Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова
— Я здесь жил! — восторженно шептал Васька Толе Федотову. — С коридора мои окна видно! А здесь был физический кабинет!..
Распахнулась дверь, послышался приказ:
— Отставить разговоры! Спать!
С утра выдали новенькие автоматы ППШ без патронов, хорошие полушубки, добротные валенки, шапки-ушанки, стёганые брюки. Построили, повели к набережной, что за фундаментом Дворца Советов. Повели пешком, благо недалеко.
От Дворца Советов, который до войны начинали строить на месте снесённого храма Христа Спасителя, мало что осталось: металлоконструкции снимали и отправляли на переплавку, а часть их использовали для изготовления противотанковых «ежей». Их подразделение провели от «развалин» справа, вывели на набережную Москвы-реки, здесь уже стояли матросы в чёрных бушлатах. С балкона красивого здания, стоящего на углу, к ним через рупор обратился незнакомый полковник.
— Красноармейцы и краснофлотцы! — прокричал он. — Завтра в честь годовщины Октября состоится смотр-парад войск у Крымского моста, — и он потыкал пальцем туда, где находился упомянутый мост, с его балкона не видимый, но который солдаты и матросы, стоящие на набережной, видели очень хорошо. — Это важное политическое мероприятие! Сегодня вам предстоит отрепетировать парад! По Москве ходят слухи, что от нашей армии ничего не осталось, что защищать Москву — некому! Это неправда, товарищи! Покажем москвичам, что боевой дух не потерян, что мы прогоним врага!
Вслед за ним выступил майор. Простуженным голосом прокричал:
— По ходу прохождения подчиняться направляющим командирам! От моста до моста и обратно! Идти «коробочками», командир впереди, знамя части за ним! При налётах вражеской авиации прятаться под сводами мостов!
И — опять шагистика. Шагом марш! На-ле-во! Стой! Кру-гом! Шагом марш! Ать-два!
Сотни бойцов — топ-топ — дружно, слаженно. А на противоположной стороне реки — то же самое. Идут отряды вперёд, назад, поворот на месте, стой. Эх, были бы на тротуарах девушки, да хоть бы вообще какие-нибудь зрители, ещё бы лучше прошлись. Но не было зрителей. Ни одного. То ли все где-то заняты, то ли не велено никого к реке пускать.
Ближе к обеду со стороны Метростроевской улицы пришагал военный оркестр. Постоял, издавая разрозненные звуки, а потом как грянет марш! И тут же, двух минут не прошло, подлетела на большой скорости легковая машина, а из неё выскочил капитан госбезопасности и заорал громче оркестра:
— Прекратить! Музыку прекратить!
Весь день порёвывали сирены воздушной тревоги, но ни одного вражеского самолёта не было видно. Надо полагать, их били на подступах к столице.
Василий рассчитывал, что обедать поведут туда же, где завтракали, то есть к его школе, и он там как-нибудь исхитрится повидаться с родителями и Катей. Но никуда их не повели. Там же, на набережной — слава Богу, не на улице, а в зале какого-то завода, — накормили, и накормили, надо сказать, славно. «Вот она, парадная-то жизнь, — шептались бойцы. — Вот он, праздник».
Однако в отличие от маршировок в Балашихе здесь гоняли всё-таки не до полуночи. Уже в 16.00, при проходе от Большого Каменного моста скомандовали «направо», опять провели мимо развалин Дворца Советов и привели «на базу», то есть в ту самую школу. Велели отдыхать, отъедаться и отсыпаться, причём стол уже накрывали.
Василий Одиноков, по-прежнему одетый красноармейцем, опять подкатил к майору Заболотному. Тот отчего-то был добр. Позволил ему сходить к родителям, но взял адрес, запретил принимать алкоголь и настрого велел вернуться к 18 часам, и не позже.
— Если опоздаете, Одиноков, — сказал он, стуча толстым пальцем по краю стола, — отправлю в трибунал, невзирая ни на что.
И вот уже Вася эдаким франтом — в новом полушубке, штанах и валенках — с улыбкой на румяном лице взбирается на свой третий этаж. Звонит в дверь — отец, явно спросонья, открывает ему и не верит глазам своим!
— Васька! Сынок! А-а-а! — и давай обниматься, хлопать по плечам его нового полушубка. — Здоров, здоровяка! Жаль, мать в сменах! А я точно знаю, у неё где-то припрятано. Щас! Щас найдём!
— Чего найдём-то? Что потерял? — не понял было Василий, но быстро сообразил.
— Пузырёк есть. Я полагаю, что… — отец пошарил за диваном, потом прищурился, подумал, и — раз, вытащил бутылку откуда-то из глубин кухонного стола. Радостно засмеялся: — Соображаю ещё! Не зря она плела, что уксус добыла. Ха! Уксус! Как же!
Василий стянул полушубок, разулся. Знакомые, родные запахи напомнили прошлую жизнь. Будто никуда и не уходил. Будто был тут только что, собирался что-то делать, вот прямо сейчас, именно здесь — и забыл, что. Радостное ожидание: я там, где мне всегда было хорошо, и сейчас мне будет хорошо!
