Степан Злобин - Пропавшие без вести
Неорганизованные группы бойцов из разбитых стрелковых частей, перемешанные скопища техники и всяческие обозы с запада, юга и севера продолжали вливаться на пространства, прилегающие к автостраде. Боковые дороги были забиты теснившимся транспортом с техникой, боепитанием, продовольствием; редакции, машины с горючим — все это скопилось на пространстве от Днепровского оборонительного рубежа до реки Вязьмы в кустах, в лесах, в мелколесье. А как только настало утро, так и сюда добралась фашистская авиация. И вот каждая сброшенная фашистская бомба без промаха падала на какую-нибудь живую мишень, убивая десятки людей, застигая скопления машин, разбивая технику, уничтожая горючее и продовольствие, внося смятение и гибель в людские толпы.
Зенитная оборона оказалась бессильной. Что значил какой-то десяток сбитых за день вражеских бомбардировщиков!
Ивакину и Бурнину поутру удалось задержать отходящий штаб одной из дивизий левого соседа, который двигался со штабным имуществом и средствами связи, отбившись ночью от своих частей. Вышли также несколько штабов стрелковых полков.
С разрешения и по приказу Балашова все эти штабы были тотчас «посажены» на управление импровизированной бригадой.
Теория Ивакина об «отдельных батальонах» была, разумеется, штабниками отвергнута. Формирования преображались в нормальные армейские части — в традиционные, уставные полки. После полудня эта бригада начинала уже перерастать в дивизию. Работа формировочных пунктов в ее тылах продолжалась активно. Секреты боевого охранения, засады, выставленные во все стороны этой бригадой, и ее противотанковые заслоны уже отбили несколько атак мелких танковых подразделений врага.
Кроме этой «бригады Ивакина» постоянную связь со штабом армии к полудню установил ряд частей и соединений, которые отошли с запада на восточный берег Днепра и теперь продолжали располагаться и прочно закрепляться, образуя вокруг отрезка шоссе и железных дорог плотный участок.
На пространствах между излучиною Днепра и рекою Вязьмой образовывался дугообразный фронт.
С юга дивизия Чебрецова — самая полноценная часть армии — образовала левый фланг и заслоняла подходы к железной дороге и к главным шоссейным дорогам на Вязьму. Примыкая к правому флангу Чебрецова и растянув свою линию вдоль железной дороги, заняла оборону дивизия Волынского, а северней, по Днепру — части Дурова, Щукина и пробившиеся к востоку неполные и потрепанные полки дивизии Старюка. С правого фланга, на север от этих дивизий, появилась смешанная артиллерийская часть никому не известного капитана Юлиса — это были оторванные подразделения артбригады соседней армии, численностью около полка разнокалиберной артиллерии, которая теперь прикрывала подходы с северо-запада, с направления злосчастного «Дуная», то есть дивизии Дубравы и его соседей — Лопатина и Мушегянца. Их части оказались отрезаны немцами. А восточнее капитана Юлиса, отражая натиск противника с севера, подтягивалась, отходя под ударами фашистов с плацдарма соседа, дивизия, по слухам какого-то полковника Лудова или Зудова. Говорили, что эта резервная дивизия из армии правого соседа слишком поздно получила приказ выдвинуться к переднему краю обороны, не успела развернуться на заданном рубеже, была смята и отброшена к югу. Она отходила с большими потерями в личном составе, не утратив однако же связей и управления. Как только она ощутила «локоть» соседа, так тотчас остановилась, расположась прямо спина спиною к дивизии Чебрецова, опираясь своим правым флангом на реку Вязьму, по противоположному берегу которой уже окопались части Московского ополчения. На направления всех этих частей и соединений непрерывно выходили пробиравшиеся по лесам и оврагам к востоку группы бойцов, отделения, взводы, артбатареи, роты и отделы каких-то штабов. Их едва успевали в ближних тылах опрашивать, откуда и из каких частей они вышли, где видели противника, пришлось ли вступить с ним в бой и какими силами он продвигается. Их разноречивые и сбивчивые ответы все же давали хоть какую-нибудь возможность уяснить для штаба армии обстановку между старым и новым рубежами обороны и найти пути связи с остатками отрезанных дивизий. Так важно было сейчас помочь этим частям пробиться к новому рубежу и соединиться со всею армией, прежде чем немцы успеют стянуть достаточно сил, чтобы разбить их в отрыве от армейского командования.
