Ютака Ёкота - Субмарины-самоубийцы
Подал голос Фурукава:
— Мне уж показалось, что та первая серия бомб покончит с нами. — Фурукава повернулся к Тадзицу: — Как вы думаете, с нашими «кайтэнами» все в порядке? Надеюсь, они не дали течи.
Тадзицу промолчал.
Время подходило к 7.00. Мы находились под водой уже более четырех часов и двигались на северо-запад.
— И сколько глубинных бомб на нас сбросили? — спросил я у Тадзицу.
— О, примерно двадцать, — ответил он. — Но они явно неопытны в этом деле. И доказательство тому — что мы еще живы. Если два эсминца пеленгуют подводную лодку, они должны потопить ее.
— Но вторая серия бомб легла довольно далеко от нас, — сказал я. — Как вы думаете, они все еще представляют, где мы находимся? Например, по возможной течи или как-нибудь еще?
— Трудно сказать, — ответил Тадзицу. — Возможно, из корпуса вылетело несколько заклепок, но мы ничего точно не узнаем, пока не сможем всплыть и как следует осмотреться. Боюсь, что они все же нас серьезно зацепили. Эти две серии бомб ничего не повредили внутри лодки, но на главной палубе могли наделать дел. В частности, повредить «кайтэны».
Тон его голоса был столь серьезен, что восторженное выражение на моем лице тут же пропало. Он заставил меня забыть наше собственное положение и начать думать о драгоценном «кайтэне». Если он окажется поврежденным, то я не смогу выйти на задание.
Прошло довольно много времени, пока мы наконец немного не успокоились, хотя атак больше не было. Но затем мы услышали новый доклад акустика:
— Шум винтов справа, пеленг девяносто. Сила звука три… четыре, пять…
Эсминец прошел прямо у нас по носу. Но, как ни странно, он не сбросил ни одной глубинной бомбы. Возможно, что-то произошло с его акустической аппаратурой.
Прошло еще два часа. Акустик все еще слышал шумы винтов на поверхности, но сила звука была на втором или максимум третьем уровне. Это означало, что враг ходит где-то далеко и к нам не приближается. Не раздалось ни одного взрыва глубинной бомбы, и я рискнул вслух высказать предположение, что эсминец, возможно, израсходовал все бомбы, которые у него были. Я совершенно не представлял, сколько глубинных бомб может нести эсминец.
— О нет! — тут же возразил Тадзицу. — У него на борту гораздо больше. Намного больше! Он просто экономит их. Он прекрасно знает, что мы не можем вечно оставаться под водой. И знает также, что под водой мы не можем развить ход и оторваться от него. Он только и ждет, чтобы мы всплыли на поверхность для зарядки аккумуляторных батарей. Тогда он засечет нас своим радаром и потопит.
Его спокойный тон совсем не утешил меня. Я был весь покрыт потом — температура внутри субмарины поднялась уже до 97 градусов.[14] Хотя я пил много воды, она, казалось, тут же выходила из меня потом, едва успев пройти в горло. В мышцах стала нарастать усталость. Стало трудно вдыхать спертый воздух, и я стал думать о подводниках всех наций, нашедших свою смерть в водной пучине. Они испытали все то же, что сейчас испытывал я. Потение, нарастающая слабость, а затем смерть — быстрая от глубинных бомб или же медленная от удушья.
— Погрузиться на двести пятьдесят футов, — отдал приказ капитан Орита. — Личному составу отдыхать, не отходя от постов.
Теперь повсюду виднелись прикорнувшие тут и там моряки, старающиеся не двигаться и копить силы. Я тоже растянулся прямо на палубе и лишь поднимал руку, чтобы вытереть стекающий пот полотенцем, которое делалось все грязнее и грязнее. Мне стало казаться, что я пребываю в парной бане, с той только разницей, что сквозь открывшиеся поры в меня проникает вся окружающая грязь.
— Звук винтов удаляется, — прозвучал доклад акустика. — Уровень шума упал до одного.
В его голосе слышалось удовлетворение. Он полагал, что враг удаляется от нас. Похоже было на то, что нам удалось выбраться из переделки.
В 13.00, после десяти часов пребывания под водой, мы кое-как пообедали прямо там, где лежали. От акустика не поступило никаких новых докладов о вражеских кораблях на поверхности. Мы вырвались из ловушки!
— Они сделали все возможное, чтобы потопить нас, — сказал штурман, зайдя в кают-компанию, где мы сидели вшестером, — но теперь мы находимся слишком близко от Танэгасимы, чтобы они могли нас преследовать.
