Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»
— Но ведь вас убьют в следующем вылете. Нельзя летать на воздушный бой с такими длинными, коровьими рефлексами! — вспылил фон Риттен.
— Мои рефлексы здесь ни при чем, — обиделся Гауфф. — Просто я спокоен, в то время как другие начинают дергаться, увидев разрывы русских зениток.
— Вот поэтому вас и сбили, что вы летаете по прямой, когда необходимо делать противозенитный маневр.
Карл тогда уловил, что от лейтенанта шел густой запах спиртного. По-видимому, Гауфф облегчал душевные переживания, связанные с летным невезением, крепкой дозой шнапса.
— И потом, я бы вам рекомендовал пореже прикладываться к бутылке. Пьющий летчик — это верный кандидат в покойники. Себя нужно держать постоянно в форме.
Узнав, что Гауфф живой и невредимый вернулся в авиагруппу, Карл направился к Келленбергу.
— Командир, — обратился он к нему, — уберите от меня жирного кретина Гауффа. Из-за него мы теряем третью машину. Он еле помещается в кабине из-за своего жира, не в состоянии вертеть головой и осматриваться, как это положено истребителю. Докатился до такого позора… Ведь его сегодня сбил какой-то сумасшедший русский, рискнувший ввязаться в бой против нас на И-15.
— Послушайте, Карл, — сказал ему по-приятельски Келленберг, — оставьте Гауффа в покое, у него есть «лохматая лапа» в министерстве авиации. Я еще раньше пытался сплавить его куда-нибудь, но не вышло. Понятно?
— Удивляюсь, — продолжал ворчать Карл, — как он с таким весом приземлился на парашюте, не переломав ноги? Притом Гауфф слишком охоч до выпивки. Шнапс и пиво он почитает больше фюрера.
— Не утрируйте, Карл. Кстати, вы можете поздравить Гауффа. Пришла телеграмма из штаба флота, что ему присвоено звание обер-лейтенанта.
— Черт возьми! — выругался Карл, — Позвольте мне быть свободным?
Выйдя из штаба, Карл зло сплюнул: за что этому дерьму дали очередное звание? Лично он не ходатайствовал об этом.
На следующий день полеты истребителей не планировались. Приказано было сделать профилактический осмотр самолетам, а летчикам дать отдых.
По случаю присвоения нового звания Адольф Гауфф организовал пирушку. Карл отказался пойти, сославшись на нездоровье.
Виновник торжества обалдел раньше гостей.
Если в обыденной жизни толстяк Гауфф служил мишенью для острот своих коллег, то на этой вечеринке он превратился в форменного козла отпущения. Ядовитые шпильки сыпались весь вечер в адрес новоиспеченного обер-лейтенанта. Другой на его месте взбесился бы, но осовевший Гауфф на шутки не реагировал, усердно подливая шнапс в бокалы остряков.
Эрвин Штиммерман, обняв виновника торжества за то место, где у нормальных людей бывает талия, поднял бокал:
— Прозит, Адольф, за твою звезду и вторую птичку в петлицу!
— Зиг хайль!
— Зиг!
Гауфф опрокинул рюмку со шнапсом себе на колени.
— Налейте ему еще! Сегодня стоит за него выпить. Попробуй вылезти с таким весом из кабины «мессершмитта» в воздухе. А его оттуда как ветром выдуло!
— Гауфф, расскажи, как ты выбрасывался?
— Хватит об этом, поговорим лучше об Анни Хензель и ее телефонистках…
— Считаю, что при прыжке надо отдать ручку ногой, — бубнил Ганс Хенске, — тогда отрицательная перегрузка вышвыривает тебя из кабины, как щенка.
Карл фон Риттен, тихо открыв дверь, зашел в прокуренную комнату. Он услышал Эрвина, болтавшего с приятелем о таких вещах, о которых лучше было помалкивать:
— Я своими глазами видел в Берлине у одной гестаповской сучки абажур из человеческой кожи. Какой-то узник концлагеря поплатился жизнью за то, что у него была необычайно красивая татуировка.
— Нет, Эрвин, тот лагерный «номер» пошел на абажур не из-за наколки, — сказал трезвым голосом Адольф Гауфф, — а за то, что он был врагом рейха.
— Перестань трепаться. Ты не на нацистском митинге. Цивилизованный каннибал — это гораздо более мерзкое существо, чем то дитя природы, что варит суп из миссионеров, не сняв с них заношенных носков.
Карл понял, что затеянный Эрвином разговор заходит слишком далеко.
— Обер-лейтенант Штиммерман и вы, господа офицеры. Прошу закончить ужин. Всем немедленно на отдых. Обстановка изменилась. На завтра намечаются вылеты.