— Как ты там? — спросил отец, доставая из серванта стаканы.
— Да нормально всё.
— Если нормально, сынок, давай выпьем за победу.
— Нельзя мне пить, отец.
— За победу? Нельзя пить? Сынок! Ты что говоришь-то!
— Да нельзя мне.
— Нет, ты вдумайся: за-по-бе-ду.
— Не-бу-ду.
Отец выпил, опять пристал:
— А за Сталина?
— Ну нельзя мне пить, отец, как ты не поймёшь!
— За Сталина нельзя пить?! Вообще ужас. А я, извини, раз объявил, то теперь назад ходу нет. За товарища Сталина, хоть тресни, а выпей, — и он выпил.
— А мама как? — спросил Вася.
— Всё время на работе. Придёт, поспит часа три, и опять. То в метро своём, то в госпитале. Ещё где-то там, — отец неопределённо махнул рукой, — посылки на фронт с бабами собирают. В церкви.
— Да она ж неверующая!
— Э, нынче все верующие. Клянусь, просто чудеса. Позавчера в Елоховском соборе чего-то праздновали, так пропели многие лета товарищу Сталину. Мать рассказывала. Васька, я просто охренел. А службу вёл родной брат заместителя товарища Берии! Он, оказывается, поп. Вот те на. Я думаю: Берия-то знает об том? Или нет?
— Да, интересно… А ты сам тут как?
— Я, сынок, на ремонтном тружусь. Танки. Смена ненормированная, а работа фигня. Никакого творчества, не то, что мы у Ивана Абрамыча чудили. Вчера две смены отпахал, срочная была работа. Больше суток в цехе. В семь утра там и упал. Отправили меня домой, велели отоспаться. Вот мы тут как живём.
— А Катька? Или уехала?
— Которая? А, эта! Плюнь ты на эту лярву, сынок.
— Чего? — удивился Василий.
— А, не слушай. Это я пьяный. Я с утра уже бахнул чекушку перед сном. Без выпивки, сынок, никак нам такую жисть не осилить. А Санёк соседский погиб, да. Похоронный лист пришёл. С первого этажа старуха померла, а дочка её и молодые все девки, внучки эти, уехали куда-то, вроде рвы роют. Куда бы им, казалось, рвы рыть. Но вот роют. В мороз! Понял? У нас трудовой героизм, а некоторые с интендантами живут, горя не знают, сучки… В нашем доме…
Когда он говорил про их дом, Василия будто корёжило изнутри. Он чувствовал беспокойство, или нет, тяжёлую беду — в общем, что-то было не так, но что? Накатывало, накатывало… Из-за его слов про Катьку, что ли?.. Вся его радость куда-то улетучилась. Проговорил как сквозь вату:
— Так что там с Катей?
Отец потряс головой, хмыкнул презрительно, выпил ещё одну и запел:
— Артиллеристы, Сталин дал приказ, пум-пум. Артиллеристы, зовёт Отчизна нас, пум-пум. Из многих тысяч батарей, за трали-вали матерей, тирьям-пам-пам, пум-пум, огонь, огонь.
Васька встал, отдёрнул штору, растворил форточку.
— Закрой, — закричал отец. — Светомаскировка! Спятил?
— А, ну да, извини, — он не мог признаться, что в родном доме ему вдруг стало душно, захотелось уйти или хотя бы вдохнуть свежего воздуха. — Я пойду, схожу к Катьке.
Он натянул полушубок, ещё раз пообнимался с отцом. Похлопал его по спине, прижался к колючей щеке. В горле колотило, в глазах были огонь и тьма, хотелось плакать. Выйдя из квартиры в подъезд, поднялся на пятый этаж, позвонил в Катькину дверь. Открыла её сестра Надя, десятилетняя девчушка. Стеснительно поздоровалась — не узнала сразу, позвала мать. Та вышла причёсанная, в халате, в квартиру не позвала.
— Какой ты, Вась, нарядный! — стала оглядывать его ворот: — А кубики твои где? Уже, наверное, капитан?
— Нет, Марь Сергеевна, — медленно проговорил он, глядя ей в глаза и пытаясь понять, что же он такое видит. — Я младший лейтенант.
— А-а-а, младший, — протянула она «со значением». — Понятно. А Кати нет.
— Будет сегодня?
— Нет, не ждём. А ты здесь надолго?
— Не знаю, Марь Сергеевна, — он сомневался, можно ли говорить про парад. Решил, что нельзя: — Должно быть, завтра вечером на фронт. А сегодня буду рядом. В школе живём. Если Катя придёт, скажите.
— Знаю-знаю. Видела, как военные заселялись. Но сегодня она не появится. Катя редко теперь здесь бывает.
— А где она?
— Не знаю, и не спрашивай. Молодая, у ней свои тайны. Не нашего ума. Да ты иди, иди, а то замёрзла я здесь с тобой.
