Армин Шейдербауер - Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника
Я немного знал его брата Ганса. В то время он был унтер-штурмфюрером СС. После войны я встретился с ним, и он сказал, что «работал на американцев». В 1949 г. он был похищен в Штокерау советской спецслужбой, и ему пришлось провести долгих шесть лет в заключении. Какое-то время он находился в Воркуте.
Таким образом, я общался только с одноклассниками брата Руди, Эрнстом Фоглем и Эгоном Паприцем, которого называли «Китти». Паприц был курсантом унтер-офицером в пехотном полку «Великая Германия» и находился в отпуске. Фогльбыл одаренным пианистом, сыном владельца завода. Как руководитель местного отделения организации Гитлерюгенд он имел отсрочку от призыва. После войны он унаследовал от отца завод по производству насосов и вдобавок стал хорошо известным композитором. Паприц, как и многие другие одноклассники Руди, пал в бою в 1945 г. Именно с ними я несколько раз собирался на вилле «Фогль» и в один из вечеров проиграл в карты весь свой месячный оклад лейтенанта — 300 марок. Это произошло еще в мой предыдущий приезд домой. Тогда я должен был пойти в банк и снять деньги со своего сберегательного счета, чтобы заплатить долг чести. Тем временем сумма моих сбережений выросла до 4000 марок.
Я планировал отправиться в Берлин 18 ноября. Террористические воздушные налеты союзников на Вену 17 и 18 ноября нарушили железнодорожное сообщение. Был поврежден мост Северной железной дороги, и мой отъезд был отложен на 19 ноября. Об этом я написал брату в письме от 18-го числа, в котором также сообщал о том, что мой школьный товарищ Юлиус Циммер в августе попал в плен на итальянском фронте и недавно прислал письмо из Америки, к несказанной радости своих родственников.
По прибытии в Дебериц я написал матери и Руди, что поезд отправился с венского вокзала только в два часа ночи. Брату я писал, что, может быть, мать и привыкнет к одиночеству, но мне было трудно. Мы могли утешаться только тем, писал я, что когда-нибудь все эти чрезвычайные обстоятельства все же подойдут к концу.
Курсы, на которые меня послали, очевидно, были рассчитаны на то, чтобы предоставить фронтовым офицерам, уцелевшим в тяжелых оборонительных боях на Востоке, на Западе, а также в Италии и на Балканах, возможность немного разрядиться и отдохнуть. Как всегда, я опять оказался одним из самых молодых, но все мы командовали ротами, и никаких теоретических знаний нам уже не требовалось. В отличие от предыдущего года мы размещались не в жалких казармах, а в Олимпийской деревне. У каждого из нас была своя отдельная комната.
Я жил в доме под названием «Веймар». Рядом со мной находился лейтенант воздушно-десантных войск, который носил на правом рукаве своего кителя две нашивки за уничтожение танков и у которого только что родилась вторая дочь. Из моей дивизии там был лейтенант Эдион, служивший в 461-м полку и имевший серебряный знак «За ближний бой». В январе 1945 г. он пал в бою. Еще одним товарищем на этих курсах для ротных командиров фронтовых частей был обер-лейтенант фон Pop, владелец поместья в Померании и, как оказалось, двоюродный брат Бецины фон Pop, с которой я познакомился в доме графа Кайзерлинга. Из преподавателей хорошо помню земляка из Вены обер-лейтенанта Брукера, капитана Йохансена, награжденного Рыцарским Крестом, и майора фон Девица. Майору фон Девицу я казался слишком молодым, и он постоянно спрашивал меня: «Сколько вам лет, Шейдербауер?» И мой ответ: «Двадцать», каждый раз приводил его в изумление.
В то время значительная часть Берлина была уже разрушена бомбами. Однажды ночью неподалеку от Олимпийской деревни взорвалась бомба замедленного действия огромной мощности. Но сирены воздушных тревог не мешали нам как можно чаще выезжать в город и немного развлечься. Помню двух хорошеньких латышских девушек из Риги, которых привел лейтенант Эдион. Одна из них знала летчика-истребителя Новотны, который был впоследствии сбит после своих многочисленных побед в воздухе. Так как он был венцем, то его похоронили в Вене, на главном городском кладбище.
В Деберице, на входе в здание пехотного училища я обнаружил памятную доску со словами стихотворения, последнюю строфу которого я буду помнить до конца своей жизни. Это представляет собой девиз, под которым прошли последние годы моей юности.
Простая и отважная, Твердая в бою, Скромная пехота, Пусть Бог тебя хранит.
