Николай Попель - Танки повернули на запад
Из загса мы поехали на квартиру, в которой жила Лариса до ухода в армию. Хозяйка была уже извещена о необычном возвращении своей постоялицы. Перекрестила ее, поцеловала, всхлипнула и позвала всех в комнату. Не просохшие после мытья полы сразу приняли грязь с наших сапог. Поверх белой скатерти на столе лежала вышитая дорожка. Перед иконой светила лампада. На комоде, из-под которого вместо одной ножки торчал кирпич, таращил круглые глаза бульдог-копилка с широкой прорезью на лбу.
Сели за стол. Достали из чемодана фляжки, консервы. Выпили за молодых, закусили. Вопреки обычаю, второй тост провозгласила Лариса:
— За Володину дочку… За нашу с Володей дочку… Потом пили за победу, за счастливое возвращение. Почему-то не кричали «горько» — не получалось…
Прежде чем стемнело, я с Катуковым двинулся дальше. Надо было спешить в Москву.
Новобрачные же, воспользовавшись трехдневным отпуском, остались в Курске…
Тяжки осенние проселки. Колеса втаптывают в грязь листья, ветки. «Додж» с надрывным гулом вытаскивает на буксире «эмки». От лужи до лужи, от ухаба до ухаба. Ни все мосты восстановлены. А восстановленные снова разбиты немецкими бомбами. Машины переваливаются с боку на бок в глубоких колеях объездов.
В минуты коротких остановок Михаил Ефимович отрешенно оглядывается по сторонам. Здесь, под Мценском, он воевал в сорок первом году.
— …Окружили нас тогда. Худо было. Думали: конец. Спасибо, Бурда прорвался, выручил… А мост этот «чертовым» назвали. Быки у него ходуном ходили под танками…
Ночью минуем моргающий красным глазом КПП на южной окраине Москвы.
Водители плохо ориентируются на темных улицах. Машины петляют, как слепые, пока не выезжаем к гостинице «Москва». С надеждой на отдых распахиваем зеркальную дверь.
— Вам номера не бронировали. У Катукова есть где остановиться. Но куда деваться мне с Балыковым и Кучиным?
— Товарищ генерал, — обращается Балыков, — имеется адресок. Один политотделец дал, навестить просил стариков…
Выбирать не приходится. Поднимаемся по улице Горького, сворачиваем на Тверскую-Ямскую, через Подвиски на Сущевскую.
Нажимаю костяную кнопку. Звонок не работает. Несмело стучу. Ждем долго. Наконец:
— Кто там?
Как объяснить кто? Но Балыков быстро находится:
— От Андрюши мы.
— От Андрюши, от Андрюши приехали! — неожиданно громко кричат за дверью.
Звенит цепочка, лязгает замок.
— Проходите, пожалуйста, проходите.
Коридор московской квартиры: сундук, на нем корзинка, на корзине чемодан. Рядом стоит на попа матрац с вылезшими пружинами.
Тесные, заставленные комнаты. На комоде большая фотография — мальчик в матроске.
— Это наш Андрюша! — кивает худой мужчина в телогрейке, одетой поверх рубахи. По лицу мужчины видно, что худоба его военного времени.
С кухни доносится шум примуса: хозяйка кипятит чай. Не хотят слушать моих извинений, расспрашивают о сыне. А когда я попробовал заикнуться, что завтра переедем в гостиницу, хозяин помрачнел:
— Конечно, товарищ генерал, в гостинице комфорту больше.
Не уехали мы назавтра в гостиницу. Так и остались в тесной квартирке на Сущевке. Но радушие хозяев не могло скрыть от нас их бедности.
В следующую ночь нас вызвали в Кремль на заседание Государственного Комитета Обороны.
За Спасскими воротами пустынно, тихо. Дежурные прикладывают руку к козырьку:
— Направо… Прямо… Направо…
Идем по широкому коридору. Паркет отражает сверкающие люстры. Одинокие фигуры маячат у зашторенных окон.
В буфете встречаемся с командующими и членами Военных советов еще двух танковых армий.
Никому не известно, зачем мы вызваны. Командующий БТМВ федоренко успокаивает:
— Ничего худого не может быть. Чтобы только отругать, с фронта не вызывают.
Перед дверью кабинета короткое замешательство. Кому входить первым, как докладывать?
Дверь открывается изнутри. На пороге Сталин.
— Заходите, товарищи.
Здоровается с каждым, показывает места за столом.
Без всяких предисловий Сталин переходит к сути дела. Существует мнение двух командующих фронтами (он не называет фамилий): надо облегчить танковые соединения, освободить их от тылов, от госпиталей, поставить на обеспечение к общевойсковым армиям; не связанные тылами танки будут мобильнее в рейдах. Наступает время глубоких длительных рейдов, и ГКО хочет знать нашу точку зрения.
