Василь Кучер - Плещут холодные волны
— Стойте! Пусть побольше наберется, — приказал Павло, и все жадно стали смотреть на долгожданную воду, что сама пришла к ним.
Подставляли под дождь лица, слизывали с губ холодные капли, тихо радовались, как дети. Расстегнули воротники, чтобы дождь падал на грудь, лился на шею. А раненый Званцев даже повернулся к дождю спиной в надежде, что он упадет целительной влагой и на его незаживающую рану.
— Вода! Настоящая вода! — смеялся Прокоп.
— Уже с полкаски набралось! — радовался Фрол Каблуков. — Давайте пить!
Мокрая плащ-палатка прогнулась, в ней плескалась вода, и моряки ощущали ее вес на своих слабых руках. Все с нетерпением посматривали на Павла, ожидали, когда он прикажет пить воду.
Врач взял запасную каску и, наполнив дождевой водой, подал Алексею Званцеву. Тот жадно прижался к ней пересохшими губами, блаженно зажмурив глаза. Но глотнул один раз — и, сморщившись, ухватился за горло, его вырвало. Что случилось? Павло выхватил у него каску, отхлебнул и выплюнул воду.
— Соль! — с досадой бросил он. — Палатка же просолилась... Пейте, если кто не верит...
Фрол выхватил у него каску, жадно прижался к ней губами, но, набрав полный рот, так и застыл в отчаянии. Потом повел испуганными глазами вокруг и, выплюнув все за борт, выругался;
— Твою дивизию...
Плащ-палатка впитала в себя столько соли, что дождевая вода, растворив ее, сделалась еще солонее, чем морская. Прокоп только лизнул ее языком и гадливо поморщился:
— Рассол, братцы. Настоящий рассол...
— Ничего! Переворачивай на другую сторону. Выстираем! — скомандовал Павло.
Дождь лил как из ведра, и они хорошо отстирали плащ-палатку, трижды переворачивая ее и выливая из нее дождевую воду. И вот наконец вода в палатке стала мягкой и сладкой. Чистая, дождевая, холодная. Они пили ее вдоволь, двумя касками. Пили, даже стонали и никак не могли насладиться. Все повеселели и ожили.
— Хватит! — подал команду Павло. — Сливайте воду про запас в кастрюлю... И в каски сливайте... Кто знает, когда он еще пойдет, такой дождь...
Но было уже поздно. Дождь прошел. Клокотало бушующее море, завывал шальной ветер, горами вздымались крутые штормовые волны. Вот первая волна налетела на шлюпку и вцепилась в нее белыми зубами бурунов. Сжала мертвой хваткой, и шлюпка задрожала, словно ее раздирали на куски. Моряков подбросило на верхний гребень волны, и каждому под грудь подкатило что-то тошнотворное и тяжелое, сдавив железными тисками горло.
Море бесилось и било волнами о шлюпку, словно хотело сломать упрямство голодных и обессиленных людей. Сначала оно было зеленым и пенистым, потом почернело и закурилось сизым туманом, но сломить севастопольцев не могло. Море накрывало их тяжелой волной, но они опять всплывали, зло отплевываясь и харкая соленой водой.
Утлую шлюпку бросало с волны на волну, бешено швыряло в пропасть, а она все выплывала и выплывала, живая и невредимая. И море от этого, казалось, еще сильнее бесилось и неистовствовало.
Павло давно утратил чувство времени, а часы боялся вынуть, чтобы море не вырвало из рук. По небу догадывался, что уже вечереет, а шторм и не думает утихать. Белые барашки все сильнее расцветают и переливаются на высокой волне. Скоро настанет вечер, а там и ночь. А что будет темной ночью? Сейчас хоть виден каждый человек. А тогда? И чтобы отогнать прочь страх и бессилие, Павло что есть мочи кричит:
— Эй, на корме! Давай, давай!
— Есть, на корме! — отзывается матрос Журба.
— И не дремать! — приказывает Павло, хотя у самого глаза так и слипаются, а страшная усталость пригибает ослабевшее тело к скользкой холодной банке.
А море стонет и ревет, не зная предела в своей злобе.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Шторм утих на третий день, и люди лежали в шлюпке изможденные и страшные. Только изредка кто-нибудь глухо застонет, потянется рукой к воде, бессознательно повторит движение, к которому привык за эти страшные дни и ночи изнурительного поединка с морем.
Волна постепенно спала, но море еще сильно качало одинокую посудину на своей гигантской груди. Вверх и вниз. Вверх и снова вниз. Днем донимала жара, ночью изводил холод. Но голод был страшнее всего. В ушах невыносимо звенело, перед глазами плыл холодный туман. В желудке так жгло и болело, словно он давно прирос к позвоночнику и стал постепенно усыхать. Люди смачивали в воде кожаные пояса и портупеи, — пробуя их жевать. Но из этого ничего не выходило. Пораженные цингой зубы не могли разжевать грубую кожу и только шатались в опухших кровоточащих деснах.
