Антон Якименко - Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»
И пошло…
А с рассвета над точкой Ольховского загудели наши Пе-2. Вспомнил начальник штаба боевую задачу полка, да поздно — бомбардировщики ушли без прикрытия.
Не выполнить приказ командира — это преступление. Даже в мирное время виновные караются строго, а тем более во время войны. Над Ольховским нависла гроза.
— От руководства полком отстраняю! — сказал командир авиакорпуса. — Пойдете под суд трибунала.
Сдав дела своему заместителю, Ольховский сказал:
— Пока суд да дело, я полетал бы как рядовой. Разреши. — И не дав ему поразмыслить, сразу пошел в атаку: — Что ты задумался? Чем ты рискуешь? Ничем. Поругают, и все. А я — жизнью. Рискни для старого друга.
Одним словом, уговорил бывшего подчиненного. Летает. Через несколько дней в полк приезжают судьи.
— Где майор Ольховский?
— В бою.
Ждут прямо на старте. Во время войны все было на старте, на самолетной стоянке. Совершил преступление — судят. Оправдал преступление кровью — героическим подвигом — судимость снимают.
Ольховский пришел на посадку. Самолет избит до предела. Шасси не вышли. При посадке хвост обвалился. Из обломков вылез Ольховский, потный, злой. Сплюнул кровь, выдохнул:
— Горючее кончилось… — И вдруг, очевидно, забыв о том, что он рядовой пилот, закричал: — Инженер, срочно другую машину! — И побежал на стоянку.
Оказалось, что в этом бою сбил три вражеских самолета. Судьи махнули рукой и уехали, а Ольховский снова стал командиром полка. А теперь вот — Герой.
— Как хорошо, что ты прилетел! — шумит Николай, поднимая стакан. — Ты настоящий товарищ. Пьем за мою звезду. За нашу победу в Корсунь-Шевченковской операции. Мы опять победили, Антон.
* * *Нелегка фронтовая жизнь. Даже для нас, мужчин. А каково женщинам? Каково сейчас Варе, ее боевым подругам? Мало того, что не дома, вдали от родных и близких, да еще в постоянной опасности: под пулеметным огнем, под бомбами.
Первый раз она попала под бомбы на Курской дуге. Нарастающий рев моторов фашистских машин властно заставил прижаться к земле, спрятать голову за бугорок свеженарытой земли и даже закрыть глаза. Она ждала грома разрывов, ждала всем своим существом, каждой клеточкой тела, каждым кончиком нервов. Но вместо ударов бомб приближался все более грозный, зловещий моторный рев.
Она собралась с силами, хотела было бежать, где— то укрыться, но вдруг послышался вой пронзительный, душераздирающий, затмивший собой все звуки. Бомбы упали невдалеке, они бросили вверх фонтаны огня, пыли, каких-то обломков, они посеяли смерть, разрушения, и все-таки вой падающих бомб был намного страшнее.
Так ей представлялось.
А немцы зашли еще один раз. Так же ревели моторы, так же выли летящие бомбы, но взрывы послышались рядом, и сквозь гул взбешенного пламени, звон стекла и железа послышался слитный, отчаянный вопль: бомбы попали в их эшелон — в подвижной фронтовой госпиталь. Этот крик, этот отчаянный зов о помощи оказался сильнее всех страхов, он поднял Варю с земли, бросил навстречу опасности, риску, смерти. Но это не было вызовом, это было началом обычного фронтового ее бытия. Она уяснила это с первого раза, с первого налета фашистов, она поняла, что эти удары по эшелонам, по домам и вагонам с красным крестом на крыше далеко не случайны, и каждый налет, каждый удар вызывали в дальнейшем не страх и отчаяние, а ненависть. И эта ненависть легко и свободно уживалась в ней с нежностью, с постоянным стремлением делать людям добро, облегчать их страдания.
Я понял это при первой же нашей встрече, с первого дня знакомства. А потом убедился, особенно когда увидел ее в госпитале, в момент операции. Это было в один из дней, когда я искал Иванова. Пролетая мимо госпиталя, где работала Варя, я сбросил вымпел, сообщил ей о себе. Через несколько дней, узнав, что где-то в районе госпиталя лежит на фюзеляже самолет Як-1, мы полетели туда вместе с Кирия, чтобы уточнить, где он находится, можно ли подъехать к нему на автомашине.
Оказалось, что Як лежал в километре от госпиталя, даже, пожалуй, ближе.
Мы покружились над ним, посмотрели и уже собирались улетать, как вдруг мотор на нашем По-2 зачихал, закашлял и… задохнулся. Мы сели, едва не угодив в глубокий овраг.
— Везет вам, командир, — сказал Кирия. — Варю увидите.
Варя была в операционной, выглянула, слегка приоткрыв дверь. Она была в маске, и я увидел только ее глаза. В них было участие, радость, усталость. Я понял: тяжелая операция завершилась благополучно.
