Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе
Дальше все пошло обычным, заведенным порядком. Я медленно, в сопровождении санитарки, двигавшей перед собой столик на колесах, на котором лежали металлические стерилизаторы, наборы ампул, таблеток и порошков, а также тетрадь с назначениями врачей, переходила из палаты в палату, в сотый, в тысячный раз спрашивая: «Как дела? Как самочувствие? Как прошла ночь?..» Но делала это сегодня как-то механически, думая только об одном — что скоро, очень скоро увижу Алешу. Поминутно поглядывала на часы и ловила себя на желании перевести стрелки вперед, поторопить время.
Подошли мы и к Сергушину.
— Как себя чувствуете? — осведомилась я.
— Где комиссар? Он мне нужен… очень нужен, — тихо проговорил Сергушин.
— Я еще не видела его сегодня. Увижу — обязательно передам, чтобы зашел.
Заглянула в тетрадь. Никаких записей против фамилии Сергушина не было.
— Вас уже смотрел врач?
— Смотрел, — слегка поморщившись, ответил Сергушин, — говорит, что все хорошо.
Лицо его было по-прежнему бледным, но не серым, как раньше, и губы не такие синие.
Я прослушала пульс. Он был хотя и медленным — пятьдесят два удара в минуту, но хорошего наполнения и ритмичный.
— Ну что ж, Сергушин, — сказала я, — дело идет на поправку. Спали хорошо?
— Сон видел, — ответил он и улыбнулся, кажется, впервые за все время. — Будто война кончилась. Мне раньше все сны про войну снились. Танк на меня прет, а у меня ничего — ни гранаты, ни бутылки… Или немец штык надо мной заносит, а я лежу, точно меня к земле тяжестью придавило… Штык вижу, рожу зверскую вижу, а шелохнуться не могу. Или вот на палубе стою, и вдруг грохот, мины…
— Почему на палубе? Разве вы моряк?
— Был моряком. А потом стал вроде морской пехоты. Гогланд-остров — слыхали? В Финском заливе. Оборону мы там держали. Из последних сил, можно сказать. А как зима наступила, вывезли нас. И бойцов и гражданских, которые оставались.
— Там вас и ранило?
— Не, — отрицательно мотнул головой Сергушин. — Это уже потом. Я в лыжном отряде был. Морской канал знаете? Мы там проруби свежие обнаружили. И следы от саней к Петергофу уходят. Поняли, нет? Это фрицы мины устанавливали, чтобы наши корабли подрывать. Там ведь ледоколы наши ходят, а за ними корабли. Ну, мы стали следить за фрицами. И подстерегли, когда они мины закладывали. Ну и в бой вступили. Тут меня и шарахнуло…
— Почему же вас не отправили в морской госпиталь?
— Кто знает, — пожал плечами Сергушин. — Наверно, раненых было много. Да какая разница. Я не об этом. Я про сон… Представляете, приснилось, будто нет войны. Кончилась… И я дома. В поле. Рожь колышется. Ветер… теплый такой… Солнце… А я иду тропинкой. На двух ногах иду. Иду и думаю: откуда же у меня вторая-то нога появилась? Так получается, что знаю — нет ноги, а иду на двух…
Он прикрыл глаза, помолчал немного. Потом вдруг приподнялся на локтях и требовательно сказал:
— Где комиссар?
— Он придет, Сергушин, обязательно! Я передам ему, — ответила я и почему-то спросила: — Нравится вам наш комиссар?
— Мне каша пшенная, в русской печи томленная, нравится. А комиссар не каша. Он… он тайну знает… Скажите, сестра, вы сердце видели?
— Сердце?
— Ну да. В натуре. Какое оно?
— Ну как объяснить. Вроде кулака большого. И все время сокращается. Вот так, — я несколько раз сжала и разжала кулак. — Кровь по сосудам гонит. Как насос.
— Как помпа, значит? — разочарованно проговорил Сергушин. Посмотрел на меня с сожалением и повторил: — Попросите комиссара, чтобы зашел.
И отвернулся к стене.
Закончив обход, я пошла искать Пастухова, но оказалось, что он уехал в политуправление и будет часам к двум.
Эти слова — «часам к двум» — вернули мои мысли к Алеше…
Без четверти два я оделась и вышла во двор. Подошла к воротам. В переулке, ведущем к проспекту Карла Маркса, было пустынно. Снег, снег. Сугробы почти до окон. Посреди улицы наезженная автомобильная колея, здесь проходили машины, доставлявшие в наш госпиталь раненых.
Я почему-то не сомневалась, что Алеша появится со стороны проспекта — придет или приедет на попутной.
