Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?
— Как я рад! — Генерал действительно рад и другие офицеры, которые в спокойные времена его не очень жалуют, сейчас демонстрируют живейшее участие, ибо он, казалось бы, уже обреченный, вдруг оказывается среди них, свежий и оживленный, словно пришел с прогулки, а не из ада тяжелейшей битвы.
Виссе приятно удивлен, услышав голос майора: благозвучный, располагающий, интеллигентный и его спокойную, сдержанную манеру говорить.
— Майор замечательно поет, у него великолепный, мощный баритон! Но горе, если он заорет, тогда дрожат стены, — с улыбкой замечает Биндер.
Мораро рассказывает:
— Мы держали свой участок фронта во всю его ширину со всеми позициями. Где Иван нас выгонял, там мы атакой штурмовой группы снова отвоевывали свои бункеры и траншеи. Артобстрелы не принесли нам сильных потерь, и большинство бункеров и позиций с боеприпасами и техникой сохранились!
— Потому что они глубоко встроены в склон и хорошо укреплены! — с удовлетворением замечает генерал.
— А как мои парни кляли все на свете, что должны рыть окопы, надрываться, в то время как их приятели у Попеску полеживают себе на животе!
— Но сегодня-то, небось, они порадовались?
— Во время танковой атаки сопровождающая пехота была уничтожена или отброшена. Из прорвавшихся танков, восемь Т-34 были уничтожены магнитными минами, которые я добыл, и трофейными бутылками «Молотов-коктейль»!
— Вы тоже какой-нибудь из них кокнули? — спрашивает с улыбкой капитан Станческу.
Непрерывно блуждающая на лице Мораро легкая усмешка превращается в издевательскую ухмылку, и он поднимает три пальца левой руки.
— Пока я мог поддерживать связь с соседями слева и справа, мои потери были невелики. Но когда справа от меня 1-я пехотная дивизия под натиском штурмующих русских просто растворилась, превратилась в ничто, а слева от меня не выдержал Попеску, то и мне пришлось весь день на открытых флангах отражать тяжелейшие атаки, и к вечеру мои потери убитыми и ранеными составили пятьдесят процентов.
Майор стал густо красным, и чувствуется, что надвигается взрыв гнева, который генерал пытается смягчить собственным гневным бурчанием и энергичными жестами.
— Боеприпасы, продовольствие, санитарный и горючий материал — всего я запас столько, что мог спокойно продержаться еще четыре-пять дней. Поскольку оружие погибших и раненых я не оставлял врагу, то у меня и этого добра было навалом. Все раненые, насколько возможно, собраны вместе, им оказана помощь, они защищены от холода. Погибшие предаются земле, как раз теперь, когда на фронте спокойно; позиции расчищаются от развалин, а там, где они разрушены или повреждены, снова ремонтируются. Несколько человек из 1-й дивизии примкнули ко мне. О самой дивизии ни слуху ни духу.
Справа от меня путь передвижения русских войск. Вслед за танками весь день непрекращающимся потоком абсолютно беспрепятственно катят мощнейшие силы противника на моторизованном транспорте и на запряженных повозках с востока в западном направлении. Пленные дали показания, что их цель — большая Донская дуга. Я предполагаю, что они хотят разорвать Донской фронт и вместе с напирающими с севера силами попытаться взять нас в котел!
Генерал встревожено кивает.
— С наступлением темноты русские танки и машины, не обращая на нас никакого внимания, идут с дальним светом фар — я сижу и бессильно смотрю на все это!
Мораро обращается к Виссе:
— Когда же, господин обер-лейтенант, 29-я пехотная дивизия вызволит нас, наконец? Ведь самое — время, чтобы отгородить место прорыва, где была 1-я пехотная, и предотвратить дальнейшее наступление врага, иначе… скоро вражеские армии будут у нас за спиной!
Виссе показывает глазами на Мёглиха.
— Господин капитан — офицер, осуществляющий непосредственную связь с 4-м корпусом.
Мёглих отрицательно качает головой, не желая поддерживать Виссе.
Пораженный открытым соперничеством со стороны Мёглиха, но тут же приняв решение скрыть это от румын, Виссе заявляет:
— По многочисленной информации, которую я получил, 29-я моторизованная завтра утром начнет атаку и установит связь с вашим батальоном. Поскольку невозможно предсказать, сможет ли дивизия снова улучшить положение к югу от нас у румынского 4-го армейского корпуса и стабилизировать фронт, я пока не в состоянии ничего посоветовать вам.
— Тогда оставайтесь на ночь у нас! — разрешает и приказывает генерал майору. — А утром на рассвете во время атаки вы присоединитесь к 29-й дивизии!
— Нет, господин генерал!
Татарану резко вскидывает голову. Он не привык к возражениям.
