Алексей Горбачев - Последний выстрел. Встречи в Буране
Тамара помахивает букетиком роз. Осыпая на перрон красные лепестки, она с легкой насмешкой говорите
— Это очень модно, это архисовременно — ученый хирург решил окунуться в жизнь, кандидат наук думает доказать миру, что он тоже не лишен оригинальности: добровольно отказался от санаторной путевки и едет в глушь, на лоно деревенской природы...
— Перестань же наконец, — грубовато обрывает ее Михаил Петрович. — Видишь — билет в кармане, скоро поезд придет, к чему пустословить? — Видимо, сообразив, что хватил через край, что нельзя быть таким резким в минуту расставания, он извинительным тоном поясняет: — Ты же знаешь — брат просит приехать, я давно обещал ему. А правда, красивое название села — Буран?
Тамара поеживается.
— Буран... Аж зябко стало. Нет, есть названия более красивые и приятные — Мисхор, например, Ливадия, Сочи... От них пахнет морем и солнцем... Если бы не твое чудачество, мы в конце месяца могли бы встретиться на берегу моря... У меня в запасе шесть неиспользованных дней отпуска.
Михаил Петрович досадливо морщится. Он уже знает об этих «шести днях», и у него единственное желание — поскорее приходил бы поезд, а то ведь Тамара может еще напомнить, что прошлой весной она из-за него не поехала на экскурсию в Чехословакию, осталась, чтобы помочь ему перепечатать на машинке диссертацию.
— Ах, Миша, я ведь знаю: больше недели ты не выдержишь в Буране. Да, да, и не возражай, — говорит она. — Давай-ка мы с тобой примем такое мудрое решение: через две недели ты возвращаешься, и мы совершим десятидневное путешествие на теплоходе по Волге. Кое-кто из наших ездил в прошлом месяце. Говорят, чудесно было!
— Решено и подписано! — соглашается он и вдруг сквозь решетчатую ограду видит больничную машину. Из машины выскакивает главврач, Антон Корниенко, и бежит через привокзальную площадь. Сердце у Михаила Петровича замирает — все кончено, отпуск сломан, вот сейчас Корниенко подскочит и торопливо скажет: случилось то-то и то-то, сдавай-ка, друг мой, билет в кассу, забирай операционную сестру и поехали в больницу...
— Ты что же, Воронов, не сказал, с каким поездом уезжаешь! — еще издали кричит Антон. Он подбегает — говорливый, шумный, подвижный, как-будто его старательно завели, и теперь пружина в нем заработала на полную мощь. — В ресторан веди. Сейчас же в ресторан! — размахивая руками, шутливо требует он и тут же обращается к Тамаре: — Вы посмотрите, Томочка, на этого жаднюгу, он отказывается угостить начальника!
Михаил Петрович хохочет. Он опять весел и готов хоть целый день угощать смешливого Антона, который примчался всего-навсего проводить его в дорогу. Но угощать некогда: уже подходит поезд, и Корниенко нарочито сокрушается:
— Вот беда — опоздал. Опоздал наказать отпускника на бутылку «юбилейного»! Ну, Миша, бывай здоров, счастливо тебе! Не задерживайся только, слышишь? И смотри, не влюбись там в доярку. Томочка, вы предупредили его?
Тамара снисходительно улыбается. Ее черные, чуть прищуренные глаза как бы отвечают: зачем говорить об этом? Он во мне души не чает и без предупреждения знает, что лучше меня ему не найти.
— Он там не задержится, мы уже договорились, — произносит она.
— Теперь верю: примчится раньше времени! — соглашается главврач.
— Не забудьте, Михаил Петрович: термос в чемодане, булочки и варенье — в сетке, — говорит в открытое окно Вера Матвеевна.
Он улыбается. Операционная сестра верна себе: побеспокоилась о чае, булочках, варенье... Ну что ж, спасибо!
* * *Люди, вероятно, порастратили, поразмотали свои сбережения в городе, богатом всякой соблазнительной всячиной, потому-то охотников на мягкие места оказалось мало. А Михаил Петрович еще мог позволить себе роскошь. Он купил билет в мягкий вагон и теперь ехал в купе один. На душе у него было по-особенному светло и солнечно, как будто внутри кто-то незримо трогал именно те струны, которые создают приподнятость духа и хорошее настроение, близкое к счастью.
С книгой в руках он лежал на мягком, чуть покачивающемся диване, и радовался возможности вот так беспечно лежать и читать, сколько душе захочется. По правде говоря, прежде у него для этого почти не оставалось времени, потому что дни были загружены до краев, до последней минутки. Утренние обходы, операции, амбулаторные приемы, врачебные конференции, занятия с медицинскими сестрами, дежурства, всякие совещания, собрания... А если учесть, что в последние три-четыре года он писал кандидатскую диссертацию, сутки всегда казались ему необычайно короткими... Он и в самом деле устал, очень устал и был рад-радешенек нынешнему отпуску. Поездка в далекое село к брату влекла его своей новизной и заманчивой неизвестностью. Хотя, впрочем, самое главное известно: он будет бездельничать, баклуши бить, читать, валяться на берегу под жарким солнцем, рыбачить, спать до обеда, зная, что никто не потревожит его, не вызовет к больному.
