца мешков с золотом, одетого в вонючее тряпье. — Так как я доберусь до Кабула? Ты ведь здесь главный? Мне нужно в Кабул.
Тот засмеялся, кивнул головой.
— Знаю, знаю. Утром ты и узнаешь. Ложись спать.
К середине ночи скалы остыли совсем. Холодный камень стремился высосать тепло из спящих человеческих тел, лежавших, завернувшись в одеяла, на площадке. Почувствовав, что холод пробирает спину до самых почек, Олегов перевернулся на живот, поджал под себя руки, но и так удалось подремать совсем недолго из-за неудобства. Совсем уже очнувшись ото сна, Олегов глядел в сторону костра, размышляя, не пойти ли туда, коротать время у огня.
Аслам у огня не спал. Приготовление супа из нута, как оказалось, было делом кропотливым. Олегов видел, как Аслам что-то сливал, промывал, затем снова клал в два котла над костром, резал мясо и еще что-то. Лишь единственная кулинарная операция показалась странной — оглянувшись, Аслам откуда-то из шаровар достал небольшой пакетик и высыпал его содержимое в тот котел, что был побольше.
Нет, к костру я не пойду, решил Олегов, береженного Бог бережет, как говориться, глаза в стенку — и вдоль стены, никакой инициативы…
На рассвете ему все же удалось вздремнуть, проснулся он от солнечных лучей, ласково согревавших его лицо. Он встрепенулся, сел. Рядом весело вертела хвостом собачонка. Небо было как всегда празднично-синим.
