Александр Хамадан - Гнев
— Возьмем Нанкин, оттуда отправим их в Японию, — бросил он командирам рот.
Генералу и офицерам, сопровождавшим его, подали легковую машину, и они поехали тоже в сторону шоссе.
Солдаты расположились на поле, возле урн. Был полдень, солнце сильно припекало, солдаты потели. Вызванные грузовики прибыли лишь часа через три. Их нагрузили урнами доверху, и они медленно покатили через поле в сторону шоссе. Командиры рот забрались в кабины шоферов, а солдаты с унтерами и лейтенантами форсированным маршем двинулись за ними. На разбитом снарядами шоссе грузовики высоко подпрыгивали, поднимая тучи густой, едкой пыли. Урны от тряски падали на землю, и процессия задерживалась. Солдаты заново увязывали белые ящички.
Вскоре нагнали обоз бригады. Начальник обоза, размахивая руками, рассказывал офицерам:
— Китайцы отступили. Оказывается, кроме нашей бригады, на помощь шестой пришла вся восьмая и тринадцатая дивизии. Китайцы этого не ожидали. Теперь сражение идет уже на окраинах Нанкина. Теперь надо ехать прямым путем в город…
Возле переднего грузовика с урнами стоял на-часах молодой солдат Кендзи Мицухара. Он безучастно слушал торопливую болтовню начальника обоза, переминаясь с ноги на ногу.
«Теперь прямо в Нанкин, — думал он. — Очень хорошо. Значит, правду говорили, что войне этой скоро будет конец. Взять только Нанкин! Правда, сперва говорили так же, когда Шанхай брали. Нанкин в Китае — все равно, что в Японии Токио. Это, конечно, верно: если взять Нанкин, тогда войне будет конец. И тогда домой. Очень хорошо это — домой!»
Взгляд Кендзи упал на урны, обвязанные белой марлей. Они горой высились на грузовике.
«Интересно, где урна Ито Мосабуро, — на этом грузовике или на другом? Все-таки мы очень дружили, да и из одной деревни. Дома спрашивать будут, а что я им скажу? Убит во славу императора, и все».
— Однако китайцы не такие уж трусливые, как наши офицеры говорят. Вот сколько положили наших! — Кендзи с грустью посмотрел на грузовики с урнами.
Последние слова Кендзи произнес вслух и поэтому испуганно взглянул на разговаривавших офицеров. «Не слышали! — облегченно вздохнул Кендзи. — Лучше и не думать об этом», решил он.
Внезапно сверху зашумели моторы самолетов.
— Это наши! — радостно закричал начальник обоза. — Они возвращаются из Нанкина: отбомбили.
Все подняли головы к небу. С востока приближались самолеты. Их было девять, они летели низко, тесной стайкой. Лучи закатного солнца обесцветили плоскости машин, глазам было больно смотреть на них. Самолеты снизились еще больше. И вдруг сразу в нескольких местах упали бомбы. Взрывы, следовавшие один за другим, вырывали огромные ямы, высоко подбрасывали в воздух грузовики.
Одна бомба взорвалась очень близко, и испуганный Кендзи залез под грузовик и пролежал там все время бомбежки, ни о чем не думая, уткнув лицо в землю, вздрагивавшую от взрывов. Когда самолеты улетели, Кендзи вылез из-под грузовика, оглянулся по сторонам, Зажмурился и опустился на корточки. Вокруг валялись изуродованные грузовики, обозные повозки, люди. Отовсюду неслись стоны и вопли раненых.
«А говорили, что они воевать не умеют и что у них нет самолетов!» обозлился Кендзи.
Грузовик, возле которого стоял Кендзи, уцелел. Урны от сотрясения воздуха переместились к одному борту. Там, где стояли офицеры и начальник обоза, бомба вырыла глубокую яму. Рядом с ней лежал начальник обоза. Кендзи подошел к нему и увидел, что он мертв.
Все автомашины были исковерканы. Поэтому с уцелевшего грузовика торопливо сбросили урны прямо на землю и приказали солдатам взять по одной и нести до Нанкина. В грузовик уложили «боеприпасы» — огромные чемоданы и узлы, принадлежащие офицерам. Солдаты были недовольны этим, но никто не осмелился сказать что-нибудь вслух.
Кендзи взял одну урну, раздобыл кусок марли и подвязал ею коробку себе за шею. Урна была легкой, но неудобной. Когда остатки рот построились и пошли дальше вдогонку бригаде, Кендзи заметил на урне надпись. Он медленно разбирал ее на ходу:
«Тридцать третья дивизия действующей японской императорской армии в Китае. Пятая бригада, второй полк, третья рота первого батальона. Рядовой второго разряда Ито Мосабуро. Префектура Ибараки, уезд Циба, деревня Кояма, Япония…».