До предела обессиленные, они не помнили, когда шторм пошел на убыль. Их бросило в пропасть, подняло на гребень волны, и всем на голову свалился липкий сон. Их словно накрыло сразу слоем зеленой тяжелой воды, и они уже больше не всплывали на поверхность. Павло Заброда что-то кричал им, но никто его теперь не слышал, и он скоро умолк, тоже впав в тяжкое забытье.
А море спрятало белые зубы. Оно поблескивало на солнце сверкающей волной, пускало зайчики и словно улыбалось потерявшим сознание морякам. Улыбалось добро, ласково: «Молодцы! Выдержали, не покорились, устояли...»
Под палящими лучами высохла одежда, а когда Алексей Званцев шевельнулся, она на нем загремела. От этого, наверное, он очнулся, тихо попросил:
— Воды-ы!
Лежащий рядом Павло с трудом поднялся на локте и зажмурил глаза, привыкая к слепящему солнцу, которое снова затопило все вокруг. Набрав пригоршню морской воды, напоил Званцева, спросил!
— Ну, как тебе, Алексей?
— Больно...
— Что?
— Рана...
— Сейчас посмотрим...
Павло размотал бинты и увидел по-прежнему незаживающую рану. Промыл ее, выстирал бинты и снова туго забинтовал Званцева.
— Ну что там? — тревожно спросил Алексей.
— Ничего. Подсыхает немного, — неуверенно сказал Павло.
— Может, выживу?
— Да уж верно, что выживешь, — покраснел Павло и, досадуя на себя, прибавил: — Если бы ты в госпиталь ко мне попал, давно бы уж плясал, казак... А тут, видишь, затянулось... Все равно победим. Вон какой шторм победили!..
— Да, — пробовал улыбнуться Званцев.
В шлюпке плавали две каски, постукивая о решетчатое дно. Воды было по щиколотки. Ее не вычерпывали со вчерашнего дня.
На корме спал, разбросав руки, Фрол Каблуков. Алюминиевая фляга свисала на шнурке с его шеи, тихо постукивая о борт. Прокоп Журба лежал возле него, закинув на борт правую руку.
А вокруг море и море. И ни берега, ни чайки...
Павло сел на носу шлюпки и, приложив ко рту обе ладони, как в мегафон, закричал:
— Говорит Москва! Доброе утро, товарищи! Сегодня...
И осекся. Какое же сегодня число? Вот уже и сбился со счета. Он вынул часы, приложив к уху, послушал их ход. Подзавел пружину. И совсем случайно увидел на никелированной крышке свое отражение. Увидел и ужаснулся. Тощий, шея в палец толщиной. А зарос как, мама родная! Усы, борода! Седина!.. В двадцать три года. Ну да это не беда, лишь бы увидеть берег, ступить на него и отомстить фашистам за эти нечеловеческие страдания в море. Отомстить за все, что натворили фашисты в родном краю. От Ленинграда до Балаклавы. От Сухой Калины до Керчи... Ведь правда на нашей стороне, она не даст и им четверым погибнуть...
В голове мутилось. Павла стали утомлять даже мысли. Зачерпнул горсть воды, напился.
Все уже проснулись и смотрели вокруг какими-то мутными, словно потускневшими глазами.
Фрол Каблуков, показывая рукой на горизонт, тихо спросил:
— Земли не видать?
— Нет...
— А чайка не летала?
— Не летала...
— Значит — крышка. Не дотяну. Оденусь в сосновый бушлат.
— Дотянем, Фрол Акимович, — бросил Павло. — Все дотянем до берега. Ведь тот человек голодал сорок три дня, а мы разве не сможем?
— Ох, молчи, мучитель, не терзай, ради бога! — стонет Фрол и отворачивается. — И зачем я, дурак старый, тебя послушал? Надо было в партизаны под Балаклаву пробиваться...
Но врач не молчал. Он упрямо долбил свое:
— Другие тоже долго голодали. По месяцу и по два. Неужто забыли, что я вам рассказывал? Это же не сказка, а медицинские опыты. Я же ничего не сочинил. Да и по себе судите. Скоро, наверное, двадцать дней, как голодаем... Не так ли?
— Да так, чтоб ему добра не было! Так, — вздохнул Фрол. — И денег полон мешок, и зубы еще целы, а есть нечего. Дайте мне буханку хлеба или бутылку молока — двенадцать тысяч не пожалею. Не дадите! А у нас в Саратове яблоки в эту пору очень дешевые. Целое ведро можно купить за рубль. А калачи какие? А рыба волжская? Вы такой в жизни не пробовали... Что и говорить...
— Почему не пробовали? Едали, папаша, — откликнулся матрос Журба. — Не только рыбу, но и кое-что повкуснее.
— Неужели? Ой ли?
— А ты думал! — мечтательно проговорил Журба. — Вот возьмите, к примеру, полтавский борщ. Или пампушки с чесноком. Или вареники со сметаной. Пальчики оближешь...