Постояла несколько минут, взглянула на часы: без пяти два. И вдруг увидела в конце переулка военного в полушубке. Бросилась ему навстречу, но, подбежав, поняла, что это не Алеша… Встретила недоуменный взгляд и быстро отошла.
Снова вернулась к воротам, снова посмотрела на часы. Три минуты третьего…
«Нелепо предполагать, что он будет точно в назначенное время, — успокаивала я себя. — Ведь транспорт не работает».
Снегопад усилился. Теперь перед глазами была сплошная снежная пелена, и я поняла, что если буду бегать из одного конца переулка в другой, то легко могу разминуться с Алешей, пропустить его.
Прислонилась к железной изгороди. Где-то мерно стучал метроном. «Только бы не начался обстрел! — со страхом подумала я. — Тогда все движение прекратится…»
Услышала позвякивание цепей на колесах грузовика. Увязая в сугробах, вышла к дороге, но машина — груженная бензобаками полуторка — проехала не останавливаясь.
Я опять посмотрела на часы. Двенадцать минут третьего.
«Не придет, не придет! — стучало в мозгу. — Ведь он военный человек, мог получить какое-то задание, вчера предполагал одно, а сегодня случилось другое…»
Прошло еще минут десять. И вдруг я подумала о том, что Алексею наверняка и в голову не приходит, что я жду его с таким нетерпением! Вспомнила нашу встречу в лесу под Лугой, когда он лежал раненый, наше последнее прощание у проходной Кировского завода. У него нет оснований думать, что я сейчас так жду его… Хотел проведать, не застал… И все…
Снова послышалось позвякивание цепей еще неразличимой за метелью машины. Я сделала шаг в сторону, в снег, чтобы пропустить ее… Из окошка кабины высунулась чья-то голова в ушанке:
— Эй, дорогуша, тут госпиталь где-то должен быть!
— Здесь, здесь! — крикнула я в ответ.
Машина замедлила ход. Наверное, в кузове раненые.
Хлопнула дверца по другую сторону кабины. И вдруг я услышала:
— Вера! Веруня!..
Ко мне бежал Алексей…
— Алеша! Алеша! — повторяла я.
— Собирайся, едем! — проговорил он, едва только поздоровался.
— Но куда, я же в госпитале, Алеша, на работе…
— Отпросись! На три часа отпросись, мы опаздываем!
— Хорошо, сейчас я попробую, — ответила я, ничего не понимая, и побежала обратно в госпиталь.
Узнав, что главный хирург на операции, я помчалась наверх к Пастухову.
Он сидел за столом и что-то писал.
— Товарищ комиссар, очень прошу, — задыхаясь от быстрой ходьбы и волнения, проговорила я, — мне надо отлучиться… на три часа… очень надо!
Пастухов отложил ручку и внимательно посмотрел на меня.
— Почему вы ко мне обращаетесь? Вами ведь доктора командуют…
— Я договорилась с главным хирургом, что с двух до трех могу быть свободна, в операционной меня подменили. Но сейчас выяснилось, что мне необходимо уйти… отлучиться на три часа. Не на час, а на три! А главный хирург на операции. Очень прошу, разрешите!
— Случилось что-нибудь? Дома, в семье?
— Нет у меня никакой семьи! Я же вам говорила… Ко мне человек приехал!.. Друг мой, старый друг, понимаете? С фронта приехал.
— Так, понятно, — кивнул Пастухов. Посмотрел на часы и как-то подчеркнуто официальна сказал: — Разрешаю увольнение… Пропуск на хождение в ночное время имеете?
— Имею.
— Можете быть свободной до двадцати четырех ноль-ноль.
— Так много не нужно. Мне на три часа!
— Я лучше вас знаю, на сколько. До двадцати четырех ноль-ноль, — повторил Пастухов. — Ну, чего же вы стоите? Кругом марш!
Последние слова он произнес, уже не скрывая улыбки.
— Спасибо, товарищ комиссар, спасибо! — выпалила я. Ужа у двери вспомнила: — Вас Сергушин просил зайти!
— Был уже у него. Ну, я же сказал: марш!
Я забежала к себе в комнату, чтобы захватить санитарную сумку. Носить ее с собой вошло в привычку. В сумке было все необходимое для оказания первой помощи. Кроме того, в ней лежала другая сумочка, маленькая, оставшаяся с довоенных времен, где хранились документы и продовольственные карточки…
Когда я выбежала на дорогу, то увидела, что машина все еще стоит, а Алеша ходит возле нее, поглядывая на часы.
— Садись в кабину! Опаздываем! — крикнул он мне и полез в кузов.
Я села в кабину, захлопнула дверцу, и машина тронулась.