— А мои люди? — Мораро продолжает не соглашаться с генералом. — Они ждут меня! Так же, как я пришел сюда, я вернусь к ним обратно!
— Один, прямо через русские позиции! Мораро кивает, хитро улыбается.
— Я дам вам несколько человек!
— Ни в коем случае! — майор решительно отказывается. — Я прошу только об одном: чтобы было предпринято все, чтобы высвободить нас, если придется отводить фронт назад! — При этом он смотрит на Виссе и дружеская ухмылка не сходит с его лица.
Я останусь на своих позициях и тем самым упущу единственный шанс смыться под покровом ночи! — Пожатием руки он прощается и с Виссе, держит его руку и жмет ее, так что тому кажется, что он сломает ему все пальцы.
Господин обер-лейтенант, я надеюсь, немецкие камрады нас не покинут? — Он говорит на ломаном немецком, и эти несколько слов он произносит с трудом.
— Я сделаю все, что от меня зависит, господин майор! — для Виссе тягостно наивное доверие Мораро, потому что он не знает, сумеет ли оправдать его.
На пару часов обер-лейтенант бросается на койку. «Уже два часа ночи, мне остается не более четырех часов сна! — жалеет он себя. — Надо быстрее уснуть!» Но сон не идет, какое-то время он дремлет, ворочается, ищет удобное положение, но сна нет как нет. Среди смерти и разрушения, в балке, перед ним стоит на коленях русский, сложив руки и подняв их вверх, и просит, понапрасну, сохранить ему жизнь. Ужас не отпускает Виссе, и он чувствует, что переживает тяжелый нервный кризис. В качестве оправдания он вызывает в памяти картину раздавленного русскими 2-го артдивизиона. Как выяснилось сегодня вечером, ни одному человеку не удалось уйти живым. Командир дивизиона, чтобы не попасть в руки к русским, застрелился.
Точно так же будет и с Мораро. Уже половина четвертого, близится утро. Через два с половиной часа снова над степью поднимется шум сражения, и русские тысячами, крича свое «Ура!», появятся вслед за танками и все сметут на своем пути. Он на мгновение открывает глаза, и веки его дрожат.
Он приказывает Зелльнеру установить связь с 29-й моторизованной пехотной дивизией.
— Да, полковник фон Кильман слушает!
— Господин полковник, позволю себе спросить, действительно ли контрнаступление начнется сегодня утром?
Полковник несколько раз отчетливо вздыхает.
— Господин полковник, позволю себе еще раз обратить ваше внимание на то, что саперный батальон на нашем фланге отрезан и окружен, и я хотел бы еще раз настоятельно просить о том, чтобы, как и предусмотрено, в процессе контратаки он был освобожден!
— Как предусмотрено? Приятель! Как бы мне ни хотелось, я ничего не могу вам обещать. Предусмотрено, похоже, только то, что все мы здесь подохнем!
— Господин полковник, я был информирован, что ваша дивизия сегодня утром выступит, чтобы закрыть место прорыва и задержать русских!
— Я все время слышу об этом месте прорыва! Это было сегодня утром. 1-я, 2-я и 3-я румынские пехотные дивизии были съедены Иваном на завтрак, а я должен его одной дивизией сдержать?
— Господин генерал Енеке, господин полковник!..
— Пусть он меня поцелует в задницу. Если бы своевременно фронты румын были укреплены артиллерией и танковыми частями, да при соответствующей поддержке боевых самолетов, может быть, русских и удалось бы сдержать. Теперь, когда румынский фронт разваливается, мой милый, у нас уже не «место прорыва», а русский прорыв по широкому фронту. Как я узнал полчаса назад, передовые отряды русских танковых частей уже находятся в тридцати километрах за нашей спиной, по пути к мосту через Дон у Калача!
— Но я полагаю, их надо остановить прежде, чем они туда доберутся!
— Если там дела выглядят, как у нас, то я в этом очень сомневаюсь, и я сомневаюсь в том, что там дела выглядят лучше! Русские сегодня уже осуществили широкое вторжение на Донском фронте, это вам известно?
— Нет, господин полковник!
— Ну, тогда приготовьтесь к тому, что мы все здесь, между Доном и Волгой, попадем в любовные объятия Ивана!
— Может быть, это соответствует планам главного командования сухопутных войск, господин полковник?
— Возможно. У них, наверное, несколько лишних армий. «В настоящее время осуществляются огромные усилия, чтобы локализовать вклинение противника», — сообщает главное командование сухопутных войск. Вместо того чтобы своевременно убраться за Дон, мы со своими слабыми силами остаемся здесь, только для того, чтобы можно было заявить, что мы стоим на Волге и в Сталинграде. Это, по-моему, новый миф. Такая идиотская линия фронта! Хотел бы я только знать, что они себе думают, эти задницы там, наверху! Я сказал «задницы»?