— Болван, — сказал зло Карл Эрвину, когда они остались наедине. — Тебя однажды повесят за твой длинный язык, чтобы не болтал лишнего. Я сегодня случайно узнал, что Адольф Гауфф — человек Гейдриха. Это подсадная утка из имперской службы безопасности. Будь предельно осторожен с ним, и никому ни слова об этом…
Первый сентябрьский вылет мог быть последним для Карла фон Риттена. Они вылетели на свободную охоту в паре с Бюттнером.
— Над линией фронта в квадрате 45–62 звено русских истребителей. Высота две тысячи пятьсот, — передал по радио офицер наведения.
— Пойдем, пощекочем нервы, — сказал Карл ведомому.
Зайдя со стороны солнца, они свалились на тройку И-16. После неожиданной атаки фон Риттена правый ведомый задымил и начал разворачиваться на свою территорию. Но Бюттнер длинной очередью поджег его. И тут же сам попал под огонь пары И-16, которых они не заметили. Отсекая Бюттнера от советских истребителей, Карл пошел в лобовую атаку. Бочкообразный силуэт фюзеляжа И-16 трепетал синеватым пламенем пулеметных очередей. Снаряды Карла прошли мимо цели. На выводе из атаки он отвернул вправо, но советский самолет продолжал доворачивать в ту же сторону, не желая выпускать его живым. Удар стремительно несущихся друг на друга самолетов был ошеломляюще силен, хотя они соприкоснулись только крыльями. Карл на несколько секунд лишился сознания, а когда оно начало возвращаться, почувствовал, что падает. Вероятно, при ударе его самолет развалился, и его выбросило из кабины.
Мысли и рефлексы были заторможены, первый сигнал сознания, дошедший откуда-то издалека, утверждал, что он находится в свободном падении и летит со свистом, разрезая воздух невесомым телом. Второй сигнал, поданный инстинктом самосохранения, приказал ему найти и выдернуть вытяжное кольцо парашюта. Все осознавалось тягуче-медленно. Мысли ползли словно мухи, попавшие на липкую бумагу. Чувство страха еще не появилось. Вероятно, оно еще не дошло до нервных клеток, заторможенных чудовищной перегрузкой, разрушившей его машину.
И только после того, как его встряхнул динамический удар раскрывшегося парашютного купола, Карл полностью пришел в себя и увидел, что метрах в трехстах от него на парашюте барахтался второй человек. Это был советский летчик, который тщетно тянул за парашютные стропы, пытаясь скольжением уйти на свою территорию. Но было ясно, что он приземлится на немецкой стороне.
Из-за скольжения русский летчик потерял высоту гораздо раньше, чем Карл, и приземлился первым. Не успел он освободиться от накрывшего купола, как на него навалилось несколько солдат в серо-зеленых мундирах.
Карла на аэродром доставил вездеход, любезно предоставленный командиром мотопехотного полка, в чье расположение он опустился.
Посмотрев в зеркало, Карл ужаснулся: белки его глаз налились кровью. Видимо, в момент столкновения произошло кровоизлияние. Переодевшись и приведя себя в порядок, он явился к командиру авиагруппы, чтобы доложить о случившемся.
Келленберг в кабинете был не один. Там находились офицер разведки и переводчик, а за отдельным столом, на котором лежала расстеленная карта района полетов, сидел советский летчик в разорванной на плече коверкотовой гимнастерке. Карл сразу понял, кто это. На голубых петлицах краснело по три квадратика. «Старший лейтенант, — подумал Карл, но, увидев на рукаве гимнастерки нашитую красную звездочку, поправился, — политрук». Белки глаз летчика, как и у Карла, были кровавого цвета. «Значит, мы с ним испытали и пережили одно и то же». И Карл почувствовал невольную симпатию к этому мужественному парню, который защищал свое небо, не щадя жизни.
Политрук был молод, голубоглаз, светлые волосы подстрижены под бокс. Правой рукой он придерживал левую, вывихнутую при пленении. «А он похож на арийца больше, чем допрашивающие его», — подумал фон Риттен.
Келленберг пригласил Карла сесть. Переводчик продолжал допрос, прерванный его появлением.
— Господин подполковник требует показать на карте место базирования вашего полка и других авиационных частей, которые вы знаете.
— На этот вопрос я отвечать не буду, — твердо сказал политрук.
— Кто командует вашим полком, сколько в нем самолетов и сколько летчиков? — поинтересовался Келленберг, приглаживая волосы, заметно поредевшие на темени.
— Повторяю, что отвечать на вопросы, связанные с разглашением военной тайны, не буду.
— Хорошо, — повысил голос командир авиагруппы, — переведите ему, что с ним будут беседовать в другом месте и не столь любезно… Можете забирать его, — сказал Келленберг, обращаясь к офицеру разведки. — Да, спросите пленного, не хочет ли он посмотреть на летчика, с самолетом которого столкнулся?
