Утешение - Гаврилов Николай Петрович

— Иди с ним, — коротко сказал старик, добавил что-то по-чеченски и махнул рукой Саше, показывая, чтобы он следовал за ними. На негнущихся ногах, еще ничего не понимая, боясь верить, что свершилось то, о чем она молилась, Ольга вернулась в дом, забрала сумку и на выходе со двора взглядом попрощалась со стариком. Он остался молча стоять, опираясь на посох. Потом около двух часов они шли по тропам вниз. Ольга спотыкалась на мелких камнях и постоянно оглядывалась на идущего следом Сашу. Потом был внедорожник с двумя вооруженными чеченцами: в машине пыльно, растоптанные окурки на полу. По оползням и тропам, газуя и переваливаясь с бока на бок, доехали до дороги. Ольга по-прежнему не верила.　

Трудно сказать, почему старик их отпустил. Есть на свете люди — много людей, которые отдают, не ожидая ничего получить взамен. Он жил в том ауле, как в вечности, и поступил, как положено в вечности. Мог потребовать выкуп, большой выкуп, они бы собрали, но он оказался выше этого. Даже слов благодарности ему было не нужно.　

Внедорожник довез их до самого Грозного. Сидящие в нем вооруженные мужчины не боялись блокпостов. Что-то говорили в приспущенное окошко и ехали дальше. Остановились на рынке в Черноречье. Высадили их из машины и, ни слова не говоря, уехали назад.　

Только здесь Ольга схватилась за сердце и присела прямо на бордюр.　

Валентины Николаевны в гостинице не оказалось. Она уехала из Грозного. Не выдержала. В штабе Ольге легко дали позвонить ей домой. Военные с удивлением и любопытством посматривали на стоящего с ней рядом парня, покрытого шрамами ожогов, в гражданской рубашке.　

— Валентина Николаевна, — сказала в трубку Ольга, когда услышала ее голос. — Валя! Саша нашелся. Он здесь, со мной. Приезжайте в Северный.　

На другом конце трубки наступила мертвенная тишина. Ольга представляла себе, что чувствует мать. А вот сама в этот момент ничего не чувствовала. Подкатило опустошение, все эмоции растратились, и надо было время, чтобы вновь появилась возможность плакать и радоваться.　

Валентина Николаевна летела до Ростова на самолете. Дорога до Грозного заняла у нее чуть больше суток. Постарела, сильно постарела, голова тряслась. Ее ждали каждую минуту этих суток. Женщины в комнате выглядели ошеломленными. Каждая из них при виде Саши представляла своего сына. В гостиницу словно влетела надежда. Саша смотрел на всех, напрягал лицо и что-то мычал. Его кормили не останавливаясь. А Ольга лежала на кровати полностью отрешенная, словно, приведя его сюда, она потеряла всякий интерес к дальнейшему. Лишь пару раз подходила к нему, смотрела в глаза и спрашивала:

— Ну что, моряк? Ждем маму?

При встрече плакали все. Собралось полгостиницы, не только матери, но и другие проживающие. Валентину Николаевну отпаивали корвалолом. После она каждому говорила: «Он меня узнал, вы видели?» Наверное, Саша ее действительно узнал: он мычал и тер себе голову. Через военных позвонили в часть, где служил Саша, надо было сделать хоть какую-то справку, чтобы увезти его домой. Приехал капитан-десантник, опознал его, обнимал Сашу и Валентину Николаевну. Капитан был растроган до глубины души, это было видно, и матери опять плакали. Лишь когда прошел час или два, Валентина Николаевна, сидя с сыном на кровати, держа его за руку, повернула к Ольге трясущуюся голову и сказала:

— Оля. Спасибо тебе!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ДЕТИ

Январь 1996

Скрипел снег. Двор дома был прикрыт белизной, только тропинки к сараям и воротам чернели от следов. Путь к яме оставался нетронуто белым. Чеченец в солдатском бушлате с меховым воротником отодвинул автомат за спину и наклонился к залепленному снегом решеточному люку, открывая замок. Ольга за его спиной заглянула в яму. Там находился человек.

Обычно на дно скидывали деревянный поддон или доски, иначе грязи будет по колено, но эта яма осталась такой, какой выкопали: на дне желтела вода. Сколько здесь мог продержаться человек в мокрой одежде зимой?