Он — отпускник!
Часа через два поезд остановился на какой-то станции, и в окно Михаил Петрович опять увидел ту симпатичную блондинку, которую собирался пригласить в вагон-ресторан. К ней подбежал загорелый чубатый мужчина с девчуркой на руках, и счастливая троица, смеясь и что-то восклицая, на виду у всех обнималась и целовалась... Михаилу Петровичу стало почему-то завидно. Он с затаенной ревностью посмотрел на чубатого мужчину, а потом всю дорогу думал о Тамаре и даже поругивал себя за то, что слишком холодно простился с ней.
Хорошо, что Тамара не из обидчивых, не умеет она всерьез и долго сердиться на него, хотя причин для этого было более чем достаточно. Ведь сколько раз он то забывал поздравить ее с праздником, то заставлял ждать где-нибудь в парке, перепутав назначенное для свидания время, то опаздывал в театр... Она порой незлобиво корила его или тоном опытной учительницы внушала, что все женщины без исключения любят внимание. Но чаще всего, безнадежно махнув рукой, Тамара вздыхала:
— Ты, Миша, недотепа. Будь на моем месте другая, она уже давно перестала бы встречаться с тобой, а я, как видишь, терплю...
Михаил Петрович ценил ее терпение и в мыслях с грустью соглашался: верно, недотепа, чего-то во мне не хватает...
Уютно покачиваясь на мягком диване, он уже рисовал себе воображаемую картину возвращения в город. Это будет скоро, очень скоро. Тамара, пожалуй, права: больше недели не выдержит он в Буране, в крайнем случае, поживет с десяток дней, и хватит, и назад. К чему долго задерживаться у брата? Ну, встретятся они, поговорят, посмотрят друг на друга — и точка... Все-таки интересно, каким он стал, его брат?
Однажды Тамара принесла Михаилу Петровичу газету «Сельская жизнь».
— Иван Петрович Воронов не твой ли брат? — поинтересовалась она.
— Брат. А что?
— Знатный человек. Орденом награжден! В газете пишут о нем. Вот почитай.
Он читал статью о хлеборобах Приуральского района, гордясь братом и вместе с тем испытывая неловкость от того, что до сих пор так и не съездил к Ване.
Они уже давно не встречались. Последний раз братья виделись в печальный день — на похоронах матери. Сержант Иван Воронов прилетел самолетом из далекого степного края, студент Миша Воронов приехал поездом. Они похоронили мать, погоревали в пустой казенной квартире, вспомнили отца, Петра Илларионовича, погибшего на фронте в сорок третьем году, и разъехались в разные стороны. Только редкие письма да праздничные открытки связывали их все эти годы.
И вот Михаил Петрович едет к брату, а мысли его, как на грех, бегут и бегут назад, в шумный, душный город. Нет, нет, брат не рассердится, если он пораньше уедет из Бурана. О своем возвращении он телеграммой сообщит одной лишь Тамаре. Тамара придет на вокзал в ярком цветастом платье — красивая, улыбчивая. Никому ничего не говоря и ни с кем не встречаясь в городе, они тут же пересядут на другой поезд и вместе умчатся к Волге. Молодец Тамара, хорошо придумала!
2
Поезд подходил к небольшой станции. Народу на перроне было мало, и Михаил Петрович из окна сразу увидел брата. Подняв голову, тот выжидательно ощупывал глазами окна и открытые тамбуры, а когда заметил его, замахал руками и побежал рядом с составом. В следующую минуту братья уже взволнованно тискали друг друга, бессвязно восклицая неизбежное в таких случаях «ну, как ты», «ну, что у тебя». Потом они разом ухватились за ручку чемодана и, как маленькие, заспорили, кому нести.
— Ты, Миша, гость. Дозволь уж мне.
— Нет, нет, Ваня. Я сам...
— Старшего брата надобно слушаться, — рассмеялся Иван Петрович и подхватил чемодан. — Айда, Миша, там ждет машина.
На привокзальной площади, вымощенной крупным серым булыжником, стояла единственная легковая машина — голубая «Волга» с поднятым капотом.
— Ну, вот и транспорт на месте, — с радостным оживлением говорил брат. — Час десять минут — и мы с тобой в Буране! Тимофей, открой-ка багажник, положи чемодан, — приказал он курносому белобрысому парню в клетчатой кепке, надетой козырьком назад.
