Василий Ильенков - Большая дорога
— Ничего, потерпит, — думал он вслух о Владимире.
Но скоро Тимофей почувствовал, что ноги опять стали заплетаться, и он опять подкрепился.
— Водка слабая, не то что коньяк, — вслух размышлял он, вспоминая, как перед весной к нему приехал на автомобиле какой-то в больших очках и сказал, что Борис Протасов — его друг и что по его совету приехал поохотиться.
Назвался он Иваном Фомичом, прожил дня три, все бродил безустали по лесу, а на привалах угощал коньяком такой крепости, что у Тимофея захватывало дух и утром он долго не мог проснуться. «Вот это был коньяк!» — вспоминал Тимофей. Охотник оказался на редкость щедрый: уезжая, он дал пятьсот рублей и обещался еще раз приехать. Говорил Иван Фомич мало, а все расспрашивал: хороши ли здесь дороги и куда можно проехать на машине, потом вынул карту и пометил шоссе, которое только недавно провели, а на карте еще не обозначили…
Уж стемнело, когда Тимофей вышел к разливу. Прежде чем отправиться в путь, он еще раз хлебнул из горлышка бутылки. Он пил, чтобы заглушить страх, который всегда подступал к нему, когда он вспоминал о Шугаеве. Даже сейчас, в темноте, Тимофей видел пронизывающие голубые его глаза, которые говорили: «Я все знаю. Я знаю, Тимофей, что ты стрелял в меня в ту далекую осеннюю ночь… Знаю, что ты мучаешься, потому что я не сделал тебе никакого зла, а стрелял ты в меня потому, что тебя купили за две бутылки водки враги». Следователь добрался по следам Тимофея до лесной его сторожки, но Шугаев сказал: «Дегтяревы не могут быть врагами советской власти».
И вот десять лет Тимофей живет в страхе перед этим добрым ко всем человеком и не может взглянуть в его голубые глаза, но тянет взглянуть, как тянет человека в пропасть. Знает он или не знает? Если знает, то чего же молчит десять лет? А если не знает, то чего так пристально смотрит в упор своими пронизывающими глазами?
Лодка ткнулась в куст и завертелась на быстрине. Тимофей оглянулся, но не узнал места. Он повернул лодку направо, наугад, но снова попал в кусты.
— Никак сбился, — подумал он вслух и повернул лодку налево, но и там наткнулся на куст. — И костра нигде не видать. Вот диво!
Он долго выбирался из кустов на чистую воду, устал, и ему вдруг захотелось спать. Тимофею показалось, что позади раздался выстрел, и он повернул лодку назад, ясно сознавая, что окончательно сбился с пути.
«Выпью глоток, все прояснится», — решил Тимофей, но вместо одного глотка допил бутылку и тогда навалился на весла с решимостью плыть до тех пор, пока не найдет Лебединый остров. Иногда во тьме мелькал огонек, и Тимофей, решив, что это костер на Лебедином, правил на этот огонек, но потом огонек появлялся где-то сбоку, и Тимофей кружил во тьме, натыкаясь на кусты. Он крикнул: «Гоп! Го-о-оп!»
Этот крик слышал Владимир и откликнулся, но Тимофею показалось, что кричат не справа, где был островок, а слева, и повернул лодку налево.
Владимир крикнул еще раз, но никто не отозвался. Тогда он выстрелил. Эхо покатилось по воде, громыхая, как чугунный шар.
Настил из жердей давно уже накрыла вода, и Владимир чувствовал, как она наливается в сапоги через голенища. «Неужели так и пропаду здесь?» — мелькнула противная, знобящая мысль.
На Лебедином вспыхнул яркий огонь, и Владимир увидел темные фигуры возле костра. «Неужели они не могут догадаться, что я в опасности?» — с раздражением подумал он и выстрелил еще раз. На Лебедином ответили выстрелом.
«Значит, поняли… Сейчас приедут», — успокоенно подумал Владимир и даже улыбнулся, представив себе, как он будет рассказывать сейчас о своем приключении, и ему уже было жаль селезня, унесенного течением.
Холодные кольца охватили его ноги выше колен и медленно поползли вверх, сотрясая тело мелкой дрожью. Владимир не сомневался в том, что за ним приедут, — нужно было лишь терпеливо ждать, не допуская в свое сердце ни сомнения, ни страха, нужно было непоколебимо верить, что товарищи сейчас делают все для того, чтобы поскорей выручить его из беды. И он стоял неподвижно, на одном месте, чувствуя, как холодные кольца уже соединились в один большой обруч и этот обруч охватил и сдавил его бедра. Владимир ощущал только верхнюю половину своего тела, в которой еще держалось тепло.
«Терпеть и верить… Терпеть и верить», — повторял он про себя, как клятву.
Когда Коля сказал, что вода прибывает, Шугаев бросился к кусту, где стояла лодка, но лодки там не нашел.
