Бруно Апиц - В волчьей пасти
Вы хотите сказать, если…
Гортензия усердно закивала.
Клуттиг остановился перед ней, широко расставив ноги.
— Военная операция, — решительно заявил он, — военная операция — это не переезд на новую квартиру!
Гортензия вздохнула. В военных операциях она ничего не смыслила.
— Вы один можете мне помочь. Что же мне делать? У Готгольда ведь нет машины!
Она расстегнула пальто и откинула его назад. Глаза Клуттига прилипли к ее грудям. Он тихонько проглотил слюну. У него запрыгал кадык. Гортензия видела борьбу на лице гауптштурмфюрера. Она двусмысленно улыбнулась, надежда в ней сменилась уверенностью в успехе. Но она заблуждалась. Похоть, обозначившаяся на физиономии Клуттига, была не так сильна, как ей бы хотелось. Глядя на Гортензию, Клуттиг негодовал, что эта соблазнительная женщина досталась такому болвану, как Цвейлинг. Из нее вышла бы отличная жена для гауптштурмфюрера. Подтянув к себе стул, Клуттиг уселся напротив Гортензии.
— Скажите, вы, собственно, счастливы? — спросил он без обиняков.
Гортензии стало страшно, взгляд Клуттига приковывал ее к месту.
— Нет, господин гауптштурмфюрер. Нет, нисколько. Вообще нет…
Клуттиг положил ей руку на колено.
— Хорошо, я возьму ваш багаж.
— О, господин гауптштурмфюрер!..
Обессилев от радости, Гортензия зажала его соскользнувшую руку между колеи. На какой-то миг Клуттиг готов был отдаться приятному ощущению, но тут же убрал руку, откинулся на стуле и уставился на Гортензию. Она чувствовала, как ее пронизывает его острый взгляд, и испытала мимолетный, давно не изведанный трепет.
— Вы, конечно, знаете, — без всякого перехода продолжал Клуттиг, — что ваш муж сделал с еврейским ублюдком?
Гортензия испугалась еще больше. Она открыла рот, но не успела ответить, как Клуттиг угрожающе зашипел:
— И записку написал тоже он.
Гортензия была настолько ошеломлена словами Клуттига, что он по одному ее виду убедился в предательстве Цвейлинга. Важность этого открытия поразила его самого. Оцепенение Гортензии перешло в жгучий страх.
— Я тут совсем ни при чем.
— Конечно, — заявил Клуттиг, беря женщину под свою защиту. Он вдруг почувствовал себя связанным с нею. — За измену полагается смерть! — резко сказал он.
Гортензия вскочила с воплем.
Ради бога, господин гауптштурмфюрер, ради бога!
Ее лицо исказилось. На нем был написан ужас. Клуттиг тоже поднялся. Они стояли друг против друга. Клуттигу казалось, что он ощущает теплоту тела Гортензии. Он схватил ее за руки. Отчаянный страх загасил в ней сейчас все чувственные желания, в то время как в Клуттиге они вспыхнули жарким пламенем. Теперь он уже нагло разглядывал Гортензию.
— Такая женщина, — внезапно с волнением произнес он, такая женщина…
Но Гортензия не слышала его. В ней все дрожало.
— Неужели вы его убьете?
Клуттиг отпустил Гортензию и криво усмехнулся. Испуг женщины доставлял ему наслаждение. Он не отвечал. Он вспомнил, что говорил про Цвейлинга Рейнебот: «Долговязый осел будет еще рад помочь нам разматывать клубок». Эти слова навели его на новую мысль, которая была в духе смелых комбинаций Рейнебота.
— Убить — этого было бы для него мало, — сказал наконец Клуттиг, помолчав. — Мы заставим его загладить сделанное свинство.
Страх Гортензии сменился надеждой.
— Как именно? — отважилась она спросить.
И Клуттиг быстро ответил:
— Если уж он завел шашни с коммунистами, он должен знать этих молодчиков. И не каких-нибудь — тех мы, конечно, тоже знаем, — а настоящих — из руководства подпольной организации.
Гортензия не имела понятия о том, что делалось в лагере, который был для нее только местом службы мужа. Ее снова обуял страх.
— Ради бога, господин гауптштурмфюрер!
Глаза ее то вспыхивали, то гасли. Клуттиг подошел к ней вплотную. Он был на голову выше ее, и Гортензии приходилось смотреть на него снизу вверх. Клуттиг заглянул в ее тревожные глаза, в нем снова поднялась волна страсти и сжала ему горло.
— Поговорите с мужем, — хрипло произнес он, судорожно стараясь подавить дрожь в голосе.
Гортензия кивнула испуганно и послушно. Она запахнула на груди пальто и повернулась к двери. Клуттиг бесцеремонно схватил ее за руки. Думая, что он хочет сказать ей еще что-то важное, Гортензия вопросительно взглянула на него, но не прочла в его лице ничего, кроме неприкрытого желания.
— Дайте ему отставку, — задыхаясь, проговорил Клуттиг. — Ваши вещи я возьму с собой, — пообещал он ей.
