Джеймс Джонс - Только позови
После того как Лэндерс доложил дежурному о прибытии из отпуска на четыре дня раньше срока, он узнал, что во время его отсутствия Март Уинч каждый вечер приглашал Кэрол Файербоу в город.
Книга третья. Город
Глава пятнадцатая
В госпитале не так-то просто завести настоящего приятеля. По мере того как у больного улучшалось состояние здоровья, его переводили из одного отделения в другое. Эти постоянные передвижения мешали людям сблизиться друг с другом. Только подружишься с парнем на соседней койке, а его уже нет и на его месте незнакомец.
Из-за этого, полагал Джон Стрейндж, человека и тянет к своим, и ему, можно сказать, повезло, если в госпитале есть однополчане. Если же однополчан не было, он тосковал, больше торчал в палате, хотя самое время отвыкать от старых привязанностей и заводить новые.
Уинчево ухаживание за Кэрол Файербоу сначала позабавило Стрейнджа, потом раздосадовало, но, в конце концов, ему стало просто завидно. Среди тех, кто околачивался в просторном баскетбольном зале рекреационного центра, не было, наверное, ни одного, кто не положил бы глаз на хорошенькую застенчивую девчушку из Красного Креста, выдающую ракетки и шарики для пинг-понга. Стрейнджу очень хотелось приударить за Кэрол, но, будучи человеком женатым, только что вернувшимся с фронта к законной супруге, он упорно старался не думать о ней. Это было трудно, потому что, как напрямик выразился один защитник родины в казенном халате, она — первоклассный товар. Каждое ее движение, да еще под прицельным огнем мужских взглядов, говорило, что так оно и есть. А когда она чуть-чуть косила, то будто стреляла глазами, и уж тут перед ней вообще не устоять. Мужика просто переворачивало.
Стрейндж с самого начала заметил, что она заинтересовалась Лэндерсом, и решил, что это нормально — как-никак оба из колледжа. Потом, когда в отсутствие Лэндерса она связалась с Уинчем, который был на двадцать лет старше ее, он стал в тупик. А когда он увидел в «Пибоди» на «Крыше», как они сидят рядышком и прижимаются на глазах у всех, в нем взыграли досада и зависть. Знай он, что она не прочь со стариками, вполне мог бы предложить себя. Но не знал вот. Пускай хитрюга Март попользуется, раз так.
Вообще-то Стрейндж старался не думать о женщинах. Он считал, что это его долг по отношению к Линде, и вообще. Однако легко сказать — не думать. В городе было полно свободных женщин — клепальщицы, токари, сварщицы, сборщицы на конвейере. И все до смерти рады подцепить кого-нибудь из нездешних военных — когда на ночь, переспать, когда на неделю, погулять всласть. Работали они в разные смены, и потому найти подружку в восемь утра было так же легко, как и вечером.
А многие и не работали, бросили или вообще не начинали, и проводили время, переходя из одной компании в другую, из одного гостиничного номера в другой. Как тут не познакомиться, когда их навалом и сами липнут.
И все равно Стрейндж пока держался. После той поездки, когда Прелл пошел на поправку, он еще раз съездил домой. Да какой уж там дом! Три раза уже побывал в Цинциннати, а все привыкнуть не может. Линда все так же была занята собой и так же безразлична в постели, как и в первый раз, хотя и не отказывала ему. Но у Стрейнджа все чаще пропадало всякое желание заниматься любовью. Проще отвернуться и дрыхнуть или спуститься в кухню, где всегда полно народу, и выпить пива.
Может, когда тебе двадцать восемь, желание вообще пропадает? Ну, как вот у его родителей. Стрейндж знал, что супружеская верность нужна им с Линдой только для того, чтобы сохранить семью и их мечту о ресторанчике. Обоюдная верность, как с его стороны, так и с ее.
Вот почему взыгравшие в Стрейндже зависть и досада на Уинча и Кэрол застигли его, можно сказать, врасплох. Выходит, ему самому хотелось лечь с ней. Значит, захочется и с другими, в другой раз.
Но он ничего не предпринимал, потому что думал о Линде, об их совместных сбережениях, о будущем ресторане. И еще его волновала рана и вообще, как будет с рукой. Пока шла эта история с Преллом, он все надеялся, что Каррен вот-вот что-нибудь скажет насчет его операции. Но во время утренних обходов тот разглядывал его руку, легонько двигал ею и спрашивал, как самочувствие.
Стрейндж послушно следовал его совету и заставлял себя как можно больше работать кистью, даже когда очень не хотелось и было больно. В конце концов, он не вытерпел и сказал хирургу, что боль стала сильнее. Тот выслушал с заинтересованным видом, вежливо кивая и сложив губы, будто собирался засвистеть, и сказал, чтобы Стрейндж дал руке покой.
