Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
— Тут допросим их, Петер… — предложил я.
И удивился, когда командир не стал со мной спорить.
— Но только поподробнее, Володя… Не очень-то мне все это нравится…
Петер расставил патрули; свободные от караула рассеялись и разлеглись кто как мог, не выпуская, однако, оружия из рук. Димитрий достал кусок вареной говядины. Я поглядел на немцев.
— Ты только посмотри на них, Петер, они голодные…
Немцы смотрели на нас с отчаянием.
— А, все равно, накормим их…
Я не узнавал Петера. После того, как мы покинули Плоштину, его как подменили.
Я достал кусок мяса и, ни слова не говоря, протянул немцам. Они схватили его оба разом.
— Когда вы ели в последний раз?
— Четыре дня назад.
— Ешьте медленно, понемногу, не то будет плохо.
Они поняли. Стали отрезать мясо маленькими кусками, жевали медленно, тщательно. Жизнь возвращалась к ним с каждым куском, который они съедали. Я дал им флягу.
— Fein… was, Willi?[33] — сказал маленький немец.
Это был скверный самогон, самый скверный, какой мы когда-либо пили. Потому-то он и остался у меня, но в их положении и это казалось роскошью.
Мы оставили их в покое, пусть поедят, опомнятся. Они и правда успокоились. То, что мы накормили их, прогнало худшие опасения. Значит, партизаны вовсе не такие звери, как говорили их офицеры. Высокий немец, серолицый, со страшно заострившимся носом, даже порозовел. Он улыбнулся.
— Да, неплохо, не так ли, Мартин? Второй с полным ртом только кивнул.
Мы еще посмотрим, как поступить с ними, возможно, Петер прикажет их расстрелять, скорей всего прикажет, но они не смогут пожаловаться на немецком небе, что мы убили их умирающими с голода.
— Ну, а теперь скажите — кто вы и что…
Немец поменьше улыбался.
— Partisan Kamerad, — говорил он.
А высокий в который уж раз повторял, что они дезертиры.
— Откуда вы? Куда шли? Из какой части? Почему убежали? Где расположение вашей части?
Вопросы я задавал высокому. Он казался мне и сильнее и умнее.
Он отвечал коротко и, казалось, правдиво. Два месяца они блуждают по лесам. Сначала их было семь человек, один умер в дороге, с двумя они разругались и ничего теперь о них не знают, двое были убиты сейчас жандармами. И как только жандармы выследили их? Если бы не мы…
Ответы не удовлетворили нас. Откуда они ушли? Когда?
Это они помнят точно — в начале февраля. Откуда — они не могут сказать, но там были высокие горы, как Альпы, наверное, это были Татры.
Шли с Татр… больше двух месяцев — пусть расскажут кому-нибудь другому.
— А как вы жили? Где брали еду?
— Сначала у нас были консервы, мы взяли их с собой. Мы все хорошенько обдумали заранее, но не приняли в расчет, что можем заболеть. Больше трех недель проболел наш товарищ, он умер. Мы хотели перейти границу, укрыться в горах и дождаться там конца войны. Мы сыты ею по горло. Когда у нас кончилась еда, нас накормили местные жители, они дали нам еды, хотя видно было, что они ненавидят немцев. Нам давали хлеб, потому что мы дезертиры.
Значит, есть и такие немцы! Но что с ними делать? Отпустить? Но рано или поздно их схватят жандармы. Что же с ними делать? Что делать?
Петер внимательно слушал ответы немцев, которые я переводил ему. Я хорошо изучил его и знаю, что он скажет.
— Расстрелять! — сказал он, когда допрос был окончен. — Это немцы.
Он прав, он совершенно прав, только… Снова недобрым блеском горят его глаза. Черта с два такой изменится. Головорез.
Но я попытался возразить.
— Они порвали с немецкой армией.
Но я сам знал, что это не довод.
Немцы не понимали наших слов, но то, что речь идет о их жизни, было им ясно. Они отчаянно переводили взгляды с одного на другого — у кого искать защиты?
— Еще неизвестно, что они натворили на Украине, — сказал Димитрий, Димитрий, отпустивший немца, которого должен был расстрелять.
— Давай отпустим их, Петер, пусть идут на все четыре стороны, пусть немцы убьют их, зачем нам? Они все же не такие; очень мало нашлось немцев, которые решились порвать со всем этим свинством.
Эти слова прозвучали убедительно. И Петер не набросился на меня, он только пожал плечами. Немцы с тоской смотрели на нас. Мы продолжали спорить, они не видели в этом ничего хорошего для себя.
— Возьмите нас с собой, — подал голос высокий.
А может быть, тут нечисто? Может быть, это им и нужно? Нет, достаточно было посмотреть на них.
