Анатолий Хорунжий - Неоконченный полет
Из-за туч выглянуло предвечернее солнце. Его лучи заиграли в капельках, что повисли на листьях. Лес, вымытый дождем, свежо зеленел, и люди, казалось, только теперь заметили всю его красоту, ощутили его свежесть.
— Как хорошо! — сказала Оксана. В ее глазах отразилось сияние капель и потухло: опять вспомнила, как на лицо Сергея сыпалась и сыпалась земля.
Ночные огни
Отряд Алексея Бондаря действовал на большаках и на железных дорогах Сумщины, по которым гитлеровцы посылали на восток подкрепления своим частям. Подобно тому как переболевший тяжелым недугом человек с каждым днем набирается все больше сил и крепчает, так Хуторской отряд, кинувшись навстречу опасностям, быстро закалялся в боях и рос. Объектами для нападения он избирал небольшие гарнизоны, отдельные маршевые подразделения врага, разрушал мосты и линии связи. Но с каждым боем небольшой отряд все ощутимей чувствовал свою слабость: повсюду его подстерегала страшная угроза уничтожения. В каждой операции половину своих сил, и даже больше, он выставлял для самообороны, для охраны при частых спешных переходах. Люди не знали отдыха, недоедали, не могли как следует залечить раны, забыли о том, что такое чистая рубашка. Бои, переходы, сон на коне, еда на ходу — день в день, день за днем.
Однажды, обстреляв военный состав, отряд не успел оторваться от преследования. Теряя бойцов, отступал. В ночи партизаны вдруг увидели далеко впереди огоньки. Было похоже, что светились окна хат. Знали, села здесь нет. Только повернули на те огни, тут же наткнулись на засаду одетых в гражданское вооруженных людей. Неизвестные не пожелали назвать себя. Их было много. Вскинув автоматы, они предложили Бондарю идти с ними к их командиру.
В селе располагался штаб большого партизанского соединения.
Командир продержал у себя Бондаря целый час. Провожая его из хаты, он велел немедленно прислать к нему летчика. Бондарь расположил отряд на отдых и вернулся к командиру с Дмитрием.
Разговор между ними был коротким. Командир, оказывается, уже встречался в лесах не с одним соколом с «обгорелыми крыльями», как он выразился. Без длинных расспросов он познакомил Дмитрия с приказом Верховного командования наших войск всеми способами помогать летчикам возвращаться в свои части и тут же предложил ему свою помощь.
— Глядя на тебя, — сказал командир с сочувствием, отводя глаза от исхудалого, бледного лица летчика, — убеждаюсь, что тебе надо перебираться на Большую землю как можно скорее. Война, сам знаешь, не мать родная. Вот и завтра ночью у нас будет самолет с Большой земли.
— Завтра?
Сердце Дмитрия вздрогнуло и застучало так, что он услышал его стук. Весь — мыслью, воображением, внутренним взором, ощущением — Дмитрий полетел вдаль, о которой в последнее время он очень редко вспоминал и думал, о которой так неожиданно заговорил командир. Дмитрий беззвучно вымолвил еще какое-то слово, может быть, повторил то же самое «завтра» и, словно окаменевший от наплыва чувств, стоял посреди хаты, безмолвный.
Командир удивленно следил за ним. Он даже заметил, как покачнулась высокая, худощавая фигура летчика, будто вот-вот готовая повалиться на пол.
— Что с тобой? — Командир подошел к нему, а Бондарь, сидевший на лавке, подхватил Дмитрия под локти.
Дмитрий словно очнулся от этих слов.
— Завтра, — шепотом вымолвил он и обеими руками закрыл лицо, кончики пальцев вдавились в виски, утонули в темных, растрепанных волосах.
Он глядел незакрытыми глазами в свои ладони, но видел Лебединое, свой аэродром, друзей и ее, Зою. Все это так вдруг нахлынуло на него, так неожиданно приблизилось к нему, так быстро разрасталось в его мыслях и воображении своей конкретностью, что он, слабый, истощенный и какой-то опустошенный утратой надежды возвратиться в этот дорогой ему мир, не находил сил, чтобы воспринять все это.
— Ничего, ничего... Так... неуместная лирика. — Дмитрий подался к лавке, опустился на нее.
Он глядел на командира, на Бондаря, глаза его наполнились тяжелыми и радостными мужскими слезами и видели только сияющий огонек коптилки, который расплывался и менялся.
2Три ночи кряду возили Заярного на лесной партизанский аэродром, но самолет не появлялся.
Причин для оправдания этого было, конечно, немало. В первую ночь немецкие самолеты бомбили весь занятый партизанами район. Во вторую, видимо, помешала погода; в третью — партизанский штаб вынужден был переместить свой аэродром, и, хотя заблаговременно предупредили об этом радиограммой, все-таки, видимо, вкралась какая-то несогласованность.