Самых сильных ударов противника Балашов ожидал не на правобережную «бригаду Ивакина», которая вместе с артиллерией прикрывала отход на новый рубеж. Балашов знал, что немцы не любят бить в лоб. Он ждал атак с северо-запада на части Старюка и Дурова, а больше всего — с левого фланга на Волынского и Чебрецова.
Но настоящих боев с фашистами, вопреки ожиданиям, нигде на новых рубежах еще не завязалось. По всей новой линии обороны шла только ружейно-пулеметная перестрелка да мелкие стычки с разведкой фашистов, которая тут и там появлялась из-за холмов, усиленная небольшими танковыми группами. Танки взбегали на холмики, застывали, как бы принюхиваясь к новому рубежу обороны, издали давали несколько выстрелов и скрывались. Только пять штук из них в течение дня попали под меткий огонь орудий прямой наводки.
— Ну чисто собаки! — говорили о них бойцы. — Полает-полает — да в подворотню!
В этих замечаниях слышалось даже как бы презрение…
Переход на новый рубеж, пополнение частей бойцами чужих разбитых или отставших дивизий, не широкий на этой излучине Днепр, который лег между ними и противником все-таки водной преградой, да и пережитые бои — все это вместе как бы придавало бойцам сил и смелости. Им казалось, что самое трудное позади, им самим казалось, что больше уж они не страшатся танков, после вчерашних атак, когда столько их уничтожили, а вчерашняя паника представлялась просто нелепостью.
Последнее ощущение тревоги за лично свою ответственность перед высшими штабами ушло из сознания Балашова с того момента, когда он самостоятельно отдал приказ об отходе войск армии на запасной рубеж. Все беспокойство его с той минуты было обращено на реальную обстановку, на спасение из беды людей и военной техники.
Но именно то, что нигде по новому рубежу за весь день не возникло серьезного боя, вызывало у него самые сильные опасения. Ведь если фашисты бросили в битву танковую массу, достаточную для прорыва фронта, и если она до сих пор не ломится дальше, то это могло означать, что гитлеровцы предпринимают обходный маневр. Теперь важнее всего было восстановить взаимодействие с соседними армиями, а он ни справа, ни слева не мог найти стыков. Создавалось ощущение, что армия словно «висит в воздухе».
Что же он, Балашов, силами одной покалеченной армии мог тут поделать? Как преградить путь фашистам?! Он приказал во все стороны разослать разведку для определения направлений главных наступающих сил противника.
Нет, Балашов не сомневался в себе, в нем не было колебаний. Он не стремился переложить ни на кого ответственность, но все-таки ощущал потребность в том, чтобы поговорить, посоветоваться, выслушать чье-то другое мнение, прежде чем решиться на шаг, который определит судьбы такого множества тысяч людей. Непрерывные налеты фашистской авиации на Вязьму тревожили Балашова как попытка разрушить коммуникации и лишить войска возможностей дальнейшего отхода. Было необходимо решительно действовать. Балашову не хватало сейчас и вечного спорщика Острогорова и Бурнина, с которым он уже привык разговаривать, даже не в порядке совета, а как бы оформляя свои мысли, в процессе изложения их Бурнину. А полковник артиллерии Чалый, назначенный начальником штаба, был человеком новым и Балашову почти незнакомым.
Балашов решил вызвать в срочном порядке Ивакина.
Член военного совета, явившись, застал Балашова в задумчивости над картой. Балашов даже не сразу услышал приветствие Ивакина. Но вдруг встрепенулся:
— Здравствуй, Григорий Никитич! Хватит уж тебе сидеть там, на отлете. Сотворил ты новый рубеж, наладил формирование, теперь подчини свою новую бригаду Дурову или Щукину и давай будем вместе решать, что делать. Сам знаешь, я человек совсем новый на фронте, а обстановка требует и совета и моментальных решений… Гляди-ка сюда!
Балашов указал на карте район старого рубежа обороны, где находились отрезанные дивизии.
— Вот о них я все думаю, как им помочь… Про Логина ты ничего не слыхал дополнительно?
— Ничего. Как игла в стог упала.
— Стог-то стог, да Логин ведь не иголка.
— Ровно сгорел — ни слуху ни духу! — сказал Ивакин.
— Все-таки, если бы он вот тут, среди них, оказался, — показал Балашов на старый рубеж, — у меня спокойнее на сердце было бы.
— Да что ты! — удивился Ивакин. — Я думаю, он тебе в штабе-то понужнее, чем я. Я ведь вояка-то так себе!
