Павел Федоров - Последний бой
— Для вас стараются! — проговорил подошедший Солдатов.
— Кто постарался? — поинтересовался я.
— Сам полковник Гришин.
— Гришин?
— Ты что, парень! — воскликнул Артем.
— Да трепло же! — сказал Шкутков и с досадой плюнул в сторону.
— Полегче, Миша! — осадил его Солдатов.— Гришин вернулся вместе с полком. Ясно тебе?
— Тоже не переправились? Напоролись? Бой был? — раздалось со всех сторон.
— Ничего не знаю. Приедет полковник — сам доложит твоей милости. А сейчас снимайте с лошадей вьюки...
Кочубеевцы взяли у нас коней. Прощай, Веселая,— моя последняя фронтовая! Бойцы увели наших лошадей, чтобы потом пустить их на мясо. Вернулись и помогли построить шалаши, покрыли лапником, устилая привезенной с поля соломой.
Около большой медицинской палатки, где белели халаты доктора Левченко и медсестер, выстроилась очередь на перевязку. Зная свое дело, медицина приступила к работе под отдаленный рев пушек. Раненые были чрезмерно рады возвращению Гришина, я тоже обрадовался, отгоняя давящую сознание тревогу.
В самый разгар неотложных медицинских дел и хозяйственных забот послышался знакомый раскатистый голос:
— Здорово, лесовички!
— Полковник наш! Гришин! Эх, мать твоя богородица! Вот он, сухой немятый. Откуда взялся-то, батя?
Все кинулись навстречу всаднику на вороном Орлике, который, кивая суховатой башкой, яростно скреб подковой усыпанный иголками мох. Гришин соскочил с седла, отдал поводья Николаю Кутузову, шагнул навстречу раненым, еще раз поздоровавшись, спросил:
— Вы что же, путешественники, Сож одолеть не смогли? Ай-яй-яй!
— А сам-то ты тоже не сумел через Днепро шагнуть, а? — спросил Шкутков.
— Так это же я, и потому что без вас...— Фраза эта имела глубокий, двоякий смысл и не сразу дошла до сознания.
— Вот кабы...— Мишка выдвинулся вперед, прилаживая под мышкой самодельный костыль, давил, тискал ладонью кепку на голове.
— Опять, Миша, у тебя кабы!..— засмеялся Гришин.
— Да, опять! Вот кабы ты, полковник, был с нами, совсем был бы другой конгресс! — Миша окончательно стащил с головы измятую кепку и вытер ею взволнованное, осунувшееся, но все же сияющее лицо.
— Нет, Шкутков, я бы тоже ничего не смог поделать. Запоздали! Обидно, черт побери! — Гришин присел на широкий свежеспиленный пень, коробку с маузером кинул на подобранную полу кожаного пальто, наморщил высокий, под морским крабом, лоб.
— А вы, товарищ Гришин, почему не пошли через Днепр? — Спрашивая, я стоял совсем близко от командира полка, рядом со Шкутковым, дивился той искренности, с какой он ответил на Мишкин «конгресс»....
— А вы как думаете? — Гришин резко повернулся ко мне.
— Не знаю... Быть может, и там уже поздно?..
— Нет. Не пошли потому, что вернулись вы.
— Из-за госпиталя?
— Только поэтому! Так-то, хлопцы. Переправься вы благополучно через Сож, полк еще позавчера был бы за Днепром.
Застывшую недобрую тишину нарушали щелкавшие под котлами искры. Близко фырчали крупные кони артиллерийской упряжки демидовской батареи.
— Об этом говорить и вспоминать больше не будем. Прошу не вешать голов. Как поется: «Приказ — голов не вешать и глядеть вперед». Денечка три, от силы четыре побудете здесь, а там наши подойдут,— проговорил Гришин.
— Думаю, товарищ полковник, скоро наши не подойдут.— Мне трудно было удержаться от такого замечания.
— Вы убеждены в этом? — Гришин взглянул на меня.
— А вы разве не убеждены? — спокойно спросил я и тут же сам поспешил ответить.— Наши части ведут наступление три месяца. Люди устали. Войска уперлись в водный рубеж. Нужна перегруппировка...— Тут я высказал все, о чем мучительно думал обратной дорогой.— Обстановка складывается не в нашу пользу.
— Перетерпим,— задорно кивнул Гришин.
— Думаю, что придется перетерпеть и бомбежку, и еще что похуже...
— Возможно, и придется,— нисколько не смущаясь таких моих выводов, ответил Гришин.— Нам не привыкать...
Такой человек, как Сергей Гришин, не мог не предвидеть этого, тем более что, пока мы рейдировали к реке Сож, полк вел усиленные боевые действия на всех шоссейных и железных дорогах, нападал на гарнизоны. Три-четыре денечка он подбросил не в утешение, он искренне верил, что нам быстро помогут.
