Михаил Алексеев - Пути-дороги
– Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше друг от друга.- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо, хотя ему было очень тяжело говорить их.
Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже холодновато:
– Так лучше, конечно.
– Да.- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.- До свиданья!
– До свиданья,- ответила она все так же холодновато. Но едва он скрылся в темноте, разрыдалась.
Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики. Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.
– Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..- задумчиво, вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою большую белую голову.- Столетие - недвижимо. Подспудно разве... глубинные течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая еще жестокая классовая битва разгорится!..
От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи, урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю ровный рокот ночных бомбардировщиков.
Шахаев не отрываясь глядел на одну звезду, которая показалась ему какой-то особенной. Большая и яркая, она как бы трепетала на темном куполе небес, излучаясь и струясь, бросая во все стороны свет более яркий, чем все другие. Парторгу подумалось, что, может быть, это горит одна звезда московского Кремля и что выдалась такая ночь, когда она горит необычайно ярко и светит необыкновенно далеко, так, что се видно отовсюду! И всем! И он стал всматриваться в нее еще напряженней...
Ночь. Впереди - мрачно проступающие на мутном горизонте горы. Где-то вверху, над крышей домика, мягко похлопывает красный флаг. Шахаев улыбается. Это все Пинчук придумал! С той поры, как перешли румынскую границу, возит он с собой этот флаг.
"Без нашего родного флага дышать трудно..." - бережно завертывая его в чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.
Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева чудесные звуки:
От Москвы до самых до окраин...
Песня звучит все громче и громче. Тает в далеких ущельях. А он, приглушив дыхание, прислушивается к ней, будто настраивает свое сердце на нужную, до трепета душевного родную волну своей прекрасной, единственной в мире, раскинувшейся от края до края, от моря до моря, социалистической державы. Невольно поворачивает лицо на восток, туда, где уже занимается утренняя зорька, откуда скоро придет и сюда свет. Исчезает огромное расстояние, отделяющее его от родимой земли, ощутимее становятся нити, связывающие солдат с советской землей, солдат, ушедших в чужие края, чтобы принести свет и другим людям.
Шахаев возвращается во двор. Ему хочется немедленно рассказать товарищам обо всем, что он пережил и перечувствовал сейчас. Однако разведчики уже спят. Бодрствует один лишь Кузьмич. Он хлопочет возле коней, которых теперь у разведчиков более десятка.
В открытом лимузине в обнимку с Акимом спит Сенька. Луна освещает его загорелое, ничем не омраченное лицо. Он по-детски сладко причмокивает губами.
Ветерок, усилившийся к утру, гасит звезды. С гор неслышно сползает туман. Усталое желтое око месяца тускнеет.
Где-то голосисто поет петух. Ему сразу же откликаются другие в разных концах поселка.
На домах появляются белые флаги. Их становится все больше и больше -здесь... вон там... и там... и дальше. Везде!
...Румыния прекратила сопротивление.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Фронт отодвинулся. Советская Армия ушла далеко вперед. Не слышно было даже орудийного гула. В селе не осталось ни единого русского солдата, а жизнь в Гарманешти не угомонилась, не вернулась в свои прежние, привычные берега, как возвращается река после весеннего паводка, на что так уповал черный Патрану. Возбуждение не только не спадало, но все более увеличивалось, с каждым днем становилось шире, принимая грозные размеры. Теперь крестьяне-бедняки открыто и настойчиво требовали земельной реформы, по собственной воле избрали в некоторых селах народные советы, писали длинные послания в Бухарест, угрожали.
Словом, было отчего призадуматься хромому Патрану. В его доме чуть ли не каждую ночь проходили долгие совещания людей, которым, по словам полковника Раковичану, "стало неуютно жить с приходом Красной Армии". Сюда огородами, через виноградники, тайком пробирались сельский поп, "бывший примарь, жандарм, тоже бывший, лавочник, управляющий имением помещика Штенберга и, наконец, содержательница корчмы и публичного дома вдовая Aнна Катру, известная тем, что умудрялась всучить по высокой цене самую что ни на есть никудышную еду и цуйку гарманештскому или проезжему посетителю ее заведения. О любом кушанье или напитке у нее имелось в запасе высказывание какой-нибудь знаменитости, коим она ловко пользовалась. Видя, что посетитель колеблется, раздумывая, заказать или не заказать блюдо, которое ей особенно хотелось поскорее сбыть, она пускала в ход эти высказывания. И кто же мог устоять перед словесными чарами знаменитого поэта или, скажем, романиста!