От неожиданности у Кендзи даже подкосились ноги. Он побледнел, ему стало не по себе.
«Значит, я буду наступать на Нанкин вместе с мертвым Ито! Так захотело небо. Он был моим другом и земляком».
Кендзи не мог отвести взгляда от надписи на урне. Он бездумно перечитывал ее раз за разом. И урна казалась ему все тяжелее и тяжелее. Словно не невесомый прах лежал в ней, а большое и тяжелое тело его земляка Ито Мосабуро.
К вечеру остатки рот подтянулись к тылу действующей бригады. Впереди шли упорные, тяжелые бои на самых подступах к городу.
Несмотря на превосходство японских сил, китайцы упорно оборонялись. Неумолчно грохотала артиллерия, обстреливая улицы города; где-то в стороне рвалась и рассыпалась со звоном шрапнель. В тыл, к полевым лазаретам, без конца проносили раненых. Их мучительные стоны наполняли вечерние сумерки. Внезапно к остаткам рот подскакал на взмыленной маленькой лошадке командир батальона и приказал прорываться в город, объятый огнем.
Нанкин горел, подожженный японцами. Ветер играл огнем, взмывая к небу величественные столбы искр и пламени. Китайцы медленно отступали, защищая каждую пядь своей земли. Солдаты бросились вперед, откинув за спины белые урны.
Чем ближе к Нанкину, тем страшнее грохотала, полыхала война. Огненные языки пламени метались в темноте, зловеще озаряя окрестности города. Рвались снаряды и бомбы, высоко в небе перемешивались люди, кони, земля.
Кендзи полз на коленях, напряженно пригибаясь к земле. В темноте он и другие солдаты наползали на мертвые тела, но когда они натыкались на раненых, те истошно кричали и плакали в беспамятстве. Это были свои, японцы. Кендзи узнавал их по крикам. «Сколько же здесь полегло?» мелькнуло у него в голове.
— Вперед! — яростно крикнул взводный.
И Кендзи, опять привалившись к земле, пополз вперед. Теперь уже было светло. Пылающий город освещал путь наступавшим. Впереди Кендзи, с боков, позади ползли по земле, через трупы солдаты его батальона с урнами на спинах.
— Марш мертвецов! — исступленно крикнул Кендзи.
В грохоте пулеметной пальбы и треска китайских гранат этот крик никто не услышал.
— Домо-о-ой! — опять завопил Кендзи, припадая к земле и продираясь вперед.
Подскакивая, урна била его по спине.
— Банзай! — вдруг над самым ухом Кендзи закричал взводный. — Банзай!
Солдаты вскочили на ноги и бросились вперед, вытянув перед собой короткие ружья с широкими штыками. Навстречу им прямо из огня выскочили из города люди. Они бежали молча. И когда уже казалось, что японские штыки проткнут этих смельчаков, они швырнули в лица японцам гранаты.
Кендзи высоко подбросило взрывом, и, падая на землю, он вспомнил о друге и земляке Ито Мосабуро, чей прах лежит у него за спиной в урне: «Что сказать в деревне о нем?»
Но в это время кровь подступила к горлу, и Кендзи, захлебываясь, прошептал:
— До-мо-ой!..
Скорчившись, он замер на земле, освещенной заревом нанкинского пожара.
Три девушкиКитайские войска защищали Путун уже больше недели. Их было немного: всего лишь один батальон отбивался от целой японской бригады, окружившей Путун со всех сторон. Японские снаряды и бомбы разрушали улицы и дома; толпы жителей метались по городу, окраины которого пылали, подожженные японскими снарядами.
Китайские солдаты не отступали. Батальон свой они назвали «отрядом смерти» и отказались оставить позиции даже тогда, когда главнокомандующий приказал отступить. Бойцы, измученные ожесточенными боями, но полные решимости сопротивляться захватчикам, яростно оборонялись. Они отстаивали каждую пядь своей земли, обильно поливая ее кровью.
В батальон все время прибывали новые силы — юноши, девушки, старики. Они брали винтовки из рук сраженных бойцов и стреляли во врага, еще не умея поражать. Они постигали искусство борьбы с врагами здесь же, в пороховом дыму, в грохоте разрывов.
В полдень восьмого дня японские части ворвались в город.
От всего батальона защитников города уцелела маленькая горсточка храбрецов. Прячась за выступами домов, залегая в канавы, они продолжали обороняться, встречая японцев пулеметным огнем и гранатами. Вскоре в городе наступила тишина. Не слышно было больше орудийной пальбы и взрывов. Путун был взят японцами.
В подвал разрушенного снарядами дома вползли три девушки — гранатометчицы героического батальона. Все три девушки еще восемь дней назад были работницами путунской шелкомотальной фабрики. Они лежали в подвале неподвижно и молча — говорить не хотелось. С улицы доносились выстрелы и душераздирающие крики жителей.