— А что нам с вами делать? Не станете же вы стрелять в немцев?
Высокий задумался. Этого вопроса они ожидали. Но нелегко ответить на него. Высокий долго размышлял, потом ответил:
— Не следовало бы нам стрелять. Но мы понесем вам пулеметы.
Чего выдумал! Во-первых, это рискованно, а потом что мы, рабовладельцы, что ли? Немец видел, что мне его слова не понравились.
— Нам все равно далеко не уйти. И война нам надоела, все равно скоро кончится. Сколько же мы перенесли…
Я и надеяться не мог, что Петер согласится. Но он задумчиво проговорил:
— А что? Наши ребята и так измучились с этими пулеметами…
Немецкие пулеметы весят восемнадцать кило. А кило стали тяжелее, чем кило бумаги.
Нет, мне это не нравилось. Я считал, что всему есть границы, даже во время войны. И прав Митя — кто знает, что делали эти двое в оккупированных странах?
Я продолжал допрос. Они должны за все расплатиться, за все, что сделали в жизни, но прежде они должны все рассказать о себе. Все.
Рассказ был недолгим. Один был докером из Киля, другой — учителем из Галле. Мартин, тот, что поменьше, был когда-то социал-демократом. Вилли, сильный, высокий, которого не сломили ни мучения, ни голод, был членом национал-социалистской партии. Он верил Гитлеру, как верили ему все немцы. Ну, а как теперь? Больше не верит? Больше не верит. Те двое, которых убили, тоже были нацистами. Один из них — даже эсэсовцем. Конечно, страшно то, что они натворили в мире.
— Наш командир решил, что вы можете оставаться с нами. Вы будете носить поочередно один из наших двух пулеметов. Только… разумеется, я не должен напоминать вам… жандармы вам больше не угрожают, но от нас, из нашего леса вам не уйти.
Нет, нет, конечно… они обещали, размахивая при этом руками. Они так рады, что мы пощадили их. Мы можем на них положиться.
Это было невероятное для нас событие — самое удивительное из того, что пришлось нам здесь, в горах, пережить. Мы приняли в свой отряд немецких дезертиров!
Но в этот день произошло еще одно удивительное событие.
Мы спустились в долину и собирались уже перейти шоссе, когда услышали шум приближающегося автомобиля. Мы скрылись в лесу. Я держал обоих немцев под прицелом. Петер прошипел:
— Стрелять только по команде!
Автомобиль приближался. В нем были какие-то офицеры, и в больших чинах, если судить по тому, сколько серебра было на их погонах.
Петер метнул гранату, машина подскочила, едва не застряла в заграждениях, партизаны открыли стрельбу, шины лопнули, двое офицеров были, как видно, убиты, но скорости автомашина не сбавила. Вторая граната попала в кузов, крыло было оторвано начисто, но машина не остановилась, она гнала и гнала вперед и скрылась, наконец, за поворотом.
Я разозлился. Этот Петер вечно хочет все делать сам. Нужно было дать команду стрелять, а не бросать гранаты. Потому что при нападении на движущуюся цель действеннее стрелять. Целясь, каждый стрелок успевает сосредоточиться. Если бы мы стреляли сразу из тридцати ружей, автомобиль не ушел бы от нас.
Я хотел сказать об этом Петеру, но тот был как будто не здесь. Его мысли были с шофером, который увел от нас немецкую машину.
— Нет, ты подумай только, какой это шофер, ты подумай! — с восхищением повторял он.
И что это делается с нашим Петером? Прежний Петер ругал бы все и вся по-сербски и долго не мог бы успокоиться.
Пожалуй, он прав, этот шофер заслужил жизнь, он сам выиграл ее. Молодец, ничего не скажешь.
Все кончилось так быстро, что мы не успели даже пустить в ход пулеметы.
Кружным путем мы возвращались к Чертовым скалам. Настроение было значительно лучше. Перед вечером мы подошли к скалам. До захода солнца оставалось совсем немного времени. Как только стемнеет, мы перейдем шоссе, патрулируемое немецкими постами, уйдем в самую чащобу и разведем там костры. Это будет наша четвертая ночь в лесу.
Мы спускались по просеке к шоссе. Вдруг Петер насторожился.
— Тихо!
Мы остановились. Прислушались. У Петера отличный слух. Моторы. Много моторов…
Мы поспешно залегли. Петер искал, где бы установить пулеметы. С одним из них залег он сам, другой поручили Лойзе. Лойза был старым солдатом. Он говорил нам, что считался хорошим пулеметчиком на полигоне.
— Как только немцы покажутся на повороте, — приказал Петер, — стрелять!
Прежде нужно было узнать, немцы ли это.