Перед всеми этими людьми страшный в неразрешимости своей встал вопрос: "Что же будет теперь? Куда теперь?"
Молчали. Вздыхали. Кряхтели.
– Ну что вы головы повесили! - говорил наконец с упреком Патрану. С этого он начинал вчера, позавчера, неделю и две недели назад.- Русские, как кривец, прошумят, пробушуют - и нет их. А мы останемся. Они, вон они уже где - не видно, не слышно, к Венгрии приближаются. Не русских, своих надо бояться. У нас своих хамов развелось хоть отбавляй. Земли захотели!..-Сегодня старик говорил более горячо.- Ну, дождетесь же вы, Корнеску да Бокулеи!.. Вот только уйдут совсем ваши русские...
– Христова правда! - не дал договорить ему поп. Соскочив со скамьи, он принялся неистово креститься.- Христова правда... Несдобровать им, этим оборвышам проклятым. Адским огнем их...
– У нас один путь, господа! - прервал его хозяин.- Мы не беззащитны, и наши сельские хамы должны скоро в этом убедиться. Слава богу, новое правительство за нас...
– Совершенно верно! - живо подтвердил управляющий.- Мой господин, молодой боярин Штенберг, вчера прислал мне письмо, в котором подробно говорит об этом. Никакой земельной и вообще реформы не будет, господа!..
– Слава те, святитель наш! - снова подскочил поп.- Пресвятая матерь-богородица!
– ...Король остается с прежними функциями,- торжественно повествовал управляющий, вce более воодушевляясь. В этом месте его речи содержательница корчмы и публичного дома всхлипнула, жандарм оглушительно шмыгнул носом и встал во фронт, застыв изваяньем у порога, а лавочник чмокнул в щеку бывшего примаря.- Лейтенант Штенберг пишет, что...- управляющий широко улыбнулся.- Он пишет, что Америка, великая Америка, господа, решила взять шефство над нашей бедной страной!.. И еще пишет лейтенант,- управляющий резко снизил голос до шепота,- он пишет, чтобы мы не сидели сложа руки, а действовали... Коммунистов и всех, кто им сочувствует, помогает, всех... понимаете?..
Поп вновь закрестился и бочком-бочком стал было пробираться к двери, но Патрану ловко подцепил его своими железными волосатыми пальцами за рясу и, водворив на прежнее место, пообещал:
– Сболтнешь где, отец Ион, конец тебе! Вот этими руками удавлю... Бог простит меня!
– Что вы, что вы, сын мой! - всплеснул пухлыми дланями перепуганный насмерть поп, подальше отодвигаясь от Патрану.
Проговорили до полуночи. Под конец собрания кто-то спросил:
– А где же твой Антон, Патрану?
– В город, в Ботошани, уехал,- ответил хозяин, побыстрее выпроваживая гостей.
На этот раз Патрану солгал: он не сказал, что послал своего старшего сына проводником большого отряда немцев, прорывавшихся в горы из ясско-кишиневского кольца через тылы русских войск.
Прошло уже несколько дней, а старший сын не возвращался. Это сильно тревожило старика. Проводив последним управляющего и закрыв за ним калитку, Патрану присел на крыльце. Не спеша раскурил трубку. Задумался. Под сараем младший, нелюбимый его сын играл на скрипке, выводя что-то жалобное, хватающее за душу.
– Леон, перестань пилить! - злобно прикрикнул на него отец и, застонав, тяжело вошел в дом.
Струна, тоненько взвизгнув, дрогнула, замерла, и вязкая, густая тишина повисла над усадьбой Патрану.
2
Раньше всех поднялся со своими верными помощниками - Кузьмичом, Лачугой и Наташей - старшина Пинчук. По случаю большой победы он решил переодеть разведчиков во все чистое. До выезда ему хотелось перегладить гимнастерки, брюки и белье. Наташа попросила у хозяйки дома гладильную доску и с помощью Кузьмича вынесла ее во двор. Михаил Лачуга выгреб из под котла угли и насыпал их в большой утюг, добытый Пинчуком еще в Шебекене, на Донце. Угли разгорались плохо. Лачуга ходил по двору, раскачивая дырявый утюг, как кадило.