— Уверяю вас, товарищи, что фронт придет нам на выручку и непременно проведет частичную операцию. А сейчас, други мои, все на концерт. Я вам артистов привез, да еще каких! Нечистая сила! — Сергей Владимирович разразился своим удивительным, бархатистым смехом.
Лес обволакивало дымом костров. На реке Проне на расстоянии каких-то двух десятков километров погромыхивали пушки, а тут вдруг концерт!
— Что за артисты? Откуда взялась нечистая сила? — посыпались вопросы.
— Артисты, без подделки! Настоящие! Правда, с небольшим душком...— заливисто посмеивался Гришин.— Местная, новоявленная «филармония»: фрицев ехали развлекать, а мы их перехватили, голубчиков...
— У-ух! А-а! Вот это да-а-а! Да иде же вона, ента хреналмония?
Сообщение командира всколыхнуло все шалаши. Даже усталые костыльники и те зашебаршились, чтобы взглянуть на доморощенных развлекателей.
— Эй, филармония, а ну быстренько на сцену! — скомандовал Гришин.— Чтобы все было отменно! Учтите, перед кем выступаете. Перед отважными бойцами и командирами! Сейчас увидите, какие вас будут слушать лесные братья!
А братья расселись прямо на земле, приготовились обозреть и послушать новоявленных артистов...
8
Сытые, чистые, напаренные в бане, напоенные разными песенными мелодиями, мы в ту ночь крепко спали в своих новых шалашах, зная, что вокруг нас близко расположились батальоны нашего полка и демидовские. А сам Демидов раскинул армейскую палатку рядом с медпунктом.
Осень. Листья на березах посеребрил первый легкий сентябрьский заморозок. Утром было так прохладно, что не хотелось вылезать из-под теплого ватного одеяла. Вчера после концерта Гришин всем раненым, у которых не было теплой одежды, прислал стеганые на ватине куски. Стеганки эти предназначались для утепления капотов больших грузовых машин и авиационных моторов. В полк они попали следующим путем: на протяжении длительного времени самолеты сбрасывали медикаменты, взрывчатку и другие необходимые предметы. А чтобы подвешенный к парашютам груз при падении амортизировал, он упаковывался в эти ватные стеганки. Гришин распорядился порезать их на части и раздать раненым. Дальнейшее покажет, как пригодились нам эти одеяла.
Мы вылезли со Шкутковым из своего шалаша, слили друг другу на руки, ополоснули холодной водой лица. В лесу всюду пылали костры, стучали топоры, трещали сучья, из подвешенных котлов валил пар, вкусно пахло съестным. Повара готовили завтрак. На приближающийся гул самолетов никто не обратил внимания. Летали они и днем, и вечером, и глубокой ночью, то стороной, а то высоко над лесом. Бороздили небо и наши, и чужие.
Разрыв бомб застал нас со Шкутковым около костра. Фугаски разорвались у палатки Демидова, при этом было ранено несколько его людей и убиты две трофейные лошади — крупные бельгийские тракены игреневой масти из артиллерийской упряжки. В первом налете противник сбросил несколько бомб. Это было начало упорной, длительной, жесточайшей осады немецкими войсками партизан, сосредоточившихся в Бовкинском лесу, юго-западнее деревень Дабужа и Бовки, охваченном с одной стороны северо-западной шоссейной магистралью Быхов — Могилев, с другой — от Бовок, Карловщины до Радьковской слободки — непроходимыми болотами. На этом очень опасном участке были заблокированы полк Гришина и отряд Демидова. Всего скопилось в этом лесу несколько тысяч партизан, не считая местных жителей — женщин, детей, стариков, покинувших дома, чтобы не быть угнанными в Германию. Отступая, фашисты гнали перед собой все население — это была неслыханная, варварская жестокость. Кто не хотел уходить, тех расстреливали на месте.
Вслед за первым самолетом налетела большая группа бомбардировщиков, сбрасывая смертоносный груз на любой самый малый дымок. Но дымились лишь одни головешки. После первого налета начался методичный артиллерийский обстрел, продолжавшийся почти круглые сутки, с редкими промежутками затишья.
Перед походом к Днепру к полку присоединился прибывший из Кроток батальон под командованием Ивана Матяша. Собственно, это был уже не полк, а крупная бригада, соединение 13, как оно стало потом называться.
К тому времени можно было еще уйти за Днепр, но трудно оказалось переправлять раненых. Оставить нас здесь, в Бовкинском лесу,— значит бросить на растерзание врагу. Гришин на это пойти не мог и попросил у командования разрешения остаться на месте и ждать подхода частей Красной Армии.
После первого же налета полковник Демидов отдал приказ: батальонам сниматься и готовиться к обороне.
