Петр Лебеденко - Навстречу ветрам
…На аэродром вышли летчики, командиры эскадрилий, механики. — Пробирались сквозь туман к самолету, подходили к Нечмиреву и Райтману, давали советы:
Заходите на бомбежку с гор, а не с моря. В порту у них до черта зениток…
После работы уходите в море: там фрицы вас не запеленгуют.
Будете проходить над тысяча сто двадцать — привет Малюте.
Яша поправил на боку планшет и первым полез в кабину, за ним последовал стрелок-радист Исаев и наконец взобрался на плоскость Нечмирев. Когда он уже стал на сиденье, его окликнул Панарин:
Подожди, командир!
Вася посмотрел на Панарина. Механик прыгнул на крыло, наклонился к летчику и чистой тряпкой провел несколько раз по его рукаву.
Комбинезон в мелу, — тихо проговорил он. — Не порядок.
Потом приблизил свое лицо к лицу Васи и попросил:
Ты ж смотри, командир… не зарывайся.
Вася лбом коснулся его виска:
Иди, Костя.
Они сделали круг над аэродромом, набирая высоту. Исаев, настроившись на волну, передал командиру полка:
Я — Линза. Высота — девятьсот, видимости нет. Ложимся на курс.
Видимости не было. Кончались крылья самолета — и кончалась видимость. Дальше — мрак, хмурая поднебесная тундра без начала, без конца. Казалось, вся Вселенная заполнена этим мраком, угрюмым, мертвым. Жизни нет нигде: ни внизу, ни вверху. Стоит выключить моторы — и наступит первозданная тишина, какая была миллиарды лет назад…
Вася услышал в шлемофоне голос Яши:
Привет Малюте!
Вася качнул машину с крыла на крыло. Это ничего, что лейтенант Малюта далеко внизу, что между ними тысяча сто метров и он сквозь толщу облаков не увидит, как приветствуют его летчики. Лейтенант Малюта — настоящий парень, и этот привет ему положен…
Через несколько минут Яша сказал:
Перевал прошли. Сбавляй газ, строго выдерживай курс. Первую серию положим с прямой.
Летчик убрал газ, отдал штурвал от себя. Крылья рассекали туман, под ним стекали струи воды. Ветер по-разбойничьи свистел над кабиной. У винтов кружилась радуга.
Не отрывая глаз от компаса, Нечмирев успевал следить и за другими приборами. Он видел, как стрелка указателя скорости быстро продвигалась вправо, стрелка альтиметра неудержимо падала вниз. Часы отсчитывали секунды.
Выходим на цель! — крикнул Яша. — Приготовиться.
Вася слышал, как глухо рвутся позади самолета бомбы. Надо было уже давать газ, но летчик не торопился. Он ждал, что вот сейчас, пока машина пикирует, Яша нажмет гашетки пулеметов и, может быть, ему посчастливится поджечь хотя бы один «мессер». Увидеть бы столб огня, дыма…
Газ! — крикнул Яша.
Вася плавно нажал на сектор газа, моторы взревели, и машина полезла вверх.
Они ушли в сторону моря, развернулись и снова сделали заход на вражеский аэродром. Перед глазами Яши висела таблица его расчетов. Курс — семьдесят восемь. Тринадцать часов сорок две минуты восемь секунд… Яша нажимает на гашетку — и длинная пулеметная очередь несется на землю. Что там, на этой земле? Может быть, горят самолеты, взрываются цистерны с горючим, падают мертвые фашисты… А может, свинцовый дождь пузырит спокойную гладь моря или крошит каменные глыбы гор… Ведь если ошибиться в расчете только на полградуса, на пять-десять секунд…
Вижу столб огня! — радостно закричал радист. — Кажется, зажгли самолет!
И в ту же секунду послышались разрывы зенитных снарядов. Нечмирев рванул машину влево, потом вправо, развернул на сто восемьдесят градусов и сказал в переговорную трубку:
Мы точно над целью, Яша. Делаю третий заход…
Они были еще в тридцати километрах от своего аэродрома, когда наземные разведчики доложили:
На Анапском аэродроме уничтожено три самолета противника, два бензозаправщика, три автомашины. Наш самолет ушел в сторону моря, возможно, сбит зенитной артиллерией…
Сбит?!
Командир полка, комиссар, командиры эскадрилий не покидали КП. Летчики бродили вокруг землянки, молча курили. Панарин сидел на чехлах, чутко прислушивался.
Через три-четыре минуты радист поднял руку:
— Внимание.
В наушниках зашумело. Потом — ясные, бодрые слова:
— Телескоп… Телескоп… Телескоп… Я — Линза. Я — Линза. По расчету, подходим к дому. Как слышите? Прием!
Гул моторов приближался. Самолет шел на высоте двести пятьдесят — триста метров, в полукилометре левее центра аэродрома. Командир полка взял в руку микрофон, вызвал Нечмирева:
Линза, Линза, я — Телескоп… Прошли левее центра пятьсот метров. Исправьте ошибку.
…Они сели правее бетонной дорожки. Спрыгнув на землю, Нечмирев и Райтман подошли к командиру полка. Докладывал Нечмирев. Вместо отчета о полете он вдруг сказал:
Разрешите сделать еще один вылет, товарищ командир. Очень хорошо получается.