В третий раз Дмитрий попрощался со своими друзьями, в этот раз, даже не пожимая им рук, поехал с возом на новый аэродром, как и вчера, вместе с тяжело раненным минометчиком.
Самолета опять не было. Решили просидеть день тут же, на тех харчах, что взяли с собой. Дмитрий измучился вконец.
Наступила ночь. Заблестели звезды, потянуло влагой из болот. Стояла тишина вокруг. Дмитрий, как и в предыдущие дни, взял на себя обязательство подпалить один из сигнальных костров и сидел одиноко у кучи сушняка. Кажется, обо всем уже успел передумать. Особенно в первую ночь. Он был твердо убежден, что вот скоро полетит, что все сбудется, и этим вымышленным встречам отдал все свои душевные силы. Теперь же, утомленный ожиданием, он был ко всему равнодушным. Но все же прислушивался к каждому звуку. От самого маленького шума, пусть отдаленно напоминавшего гудение самолета, Дмитрий каждый раз замирал, задерживая дыхание, и в такие минуты слышал только загадочные звуки и стук растревоженного собственного сердца. Опять обман, опять самолета не слышно. Припомнилась первая ночь, когда с ним вот так же возле кучи хвороста сидели Бондарь, Шевцов, Кузьмич, Оксана. Сейчас Дмитрий словно продолжал с ними разговор, говорил им о том, о чем не сказал тогда.
Затем в мыслях улетал в свой полк. Стоял перед друзьями, чувствовал себя виноватым, говорил; «Друзья, я вернулся к вам таким же, как и был. Я не покидал самолет, пока была хоть малейшая возможность бороться. Я не изменил боевым обязательствам. Вы верите мне? В гибели штурмана нет ни капли моей вины... Други мои, я поступил так, как поступил бы каждый из вас...»
Эти раздумья взволновали Дмитрия. Он словно замечал на себе чей-то недоверчивый, злой взгляд, который пронизывал его, ища в его душе что-то припрятанное. Дмитрий начинал обороняться, защищаться... И вдруг среди десятка пар глаз, которые он как бы увидел перед собой, заметил глаза Зои...
Ходил, ходил, останавливался, слушал и опять ходил. Взор его задержался на самой яркой звезде. Она стояла над темной стеной леса, дрожала и переливалась чистым голубоватым кристаллом. Дмитрий словно узнал ее и удивился, что ни разу не заметил ее в дни разлуки. Эту звезду они примечали и рассматривали с Зоей во время вечерних прогулок на околицах Лебединого.
Он смотрел и смотрел на звезду, забыв обо всем. Ему ясно представилось Зоино лицо. Оно почему-то изменялось перед его мысленным взором, становилось непохожим, не таким, каким он его помнил. Вот оно кажется вовсе чужим. Он берет ее руку в свою, и рука тоже холодная, равнодушная. Дмитрия это напугало. По телу пробежала дрожь.
Замер. Прислушался. Ничего не слыхать. Нет, где-то слышен разговор. Это возле соседней кучи хвороста. Он прошелся по траве, остановился. Почему-то потрогал нагрудный карман старой гимнастерки и, закутавшись в накинутую на плечи шинель, пошагал дальше. Вдруг застыл, окаменел. Только слух летчика мог поймать легонькое пофыркивание.
— Летит! — радостно вскрикнул Дмитрий.
Сперва показалось, что где-то далеко стрекочет кузнечик, но потом явственно послышалось гудение мотора.
— Поднять огни! — подал команду Дмитрий.
— Есть! — бодро ответили ему.
Вспыхнули костры. Самолет сделал круг, пронесся над вершинами деревьев и пошел на посадку. Дмитрий, не чувствуя ног, побежал к самолету.
Придерживаясь одной рукой за крыло, Дмитрий помог самолету развернуться. Бежал и бежал рядом, пока самолет не остановился. Дмитрий взобрался на крыло. Запах бензина и дух горячего мотора вконец разволновали его.
— Можно выключать? — прокричал пилот Дмитрию.
— Выключай! — сказал Дмитрий.
К самолету подвезли тяжелораненого.
Выгружали тюки почты, посылки, груз, грузили партизанскую почту. Суетились, носили, то и дело прислушивались. Торопились, но все-таки прошло около получаса.
Когда самолет, сделав пробежку, оторвался от земли, у Дмитрия похолодело в груди, очень похоже, как тогда, когда он впервые поднимался на учебной машине еще в авиашколе.
Раскрывалась ночная даль, а внизу все видимое словно оседало в темную бездну. Только изредка кое-что напоминало о земле.