— Все хорошо, — прошептала она, и глаза ее заискрились светом. — Подождите минутку.
Варя повела нас на квартиру, хотела накормить. Я посмотрел на ее запасы и понял: она отдает нам обед и будет не евши до ужина. Мне очень хотелось есть, но я подмигнул своему заместителю: не подведи, дескать, меня, поддержи, и сказал, что мы пообедали двадцать минут назад и можем терпеть до утра. Она усомнилась, но Шалва меня поддержал, и Варя вроде поверила.
Перед нашим уходом она покопалась в шкафу, достала кусочек сала. Мы замахали руками, но Варя нахмурилась:
— Не надо обманывать… Вы не обедали и вряд ли будете ужинать. Кто вас накормит в дороге?
Сало пришлось забрать… Мы съели его, как только дошли до леска.
— И мне повезло, — сказал Кирия, — вашу Варю увидел.
На Днестре
Мы в Каменке, на восточном берегу Днестра, на границе Украины с Молдавией. Сели еще вчера. Местные жители — молдаване — встретили нас как родных. В полк пришла делегация. Говорят: «Отведите нас к Якименко, депутату Верховного Совета республики». Потом пришли музыканты и играли весь день под лучами весеннего солнца. Люди работали на стоянке и слушали музыку. Сегодня придут опять.
Поднимается солнце. Его золотые лучи скользят по зубчатой верхушке недалекого леса, и она загорается розовым светом. Лучи падают ниже, к земле, и под нею курятся влажным туманом.
— До чего же красиво!.. — восклицает капитан Виноградов.
Василий Иванович Виноградов — старший инженер авиачасти, уважаемый мной человек. Я привез его из Кузнецка. На фронте под Тихвином инженером полка был Розенталь Ф.Д., но его заменил Шварц, длинный, худой, нескладный и ужасно неповоротливый в деле. При нем всегда не хватало машин: тридцать— сорок процентов, как правило, были небоеготовыми. Во время боев под Купянском я убедился, что от Шварца толку не будет, и начал искать инженера. Прибыв однажды в Кузнецк за машинами, я разузнал, что в одном из запасных полков под Саратовом служит очень толковый инженер эскадрильи. Я полетел туда на двухместном самолете Ут-2 и встретил там Виноградова. Обоюдная симпатия возникла с первых же слов.
— Хочешь на фронт? — спросил я инженера.
Ответ был короткий: «Хочу». И мы улетели. Я построил своих людей и объявил: «Вот наш инженер». Оставалось решить формальную сторону: договориться с командиром запасной бригады, чтобы он отпустил со мной инженера. Вначале тот воспротивился, но я сказал, что Виноградов уже представлен полку, что переигрывать наполовину решенный вопрос неудобно и несолидно. Полковник слегка поругался и этим поставил точку над «1».
Действительно, Виноградов оказался очень толковым работником, живым, расторопным, знающим дело. И за этот не очень продолжительный срок — немногим более полутора лет — награжден двумя орденами.
Инженер задумчиво глядит куда-то вперед и вдруг улыбается, очевидно, вспомнив вчерашний день:
— А я и не знал, что дело имею с членом правительства. — И без всякого перехода добавил: — Приятно, когда люди встречают тебя, как родного. А как тогда, до войны?
— Как было тогда? Сразу, пожалуй, не скажешь. Вспоминаю апрель довоенного года. Мы стояли тогда в Одессе. Чувствовалось: назревают серьезные события. Почти ежедневно нам объявляли тревогу, поднимали в воздух, проверяли боеготовность.
Однажды, возвратившись с другого аэродрома, куда я летал на самолете У-2, я увидел девятку наших машин. И-16 ходили над аэродромом на высоте порядка трех тысяч метров.
«Опять объявили тревогу», — подумалось мне. Как только я приземлился, ко мне подошел командир авиачасти.
— Лети на моей машине, — сказал он, — заведи их на посадку.
Взлетев, я быстро набрал высоту и, выйдя вперед эскадрильи, подал сигнал «За мной».
Мы уже шли на посадку, как вдруг вместо посадочных знаков на старте появилась стрела — сигнал «Следовать в направлении…». Взяв указанный курс, мы направились в сторону русско-бессарабской границы. Радио тогда еще не было, командир полка не мог сообщить мне свое решение или приказ, но я, оценив обстановку, понял, что мне надо сходить на разведку.
А обстановка была неспокойной. За несколько дней до этого случая, 6 апреля 1940 года, наше правительство сообщило, что в тот день, в четырнадцать ноль-ноль, войска боярской Румынии, находящиеся в Бессарабии, начнут уходить с ее территории на мирных условиях, выполняя ультиматум нашего правительства. Румыны еще в 1918 году оккупировали Бессарабию. Мне и надлежало проверить, как они выполняют предписанные им обязательства.