Ну-ка, асы, пойдемте на КП, расскажете подробнее…
С моря полз туман, с гор спускались эшелоны грязных туч. Эшелон за эшелоном — ни конца, ни края. О берег бились огромные валы мутной воды, охали, стонали. Брызги и пена подымались вверх, смешивались с туманом, и вся эта муть оседала на землю. Земля — желто- бурое месиво — тоже стонал от взрывов бомб. Дрожали, будто в страхе, мокрые деревья, от промозглой сырости дрожали в землянке летчики. Сидели на ящиках перед потухшей печкой, молчали. Ни одного слова, ни одного звука. Когда взрывная волна достигала землянки, на столе начинала грохотать алюминиевая кружка. Казалось, она грохочет сильнее, чем десятки взрывающихся бомб. Она плясала, прыгала, звенела, дребезжала. На эту проклятую кружку смотрели, как на живое существо. Ее ненавидели и будто боялись…
Наконец обер-лейтенант Гюнтер Трауриг сорвался с места и ударом кулака сбил кружку со стола.
К черту! — зло выругался он.
Кружка ударилась о железную печку. Лейтенант Крауз вздрогнул и крикнул:
Нельзя ли потише, Гюнт!
Пошли вы к черту со своей тишиной! — бросил Трауриг. — Вам еще придется наслаждаться ею там! — Он показал на землю и замолчал.
Капитан Вирт встал.
Ты куда, Ганс?
Лейтенант Эгон Вирт тревожно посмотрел на брата.
Я только взгляну, Эгон.
Он открыл двери, и в ту же секунду завыла падающая бомба. Столб земли, грязи и камней взметнулся вверх.
Захлопни двери, Ганс! — закричал Гюнтер. — Слышишь, двери!
Капитан Вирт вышел и прислонился к землянке. Упала вторая бомба, потом третья. Ганс Вирт спокойно стоял, подперев широким плечом дверь землянки. Вот бомба угодила в капонир, и на том месте, где стоял «мессершмитт» с нарисованной на фюзеляже молнией, теперь зияла воронка. Капитан подумал: «Вот Крауз и остался без машины…»
В это время гул мотора смолк, и сверху понеслась длинная пулеметная очередь. Вспыхнул еще один «мессершмитт» в крайнем капонире. И сразу же заговорили «эрликоны». Зенитки стреляли вслепую, хмурая пасть неба словно проглатывала снаряды…
Капитан Вирт почувствовал, как кто-то потянул его за рукав шинели. Он оглянулся. Эгон попросил:
Ганс, пойдем… Ну зачем ты так?..
Капитан молча кивнул головой и пошел за братом.
Крауз, от твоей машины не осталось и шплинта, — безразлично проговорил он, садясь на свое место у холодной печки.
Что?! — Крауз вскочил и прыгнул к выходу. Но у двери остановился, о чем-то подумал и пробормотал — Черт с ней, получу новую.
Новую? — Лейтенант Линке, молодой летчик с усиками под Гитлера, медленно повернулся вместе с ящиком, на котором сидел, и невесело засмеялся: — Пока ты получишь новую машину, Крауз, тебя отправят помочь нашим парням вот туда. — Он махнул рукой в сторону гор. — А там, Крауз… В общем, я не поставил бы сейчас за твою голову и пфеннига против ста марок, как говорит старина Гюнтер. Ты…
Твой самолет тоже сгорел, Вилли, — продолжая смотреть в потухшую печку, проговорил капитан Вирт.
Лейтенант Линке словно поперхнулся. Потом тихо сказал:
Вы шутите, господин капитан…
Ганс Вирт пожал плечами и ничего не ответил.
Это правда, Вилли, — проговорил Эгон.
Проклятие! — скрипнул зубами Линке. — Этот тип третий раз устраивает нам баню, а мы зарылись в эту вонючую яму, как кроты. Нет погоды… Туман, горы… Трусы! Подлые трусы! Через неделю у нас не останется ни одной машины. Вы слышите, капитан Вирт? Вы ведь командир!..
Ганс взял в руки железный прут и начал ворошить им холодные угли. Было похоже, что до него не доходят слова Линке. Казалось, он думал совсем о другом. Может быть, о родном городке в Баварии, о маленьком сынишке Генрихе или старике Вирте, который и сейчас, наверно, копается в огороде, не выпуская прокуренной трубки изо рта… Ганс не был там, в Баварии, с тех пор, как их перебросили сюда с Западного фронта. Тогда ему вместе с Эгоном удалось заглянуть на денек домой. Как обрадовалась Эмми! Бедняжка, она верила, что поход в Россию — это два-три месяца, и все. Глупенькая Эмми! Когда они втроем — он, Эгон и Эмми — шли на вокзал, она все время оглядывалась по сторонам: обращают ли прохожие внимание на ее Ганса, на его боевые ордена! Мой бог, не каждый день бывает такой праздник, когда люди говорят: «Смотрите, вот Эмми Вирт с мужем. Недурная пара, черт возьми, не правда ли! Боевой летчик, боевые ордена и… рядом такая милая фрау…» Но когда на прощание он сжал ее в своих объятиях, Эмми, рыдая, прошептала: «Ганс, дорогой мой, не надо ни орденов, ни славы. Только возвращайся… Я умру без тебя, милый».