Сталин медленно ходит по кабинету. Коротким жестом отсекает фразы.
— Ваше мнение, товарищи генералы?
Мы молчим. Не потому, что не знаем. На лицах генералов я читаю недоумение. Но все молчат. Минута, другая. Слышны только мягкие шаги Сталина.
Почему мы молчим, почему не решаемся сказать, что думаем? Неужели из-за боязни разойтись с еще не известным нам мнением Сталина?
Я решаюсь. Сидящий рядом Ворошилов удовлетворенно вздыхает:
— Дорог почин.
С чего бы начать? Как приступить? Но подходящее начало не подвертывается.
— Нельзя лишать танковые армии тылов, — говорю я. — Ни в коем случае нельзя. Наоборот, надо усилить тылы, увеличить прежде всего число хирургических госпиталей и госпиталей для легкораненых. Чтобы танковые армии не теряли свои кадры… Без подвоза, без службы тыла танковые рейды немыслимы. Общевойсковая армия, а тем более ее тылы не угонятся за танками.
Я пробил плотину молчания. Выступают остальные. Речь об одном — об усилении тылов. Нужен армейский автомобильный полк, нужен батальон подвоза горючего.
Сталин подходит к каждому говорящему. Пристально, не моргая, смотрит в глаза.
— Какие еще нужды?
Катуков просит дать танковым армиям несколько артиллерийских дивизионов. Садится и, вспомнив, встает снова:
— Необходим дорожно-восстановительный батальон. Аппетит приходит во время еды. Кто-то из командующих вслух мечтает об увеличении количества единиц в бригаде до ста.
— Нельзя, — отвечает Сталин. — Наша промышленность делает все возможное. Пока придется довольствоваться прежним числом машин в бригаде. А что до остального, дадим. Артиллерию дадим, автомобили дадим, инженерные части дадим, госпитали дадим.
Мы облегченно улыбаемся.
— Идея ликвидации тылов в танковых армиях единодушно отвергается, — Сталин оглядывает членов ГКО. — Не ослаблять танковые тылы, а усиливать их — такова сегодняшняя задача.
Без паузы переходит к следующему вопросу. Танковые армии впервые действуют в наших вооруженных силах. Они приобрели первый опыт наступательных операций. На основании его надо разработать инструкцию об использовании танковых армий в наступлении.
— Этим, товарищи генералы, вы займетесь, не выезжая из Москвы. Задержитесь на несколько дней. Как только инструкция будет готова, товарищ Федоренко доложит ее ГКО. Все.
Прямо из Кремля ночью едем в ЦК. Здесь, за стаканом чая, в товарищеской обстановке мы выкладываем все наши просьбы, сомнения и жалобы.
Подняты плотные шторы. За окном хмурое октябрьское утро с навалившимися на землю тяжелыми тучами.
Цекисты показывают свежие иллюстрированные журналы, предназначенные для немецких войск, и на прощание дарят нам новые автоматы, которые стали изготовлять на московских заводах. Мы отправляемся в Главное управление БТМВ.
Почти все время я провожу в БТМВ, Главном управлении кадров и ПУРе.
Когда выдается свободный час, брожу по улицам. Однажды случайно попадаю на рынок.
Мы, конечно, слышали о дороговизне в тылу. Но — 80 рублей кило картошки, 30 — одно яйцо… Такое не умещалось в сознании, никак не вязалось со скромным заработком нашего хозяина на Сущевке.
Я медленно шел между деревянными столами. Мальчуган лет семи ползал по земле, собирая в сумку капустные листья. Старуха промокала тряпочкой капли молока на темных досках прилавка и отжимала эти капли в банку. Инвалид предложил мне пакетик с сахарином…
Армия одержала первые великие победы. Эти победы избавили народ от угрозы порабощения, позволили свободнее вздохнуть. Но жизнь в тылу еще не стала легче, голод не разжимал свою костлявую руку.
Как и всякий на фронте, я мечтал побывать в тылу. Теперь я шагал по московским улицам и хотел одного — скорее в Сумы, скорее на фронт.
Работа наша подходила к концу, задание ГКО было выполнено. Предстояло еще с кем-то поговорить, кого-то увидеть. Но прав был Катуков: всех дел не переделаешь.
Мы уже собирались в отъезд, как вдруг раздался телефонный звонок из Президиума Верховного Совета. Михаил Иванович Калинин просит Катукова и меня приехать к нему.
Кремль малолюден и днем. Та же тишина на лестницах, в коридорах.
Михаил Иванович по-стариковски ласково щурится сквозь две пары очков, жмет руки, за локоть подводит к креслам:
— Вам по два ордена на брата причитается. Вручив ордена, снова усадил нас.