Танэгасима представляла собой остров, лежавший несколько южнее Кагосимы. Если бы вражеские эсминцы осмелились подойти ближе к нему, то наши самолеты с авиабазы Миядзаки наверняка потопили бы их. Но капитан Орита все же не захотел воспользоваться такой возможностью. Он держал лодку под водой, медленно продвигаясь вперед, вплоть до 16.00. Затем он отдал команду:
— Всплытие! Продуть главные цистерны!
Как же долго мы ждали этого приказа! Рев воздуха высокого давления, вытесняющего из главных цистерн воду, был для нас столь же желанным, как и первый глоток прохладного воздуха, ворвавшегося в кают-компанию, когда подводная лодка всплыла на поверхность моря. Вскочив на ноги, я не мог надышаться этим сладким дыханием океана. Я буквально пил его, и его вкус был для меня изысканнее любых деликатесов, которые мне приходилось когда-либо пробовать.
Лейтенант Обори, старший помощник командира лодки, сообщил нам, что капитан намеревается зайти в бухту Танэгасимы.
— Там мы сможем обстоятельно осмотреть наши «кайтэны», — сказал он, — и узнаем, повреждены они или нет.
Новость эта обрадовала нас, и мы принялись мечтать о заходе в Танэгасиму. Но менее чем через полчаса подводная лодка снова погрузилась. Наблюдатели заметили в небе небольшой самолет. Капитан Орита предпочел не выяснять, находясь на поверхности, наш он или же вражеский. Он держал лодку под водой до 20.00. Когда мы снова всплыли, было уже темно. Но лишь дизели лодки вышли на крейсерскую скорость, как снова прозвучал сигнал общей тревоги.
— Снова самолеты! — доложили наблюдатели.
Вслед за ними на нас посыпались то ли авиационные, то ли глубинные бомбы. При каждом их взрыве я непроизвольно втягивал голову в плечи. Впечатление было такое, что они рвутся прямо над нами. Черт побери этих американцев! Сначала их самолеты заставили нас уйти под воду, затем эсминцы продержали нас в погруженном состоянии более полусуток, а теперь их самолеты снова охотятся за нами. И все это практически у берегов Японии!
Боцман Фудзисаки попытался было разрядить обстановку шуткой.
— Похоже, группа «Татара» принесла с собой татара-рэта, — сказал он, громко засмеявшись.
В японском языке слово «татарарэта» означает день, наполненный неудачами. Никто эту шутку не поддержал.
Ранним утром следующего дня мы вошли в небольшую бухту Танэгасимы. Антенна нашего радара продолжала вращаться, обозревая воздушное и водное пространство, на палубе были выставлены наблюдатели на случай, если враг появится снова. Мы, четверо водителей «кайтэнов», смогли наконец под утро немного поспать. Поздним утром лейтенант Маэда потряс меня за плечо. Его обычно доброе лицо осунулось и посерело.
— Вставай, Ёкота! — резко произнес он. — Лейтенант Какидзаки хочет говорить со всеми.
Наспех одевшись и все еще протирая слипающиеся после сна глаза, мы прошли в кают-компанию. Там нас уже ждал лейтенант Какидзаки.
— Присаживайтесь, — сказал он. — Как мне доложили, самолеты прошлой ночью бомбили нас так, что лодка дала течь — повреждены цистерны с горючим. Дизельное топливо выходит в море. Капитан считает, что в таком состоянии невозможно выходить — нас будет очень просто обнаружить. Мы не сможем даже приблизиться к врагу, чтобы атаковать его.
Фурукава ужаснулся:
— Неужели нам снова придется вернуться?
— А где капитан? — спросил я.
— На палубе, — ответил лейтенант Какидзаки. — Он осматривает «кайтэны».
Из люка в переборке донесся голос старшего помощника капитана Обори:
— Капитан просит водителей «кайтэнов» подняться на палубу.
Едва выбравшись на палубу из люка, я тут же ощутил густой, тяжелый запах дизельного топлива.
— Да, течь довольно крупная, — кивнул Ямагути, поднявшийся впереди меня.
— Ох! — только и смог произнести я, едва ступив на главную палубу.
Наши шесть «кайтэнов» напоминали целлулоидные игрушки, которые случайно опустили в кипяток. Они были покрыты вмятинами, словно вокруг каждого из них сомкнулась какая-то гигантская пятерня, пытаясь смять его. Это зрелище не должно было чересчур удивить меня, поскольку наружный корпус «кайтэна» был сделан из стали толщиной всего лишь в четверть дюйма.[15] Вмятины и царапины зияли и на корпусе нашей субмарины, а большая часть антирадарного покрытия была содрана с рубки лодки ударными волнами.
— Это ужасно! — воскликнул Синкаи.
В довершение картины даже море выглядело ужасно. Чудесную голубизну, которой я любовался только накануне по дороге от Хикари, сменила бурая грязь, по поверхности которой расплывались пятна дизельного топлива, вытекавшего из цистерн лодки.