Примерно через неделю после наградной церемонии, когда, стоя в строю рядом с Преллом и Уинчем, Стрейндж неизвестно за что получил «Пурпурное сердце», Каррен задержался около его кровати и безо всякого осмотра сказал, чтобы Стрейндж зашел к нему в двенадцать часов. Его кабинет — около главных операционных. Стрейндж собирался сразу же после обхода потопать в город, но вызов есть вызов, не отпросишься.
Каррен, сидевший за столом в своем уютном кабинетике, выглядел, как всегда, безукоризненно: накрахмаленный белоснежный халат, чистые, ухоженные руки с тщательно подпиленными ногтями, но лицо у него было усталое и бледное. В углу стоял стандартный бак для белья, доверху набитый чем-то окровавленным, верно хирургическими фартуками.
— Прошу простить, — улыбнулся Каррен, широко растянув рот, так что даже пропали губы. — Должны были убрать и, конечно, не убрали.
— Я к крови привычный, — сказал Стрейндж. — Навидался.
— Еще бы! — Каррен поскреб подбородок.
— Много сегодня поработать пришлось? — вежливо осведомился Стрейндж.
— Да, было. Так вот, о вашей руке.
— Да, сэр, слушаю, — откликнулся Стрейндж. Ему почему-то казалось, что он должен держаться так, чтобы ненароком не вывести хирурга из душевного равновесия. Ему почему-то очень не хотелось расстраивать или огорчать его. Каррен говорил, а руки его легко скользили над столом, перебирая бумаги. Стрейндж внимательно слушал.
— Я, наверно, затянул с операцией, и это плохо для вашей руки. Случай и без того очень трудный. Но так уж вышло. — Каррен поднял голову. — Последнее время много приходилось резать, а с вашей рукой тонко работать надо. Масса связок, и ни одну нельзя повредить. Но сейчас я, пожалуй, готов. Утром вы у меня первым пойдете. — Он откинулся на спинку кресла. — Вскроем ткань и извлечем осколок. А дальше посмотрим. Думаю, что пока костный нарост трогать не будем — все может оказаться проще, чем мне представляется. Но вряд ли. Так вот, я хочу начать пораньше, пока свеж и бодр. На ночь вам сделают легкую клизму и дадут успокоительное. Утром ничего не есть. Вас поднимут около шести, идет?
— Есть, сэр, — с готовностью отчеканил Стрейндж и усмехнулся. Ему хотелось, чтобы хирург видел, что ему все нипочем. Потом добавил: — Ничего, если я вечером с ребятами повидаюсь? Мы в буфете собираемся.
— Пожалуйста, — кивнул Каррен. — Но ни кофе, никакой еды, ничего. — Он снова откинулся на спинку кресла. — Смотрю я на вас и удивляюсь. Всегда роем, как пчелы, все друг за друга держитесь. — Он задумчиво соединил перед собой кончики пальцев обеих рук и пристально посмотрел на Стрейнджа.
Встретив его взгляд, Стрейндж вдруг почувствовал раздражение. Не касается это Каррена, кто кого держится. К чему он клонит? Или намекает на что? Стрейндж провел языком по деснам. Он не спешил с ответом.
— Похоже, что так оно и есть, — проговорил он медленно. — Вместе хлебнули всякого. А кроме того, учтите, мы ведь из регулярной части. Два или три года оттрубили вместе еще до войны. Друг дружку как облупленных знаем. — Стрейндж замолк, и тут же что-то внутри его подсказало: ничего больше говорить не надо. Не заслуживает Каррен его откровенности — большая шишка, главный хирург. Не заслуживает, независимо от того, будет он его завтра резать или нет.
— Ну что ж, увидимся завтра утром, — сказал Каррен, поворачивая кресло, чтобы встать. — Впрочем, вы-то, наверно, ничего не увидите. Вам укол сделают, легонький, для успокоения. А потом — прямо на стол.
Стрейндж шел к себе в отделение, охваченный каким-то особым возбуждением — такое чувство возникало у него, когда он боксировал или гонял в футбол. Внезапно ему приспичило отлить, хотя он знал, что мочевой пузырь у него пуст. Он подумал, что надо найти Уинча, Лэндерса и Прелла, чтобы сообщить им новость.
Уинч, конечно же, вечером не пришел. Опять со своей малолеткой испарился. Присосался к ней, как с голодухи, не оторвешь. И сейчас Стрейндж едва застал его. Было только 12:45, а тот уже при параде, собирался в город. Он заметил, что Уинч все-таки нацепил новенькие нашивки первого сержанта, но ничего не сказал. Чего не сделает с человеком девка, подумал он огорченно.
Лэндерс и Прелл в условленное время были в буфете. Лэндерс притащился, опираясь на трость, Прелл прикатил в коляске со свежими гипсовыми повязками, которые фиксировали ноги в согнутом положении.