— Смотри, твой? — спросил боевик. С глубины ямы послышался сухой мучительный кашель.

— Отсюда не вижу. Поднимите его, — сухо попросила Ольга.

Просто удивительно, что чеченцы принимали ее за человека, готового заплатить большой выкуп. Она смотрелась как беженка: старая болоньевая куртка с чужого плеча, шерстяной старушечий платок, один сапог со сломанным и зашитым замком. За осень и зиму одежда совсем поизносилась. В руках полупустая клетчатая сумка, где хранились все ее пожитки и собранная военными аптечка. Но лицо строгое и уверенное.

Второй боевик сходил за лестницей, через пару минут парню помогли подняться наверх. В его сапогах хлюпала вода. Грязный до черноты, мокрый, словно пропитан жидкой глиной. Он стоял, пошатываясь, щурился на свету. Руки в свежих порезах.

— Твой? — повторил боевик.

— Да, мой. — Ольга шагнула к мальчишке и обняла его, чувствуя руками, что бушлат мокрый насквозь. — Что у тебя с руками? — спросила шепотом.

— Ножами тренировались, — на ухо шепнул пленный. Он пока не понимал, что происходит.

Парень попал в плен около полугода назад. Ольга узнала о нем в Аргуне. Местные подсказали, к кому обратиться. Раньше его держали в сарае, но он пытался бежать. Два дня назад его перевезли из Аргуна под Грозный и кинули в яму в этом селе. Ольга приехала следом за ним. Назвалась тетей. Она часто так делала в подобных ситуациях — называлась какой-нибудь родственницей, но не матерью: мать играть она не могла.

— Три тысячи долларов. Или пять автоматов. Или два РПГ с гранатами. Тимур сказал, что у тебя есть связи… — Чеченец в солдатском бушлате сплюнул на снег и полез в карман за сигаретами, хотя на руке его были обмотаны четки для молитвы. — Срок три дня. Потом голову отрежем. Надоел он. Дерзкий очень. Три дня, и все, сдохнет!

Парень пошатнулся от слабости, хотел сесть на землю, но второй боевик поймал его за воротник. Было понятно, что и этих трех дней в заполненной водой яме пленный не выдержит.

Еще один мальчишка. Скольких таких она уже видела… Всего в километре отсюда на заброшенной ферме с длинными коровниками располагалась мотострелковая рота. Но идти к ним было бессмысленно. Ольга заранее знала, что ей скажут командиры: «Без приказа в село не пойдем. Был бы он где-нибудь в поле, возможно, и съездили бы, а в село не сунемся. И не надо так на нас смотреть, словно вы тут ангел… На генералов так смотрите. У нас людей для выполнения своих задач не хватает…»

Все это она слышала не раз. И денег на выкуп не было. Не найти денег. Связаться с родными парня тоже не представлялось возможным, в бой документы не брали, а свой настоящий адрес парень боевикам не сказал. И ей, незнакомой женщине, тоже не скажет.

Не понимала Ольга этой войны. Ее никто не понимал. Российская армия занимала города, но во внутренней жизни края ничего не менялось. Русскому населению жилось еще хуже. Отбирали квартиры, люди пропадали, жаловаться было некому. «Пишите в установленном порядке заявление, передавайте его местным органам», — суконным голосом говорил какой-нибудь чин бесцветной заплаканной женщине в ответ на рассказ, что ее двенадцатилетнюю дочь вчера затащили в машину и увезли куда-то неизвестные лица.

Из 130 улиц в Грозном армия контролировала только 33. Зато по телевизору говорили, что конституционный порядок в Чечне восстановлен, разрозненные остатки боевиков добивают далеко в горах, на местах работает чеченская милиция и армию надо выводить, оставив республику под контролем сил МВД.

А на деле пленного в километре от блокпоста не забрать.

— Пошел обратно. — Боевик подтолкнул мальчишку к лестнице и повторил Ольге: — Три дня!

— Успокойся. Будут деньги, — ответила женщина и пошла по снежку со двора.

Если бы Ольгу спросили, кого она больше всего не любит в штабе управления армии, она бы не задумываясь назвала имя контрразведчика: того темноволосого самоуверенного мужчину, с которым познакомилась далекой весной 95-го, сразу после Бамута.