Марчелло Вентури - Белый флаг над Кефаллинией
Увидели ли их итальянцы?
Карл Риттер выступил вперед на открытую поляну, приказав своим солдатам рассыпаться в длинные параллельные цепи, которые тоже стали волнообразными движениями продвигаться по поляне. Он выстрелил в сторону гребня — дал длинную очередь, которая унеслась и повторилась эхом в далеких долинах. С итальянских позиций ответа не последовало; там угадывалось смятение, испуг, послышались голоса. Карл Риттер снова остановился, сделав паузу, которая предшествует взрыву; он стал во весь рост, в пределах досягаемости огня противника, но совершенно спокойный; он был уверен, что итальянцы стрелять не станут. Его солдаты застыли, чуть пригнувшись к земле, с автоматами на груди, не сводя глаз с позиций противника.
— Итальянцы! — крикнул обер-лейтенант. — Вы окружены!
Его голос под куполом неба, на открытой поляне прозвучал неожиданно слабо. Опасаясь, что его не услышали, он дал еще одну очередь и подождал, пока все стихнет. И когда вокруг наступила еще более глубокая тишина, он выпустил автомат и поднес руки ко рту.
— Итальянцы, сдавайтесь! — крикнул он. — Даем вам десять минут!
Снова, схватившись правой рукой за автомат, он машинально взглянул на часы. Было 7 часов 20 минут. Сдадутся они? Он был готов поклясться, что да! Он посмотрел на своих солдат, готовых к атаке; казалось, они были того же мнения. Кто опустившись на колено, кто лежа ничком, кто все еще на ногах, наклонившись вперед, словно готовясь к броску, — все они были проникнуты сознанием своей непобедимой силы.
С противоположного склона Дафни донесся гул минометов; значит, колонна майора Фон Хиршфельда также достигла намеченных объектов. Карл Риттер вздохнул, всем существом испытав блаженное чувство облегчения, и нащупал в кармане комбинезона сигарету. Чиркая спичкой, он поглядел на хронометр: 7 часов 25 минут. Сделав затяжку, он поднял глаза от сигареты и увидел, что над итальянскими позициями развевается белый флаг, которым размахивает один из солдат. Итальянские офицеры группой подошли к краю поляны и, видимо, ждали распоряжений, смущенные и нерешительные.
Цепи двинулись; Карл Риттер смотрел на ряды маскировочных комбинезонов, сходившихся, сжимая кольцо, на ботинки, топтавшие редкую выжженную траву, поднимавшие пыль на тропинках. Он коротко распорядился завершить операцию как можно быстрее. Марш на соединение с горными стрелками должен проходить без задержек; необходимо достичь всех намеченных объектов, прежде чем в бой вступят «юнкерсы» и «мессеры». Комбинированная операция при поддержке с воздуха начнется через час.
Он снова отпил тепловатой воды из фляги и сплюнул на плотно сбитую землю орудийной площадки. Итальянских парламентеров он не пожелал выслушать: к чему? Что они могут сказать? Что его солдаты отобрали у пленных часы и кольца? Но итальянцы были не военнопленными, а добычей победителя. Никогда еще, за всю его солдатскую жизнь ему не приходилось сражаться против столь беспомощного врага. Он снова поднес к губам флягу и сплюнул на выжженную землю дороги, спускавшейся к морю.
Колонна шла к морю, расстилавшемуся за террасами масличных рощ. Оно было тусклым, блеклым, без солнца, спрятавшегося за горной цепью. Лишь на горизонте, куда доставали лучи, виднелась полоска сверкающей голубизны.
Есть ли в Фарса какой-нибудь фонтан? Темные черепичные крыши Фарса сгрудились вдоль шоссейной дороги, ведущей к Аргостолиону; там, в Фарса, на центральной площади, они найдут не только фонтан, но и колонну майора фон Хиршфельда.
Какая-то старуха показалась на пороге крестьянского дома, посмотрела на колонну, спускавшуюся к морю, посмотрела на пленных. Она не вымолвила ни слова — просто смотрела, и из-за ее черной юбки выглядывало несколько детишек с вытаращенными глазами. Потом дверь закрылась, и маленький домик, казалось, слепленный из земли, остался одиноко стоять среди олив.
Средиземноморские оливы, искривленные, корявые, уродливые, с комком корней, цепляющихся за почву, со своими раздвоившимися стволами, отростки которых переплелись в тесном узле. Карлу Риттеру чуть взгрустнулось по туманным лесам родного края, но это ощущение промелькнуло быстрее мысли, тут же оттесненное запахом сухой пыли, вздымавшейся на дороге.
Шаги его солдат — и шаги итальянцев; даже в поступи пленных он находил существенное, расовое отличие. Они шли беспорядочно, сгрудившись, словно стадо овец: замедляя темп перехода, они становились помехой.