В это время, к огромной радости матери, отец получил краткосрочный отпуск для улаживания проблем «в своем тылу». Я радовался за мать, но сожалел, что не имел возможности встретиться с отцом. Я не виделся с ним с весны 1942 г., а с братом Руди с апреля 1943 г. Однако 30 ноября лейтенанта Эдиона и меня ожидал большой сюрприз. В телеграмме из нашей дивизии говорилось, что нам обоим был предоставлен специальный двадцатидневный отпуск «за отвагу». Это произошло в соответствии с приказом Верховного командования, по которому, несмотря на действовавший тогда запрет на отпуска, командирам частей разрешалось отправлять отличившихся в боях людей в отпуск в пределах двух процентов от текущей численности личного состава.
Мать была очень рада, как она писала мне 5 декабря. «Так что, по крайней мере на Рождество, мы не будем совсем одни… Вчера отец снова уехал, я ужасно расстроена, и даже не знаю, что тебе написать». Брату Руди я тоже сообщил эту счастливую новость и спрашивал, не сможет ли он перед поступлением в военное училище заехать домой.
15 декабря мать вместе с Лизль, которая теперь редко посещала школу, отправилась в Айстинг, чтобы достать продукты к Рождеству и угостить меня «по-настоящему». 18 декабря я писал брату о том, что в сообщении Верховного командования Вермахта только что было объявлено о начале немецкого наступлении на Западе. «Думаю, что это генеральная репетиция, если на то будет милость Божья!» Даже сейчас я помню, как в то время, когда передавалось это сообщение, у меня выступили слезы на глазах, настолько я надеялся, в последний раз, на перелом в ходе войны. Напрасно, всего лишь через три дня все надежды развеялись. Но тот факт, что мы действительно надеялись на лучшее, показывает сегодняшнему читателю, какими абсурдными чувствами мы руководствовались в оценке стратегической ситуации, давно уже ставшей безнадежной.
Все, кто меня знал, завидовали моему отпуску. «Во всяком случае», писал я, «это стряхнуло всю пыль и с тех, кто радовался за меня, и с тех, кто завидовал!». К сожалению, я приехал домой через восемь дней после отъезда отца. Возвращаться мне нужно было или накануне Нового года, или в его первый день. После этого отец писал мне на адрес моего старого полка: полевая почта № 08 953. С помощью своего друга из Швейдница, полкового адъютанта Клауса Николаи, мне удалось добиться перевода в 7-й гренадерский полк.
По-настоящему великой радостью для меня стало то, что совершенно неожиданно, на два или три дня, домой приехал Руди. Если в то время, когда мы были еще детьми, у нас иногда происходили ссоры, то начиная с того времени, когда мне пошел шестнадцатый год, между нами установилась поистине братская гармония, хотя у каждого из нас были свои друзья. После его ухода в армию в августе 1943 г. связь между нами ослабла, но братские чувства стали еще крепче.
На плацдарме в Неттунио под Неаполем ему пришлось пережить случай, оставивший в нем незабываемый след. Это событие произвело впечатление и на меня, словно я пережил его сам. Ночью он спал вместе с семью своими товарищами в амбаре, когда от прямого попадания зажигательной бомбы постройка загорелась. Руди оказался единственным из всех, кто отважился вырваться сквозь пламя наружу. В то время как его товарищи сгорели заживо, сам он отделался ожогами на лице и опаленными волосами. После короткого пребывания в госпитале у него появилась новая розовая кожа. Домой он приехал как новенький. Мы с гордостью прогуливались с ним бок о бок по родному городу. В своей красивой черной форме танкиста элитного соединения «Герман Геринг», высокий и стройный, он был воплощением образа прекрасного молодого человека.
Мне и в голову не приходило, что я могу никогда его больше не увидеть. Но с другой стороны, как я позднее осознал, у него было предчувствие своей скорой смерти. В марте 1945 г. он еще раз побывал проездом в Штокерау и попрощался со знакомыми ему людьми, сказав: «Теперь они разыскивают героев, а потом нас пошлют на бойню». В его бумагах мы обнаружили оду Вейнхебера «К павшим» (Йозеф Вейнхебер, австрийский поэт, 1892–1945, покончил с собой 9 апреля 1945 г. перед вступлением советских войск в Вену. — Прим. ред.). Она была переписана от руки на отдельном листе бумаги. В последний раз, на Рождество 1944 г., он сфотографировал нас обоих. Вспоминаю наставление матери из притчей Соломона, которое она часто повторяла нам и которое стало реальностью: «О, как хорошо и радостно это, когда братья пребывают в согласии».
Его облик на этой фотографии, его последней, стал моим любимым. Позднее по ней был сделан живописный портрет. Кажется, что он глядит прямо в объектив и одновременно поверх него, еще дальше, сквозь тебя и в неизвестность.