У Гортензии было лишь одно желание — поскорей убраться прочь. Чувственность этого человека, на которой она строила свои расчеты, вдруг вызвала в ней отвращение.
Когда Гортензия ушла, Клуттиг бросился в кресло и вытер потное лицо. Он тяжело дышал. Возбуждение все еще клокотало в нем.
В тот самый час, когда Гортензия была у Клуттига, Цвейлинг находился в кабинете у Рейнебота. Пойти к начальнику лагеря он не осмелился. Рейнебот, казалось, был в превосходном настроении.
— Ну, дорогой мой, — воскликнул он, — не повезло же тебе с твоим капо!
При этом он самодовольно улыбался. Цвейлинг усмотрел в этом благоприятный признак и сделал осторожную попытку «замолвить словечко» за Гефеля. Рейнебот с огорченным видом покачал головой.
— Глупая история вышла. К сожалению, дело касается не только Гефеля, но и тебя.
Цвейлинг навострил уши.
— Я-то тут при чем?
Он проглотил комок. Рейнебот со скрытым удовольствием наблюдал за ним.
— Вот и я спрашиваю себя об этом, — лицемерно промолвил он и вынул из книги рапортов записку Цвейлинга. — Я до сих пор не могу этому поверить…
Цвейлинга уже мутило. Он сразу узнал записку. Рейнебот сочувственно вздохнул. Ему нравилось мучить Цвейлинга.
— Мы немножко погладили по спинкам Гефеля и поляка, как его там, и, видишь ли… — Рейнебот прищурил один глаз и тем придал незаконченной фразе определенный смысл. — Короче говоря, они всю вину сваливают на тебя.
Цвейлинг чуть не подскочил, но, чтобы не выдать себя, превратил рывок испуга в жест негодования.
— Это просто месть.
Рейнебот откинулся вместе со стулом и, вытянув руки, уперся ими в край стола.
— Это самое говорил и я себе.
Он выдержал небольшую паузу, многозначительно вертя записку. Цвейлинг сделал слабую попытку оправдаться.
— Не думаешь же ты, что я…
— Я ничего не думаю, — перебил его Рейнебот. — Это дело заковыристое: Любопытны кое-какие мелочи. Например, с этом запиской…
Рейнебот небрежно бросил бумажку Цвейлингу. Тот, рассматривая ее, пытался изобразить удивление, но Рейнебот ясно видел его игру. В нем крепла уверенность в своем предположении.
— Эту записку не писал никто из твоей команды.
Цвейлингу становилось все более не по себе.
— Откуда ты знаешь? — рискнул он спросить.
Рейнебот с улыбкой сообщника взял записку, сложил ее и спрятал в карман, изводя Цвейлинга обстоятельностью своих манипуляций. Цвейлинг не обладал способностью ловким возражением парировать удар, и поэтому минута безмолвия превратилась одновременно в допрос и признание.
Рейнебот знал теперь достаточно. Наслаждаясь достигнутым, он снова откинулся со стулом, сунул большой палец за борт кителя и побарабанил остальными.
— М-да, дорогой мой…
Лицо Цвейлинга стало серым, как пепел. Подобно утопающему, он пытался удержаться на поверхности.
— Кто докажет, что это я…
Рейнебот быстро нагнулся вперед.
— Как ты докажешь, что это не ты?..
Они пронизали друг друга взглядом. И сейчас же лицо Рейнебота опять стало любезным.
— Я убежден, что ты тут совершенно ни при чем. — Это было чистейшее лицемерие, и Цвейлинг так и должен был его понять. — Пока подробности знаем только мы с Клуттигом. — Он угрожающе улыбнулся и поднял палец. — Пока! Можно было бы сказать и так: гауптшарфюрер Цвейлинг впутался в историю с еврейским ублюдком, чтобы напасть на след подпольной организации… Да, можно было бы даже сказать, что гауптшарфюрер Цвейлинг действовал по тайному поручению… — Рейнебот почесал подбородок. — Все это можно было бы сказать…
Тут Цвейлинг вновь обрел дар речи.
— Однако… я ведь никого из них не знаю.
Рейнебот мгновенно устремил на него указательный палец.
— Видишь ли, вот это-то мне еще и не ясно. Я, дорогой мой, честен и говорю тебе прямо.
Цвейлинг хотел пуститься в уверения, но Рейнебот резко остановил его.
— Не болтай вздора, Цвейлинг! На карту поставлена твоя голова! И время истекает. Не втирай мне очки!
Цвейлинг почувствовал себя совершенно беспомощным.
— Как же я могу…
Рейнебот поднялся. Скользкий угорь исчез. Холодно и грозно заговорил он с Цвейлингом:
— Как ты это сделаешь — твое дело. Ты заигрывал с коммунистами, и глубоко ли ты увяз — твое дело. Как ты вытянешь голову из петли — твое дело. Все это твое дело, ясно? Мы хотим знать одно: кто стоит за кулисами. Кого ты знаешь?