Около Куруклаты у дороги встретился овраг пошире, чем ущелье у Дафни. Здесь горы кончались, дальше дорога шла по склону вдоль берега. Карл Риттер пересчитал итальянских офицеров: их было девятнадцать; унтер-офицеров и солдат он считать не стал, но те тоже подлежали расстрелу; надо было расстрелять всех. Он приказал отвести их в лощину; потом, после расстрела, два сапера должны были заложить среди трупов мины и подорвать их.
Итальянцы поняли, что им уготовано: с криками бросились они к конвоирам; кто-то заплакал, призывая на помощь мать, отца, мадонну. Невыносимое зрелище; Карл Риттер устыдился за них, не умеющих умереть, как мужчины; он разозлился на них и на себя, что дотащил их до Куруклаты. Видеть, как плачет человек, одетый в солдатскую форму! Нет уж, такого с ним никогда не случалось.
Карл Риттер быстро встал во главе колонны и дал сигнал к выступлению, прежде чем отзвучали выстрелы в лощине.
А на что они рассчитывали после своего предательства? На капитуляцию с воинскими почестями?
Фарса! Теперь непосредственным объектом была Фарса. По ту сторону склона, за Фарса, вели бой горные стрелки. Их минометы перепахивали поля и оливковые рощи, превращали в крошево дома. Из города, с прибрежной стороны, на огонь горных стрелков отвечали пулеметные гнезда итальянцев. Но что они будут делать, когда обнаружат, что за их спиной, с тыла подходит немецкая колонна?
Нужно было ускорить шаг, вступить в бой, броситься в огонь. До сих пор им довелось лишь сделать долгий переход, захватить врасплох отряд сонных обозников, принудить к сдаче изолированный батальон. До сих пор они всего лишь расстреливали беззащитных людей: итальянцев, правда, но беззащитных. Карл Риттер в глубине души молил, чтобы вражеская пехотная часть, стоящая в Фарса, оказала сопротивление; молил, чтобы потребовалось брать дом за домом, улицу за улицей, чтобы врага пришлось убивать в бою. Он молил про себя, смутно, ни к кому не обращаясь, молил, чтобы враг оказал сопротивление на всем полуострове Аргостолион, чтобы уничтожить его в сражении.
Итальянцы были вот здесь, за деревянным мостиком, за низенькой стенкой, слепленной из камня и земли, огораживающей возделанный участок. Итальянцы отвечали огнем и в сторону отряда Карла Риттера.
Броситься на землю, подползти, окружить, разгромить их, ворваться на улицы Фарса, проложить себе путь до центральной площади, выпить глоток воды не из фляги.
Он кинулся на землю, стреляя по стене; и когда он перепрыгивал эту стенку, за ней вокруг своего пулемета «бреда» лежали убитые итальянские пулеметчики. Мертвых были много — за углами домов, на перекрестках улиц; наконец-то итальянские солдаты умирали с оружием в руках. Потом их осталась лишь кучка посреди площади, зажатая перекрестным огнем его солдат и горных стрелков, вошедших в городок с юга.
— Убить их! — крикнул Карл Риттер своим людям. — Убить их на месте!
Операция по соединению была закончена примерно в назначенное время. Карл Риттер разыскал фонтан и с жадностью напился. Когда он, вытирая рот рукой, поднял голову, первые эскадрильи «юнкерсов» и «мессершмиттов» вступали в бой; они летели на Аргостолион бомбить последние позиции итальянской артиллерии.
Битва за Кефаллинию, подумал Карл Риттер, практически пришла к концу.
4
Пришел конец, и Адриана почувствовала это — не по приближению самолетов, а по неожиданной тишине на Вилле, по той пустынности, которая на ней воцарилась. Отдаленная стрельба смолкла, на Кефаллинии настала пауза: не перемирие, а минутное выжидание.
Куда бежали синьора Нина и остальные девушки? Неужели они надеялись таким путем спастись от своей судьбы?
Адриана не двинулась, не поглядела. Жалюзи были спущены, между планками пробивался нежный зеленоватый свет, полосками ложившийся на пол, на коврик. Дым сигареты в пепельнице тонкой прямой нитью поднимался к потолку.
«Ну, вот, — подумала она, — «юнкерсы» возвращаются».
Вилла вздрогнула; разлетелись последние стекла где-то в соседней комнате, распахнулась и захлопнулась дверь; порыв горячего ветра пронесся по спальне. Нить дыма порвалась, рассеялась. Но волна, рыча, пронеслась мимо и обрушилась на другую сторону залива, на Аргостолион и холмы.
Адриана машинально потянулась за сигаретой, догоревшей до половины. Не закончив это движение, она внимательно посмотрела себе на руку. Жалкая, костлявая, бескровная рука с тусклыми ногтями, тысячи морщинок на пергаментной коже; рука, которая долгие годы давала оплаченные ласки, не получая взамен ничего, кроме этой тоскливой жизни в меблированных комнатах.