— Где же лодка? — спросил он Бориса. — Ты же ездил на ней последний.
— Я оставил ее на прежнем месте.
— А привязал?
— Нет.
Лодку обнаружили метрах в полуторастах от острова: ее прибило волной к коряге.
— Нужно кому-нибудь добраться до нее вплавь, — сказал Шугаев, глядя на Протасова, и взгляд этот говорил: «Ты виноват, упустил лодку — и ты должен исправлять свою оплошность».
Но Коля уже сбросил с себя рубашку и торопливо расшнуровывал ботинки, Борис молчал, медленно расстегивая пояс.
«Какой себялюбец!» — с неприязнью думал Шугаев. Коля бросился в реку и поплыл, быстро взмахивая руками. Шугаев вздрогнул, как бы ощутив своим телом ледяную апрельскую воду. С тревогой следил он за Колей. Было уже темно, и Шугаев опасался, что Коля по своей близорукости проплывет мимо лодки. Ему стало досадно, что сам он не может броситься в воду из-за этого проклятого кусочка металла, отнявшего у него силу. Он нервно ходил по берегу, вглядываясь в сумрак и живо представляя себе, как Владимир стоит по грудь в воде, терпеливо ожидая помощи.
«Эта оплошность Протасова может стоить Дегтяреву жизни, — и Шугаеву уже казалось, что Борис нарочно сделал так, что лодку унесло. — Враг… Враг… Все равно, вольный или невольный. Даже если это только небрежность, а не злой умысел, — все равно враг… Небрежность оттого, что он не думает о других. Ему важно было поскорей похвалиться, что вот никто не поймал подсадную, а он поймал. Он бросил лодку… Да ведь и я хорош! Болтал с ним столько времени и не подумал о Владимире…»
Коля пригнал лодку.
Шугаев хотел сам ехать за Владимиром, но Борис решительно отстранил его от лодки.
— Вы не знаете, где этот островок, не найдете его в темноте, — сказал он, влезая в лодку.
Коля побежал к костру. Лодка исчезла во мраке. Шугаев подбросил в костер валежнику, и яркое пламя осветило черную воду, обступившую остров.
«Надо было поехать с ним, — с недоверием к Протасову подумал Шугаев. — Скажет: темно, не нашел…»
— Вы хорошо знаете Протасова? — спросил он Колю, который прыгал, стараясь согреться. — В каких он отношениях с Владимиром?
— Тут замешана женщина… Наталья Куличкова — невеста Бориса. Влюбилась в Володю… на почве музыки…
— А Владимир?
— Он любит Машу… Но Протасов считает его виновником своего несчастья, — сказал Коля, прыгая на одной ноге и склонив набок голову, чтобы вытряхнуть воду из уха. — А вообще Протасов мне не нравится.
Послышался выстрел. Шугаев вскинул вверх ружье и выстрелил в ответ.
— Значит, еще не нашел Владимира… Пора бы уж, — с тревогой сказал Шугаев, подбрасывая сучья в костер.
Борис помнил те бугры, на которых всегда сметывали стога сена. И даже теперь, в темноте, в разгар весеннего разлива, знал, как проехать от Лебединого острова к тем буграм, где был Владимир. По уровню воды Борис сразу определил, какая опасность угрожает Владимиру, и он почувствовал злую радость, что вот теперь наступил наконец час расплаты.
«Пусть остается там, на буграх… Скажу, что не нашел… И проверить меня никто не сумеет. Ночь… тьма… вода… закрутило… Вот и все… И конец всем моим страданиям… И я прав… Я защищаю себя, свое счастье…»
Борис перестал грести, закурил и, причалив к каким-то кустам, слушал грозное дыхание днепровского разлива. Вода все поднималась, и в душе Бориса, откуда-то из темных глубин, поднималось что-то беспощадное, злое… В кустах кто-то бултыхался возле лодки, и Борис вспомнил, как бултыхался Егорушка, когда он оттолкнул его от доски… Потом кто-то заохал — это охала лягушка в весеннем страдании, а Борису казалось, что вот сейчас из кустов выплывет Егорушка. Борис испуганно оттолкнулся веслом от кустов и погнал лодку по черной воде.
Он греб изо всех сил, сам не зная, куда плывет… Опять кусты…
В изнеможении он оттолкнулся веслом и чуть не уронил его, — казалось, кто-то схватил за весло и тянет, вырывает из рук.
«Шугаев догадывается, что это я послал письмо Маше, — вдруг подумал Борис, и теперь ему стало ясно, почему Шугаев с таким гневом обвинял его в себялюбии и назвал врагом. — Если я не привезу Владимира, то Шугаев обвинит меня в его гибели… И тогда… Этот учитель с голубыми глазами страшен во гневе… Юридически он ничего не докажет… Ночь… тьма… вода… Но Шугаеву не нужно юридических доказательств… Он будет действовать так, как захочет. Он сломает мне карьеру… Добьется, что меня выкинут из аспирантуры…»
