Вадим Полищук - Зенитчик-2
На фильтре меня недолго мариновали — таких, как я, туда прибывали каждый день десятки и сотни. Многие без оружия, а некоторые и без документов, с ними разбирались основательнее. Моя красноармейская книжка, даже без фотографии, никаких подозрений не вызвала, и уже через неделю я оказался в таком же зенапе, только гвардейского танкового корпуса. Гвардейцам повезло чуть больше — они хоть и вышли из окружения почти без техники, но более или менее организованно. А мои прежние сослуживцы, насколько мне известно, еще ходили где-то по немецким тылам — в фильтрационном лагере никого из нашего корпуса я не встретил. А автомат все-таки отобрали.
Дела наши на фронте шли неважно. Левый берег Донца удалось удержать, но Харьков скоро должен пасть, а там, насколько помню, и до Белгорода дойдет. Но знал я и другое: это контрнаступление — лебединая песня панцерваффе. У них еще будут Курская дуга, Житомир, Арденны и Балатон, но больше ни разу им не удастся сотворить еще один котел, подобный тому, из которого только что выбрался.
— А может, все-таки согласишься? — настаивает комбат.
Батарея, в которую я попал, материальной частью укомплектована наполовину, а личным составом приблизительно на треть от штата. Проще говоря, на две пушки приходилось полтора расчета. При этом — два командира орудия, два комвзвода и один комбат, поэтому еще один сержант там был совсем не нужен. Старшина же сгинул в окружении вместе с поваром, полевой кухней и клячей, которая эту кухню возила.
— Место хорошее. Второй раз предлагать не буду.
А кто говорит, что плохое? Фактически — четвертый человек в батарее, при водке, продовольствии и прочих материальных благах. Плюс свобода перемещения и близость к прочим полковым "придуркам". На огневой позиции надо появляться один-два раза в день вместе с кухней. Правда во время боев придется гоняться на лошади за батареей, передвигающейся на машинах, и обязательно ее находить, ведь с полной кухней патрули обратно не пропустят. А байку про расстрел старшины, вывернувшего содержимое котлов на дорогу, я уже слышал. Или это не байка была?
А тут меня еще вши заели, нахватался за время круиза по немецким тылам. Ну и проявил я инициативу. Нашел двухсотлитровую бочку из-под бензина, с помощью топора и кувалды ликвидировал "верхнее днище" и вместе с другими батарейцами вкопал ее на склоне оврага. Вырыли под ней печку, развели огонь, налили воды и можно мыться. Вода, правда, первое время бензином пованивала, а потом — ничего, нормальная стала. Белье поменяли, обмундирование отдали в прожарку. Когда старое исподнее кидали в огонь — треск стоял. Так от сопутствующей живности почти избавились. Начальство заметило, вот теперь и настаивает.
— Ну хотя бы временно, получим новые орудия — опять станешь командиром.
Это мы уже тоже проходили, нет у нас ничего более постоянного, чем временное. Тут только согласись, хрен потом слезешь.
— У меня, товарищ старший лейтенант, на такие должности — аллергия. Разрешите, я расчет и орудие в прежней должности подожду.
— Черт с тобой, жди, — комбат разочаровано машет рукой.
— Разрешите идти?
— Иди. Стой.
Я оборачиваюсь.
— Тряпку немецкую сними и выброси, а то, как тебя вижу, так рука сама к кобуре тянется.
— Есть снять!
Снять, конечно, сниму, хотя ночи еще холодные, да и днем ветер бывает довольно промозглый, а выбрасывать не стану. Выстираю и постараюсь сохранить, может, еще пригодится, хотя бы ближайшей осенью.
Корпус занял оборону по левому берегу Северского Донца, растянувшись на пятнадцать километров от Малиновки до Шелудьковки. Точнее, держат оборону только мотострелковая бригада, приданный корпусу разведбат и то, что удалось наскрести по тылам, включая автоматчиков и минометчиков. Танковые бригады и штаб корпуса вывели за сто километров от фронта, аж в Купянск. А жизнь продолжалась. Выбравшиеся из окружения и понемногу отходящие от напряжения предыдущих боев люди снова почувствовали себя живыми. Этому, правда, не способствовали погода и кормежка.
В ночь на 18 марта нас разбудил грохот артиллерии. Выскочив из землянок, мы увидели на северо-востоке сполохи взрывов и зарево осветительных ракет. Первая мысль — немцы прорвались. Расчеты заняли свои места и приготовились открыть огонь по наземным целям. Никакой растерянности и уж тем более паники не было, не сорок первый на дворе. Те, кто прошел Сталинград, бегать отучились. Между тем грохот артиллерийских разрывов не приближался, хотя и не ослабевал. Комбат Гогелашвили связался со штабом полка.
— Наши на правый берег пошли, — сообщил он, — это наша артиллерия их поддерживает.
Утром выяснилось следующее: четыре дня назад противостоящую нам танковую дивизию СС сменила пехотная дивизия, прибывшая из Франции и восточного фронта еще не нюхавшая. В корпусе набрали две сотни добровольцев, сутки готовили операцию и этой ночью переправились на правый берег. Атака началась без артподготовки, но благодаря этому была настолько неожиданной, что немцы побежали. Наши продвинулись почти на километр до линии железной дороги, еще три часа отбивали контратаки немцев и к утру вернулись назад приведя с собой два десятка пленных.
С конца марта зарядили проливные дожди, и боевые действия практически прекратились. Вода стоит на огневых позициях, вода хлюпает в ровиках, ее постоянно приходится вычерпывать из землянок. А обсушиться негде — все уцелевшие дома и так под завязку забиты либо гражданскими, либо военными. Дрова в округе есть, но свежесрубленные лесины горят плохо, тепла почти не дают, только дымят. Зато и по специальности работать не приходится — в такую погоду никто не летает, ни наши, ни фрицы. К тому же развезло не только взлетные полосы, но и дороги, то есть бензин и бомбы на аэродром доставить почти невозможно.
В один из таких тоскливых и мокрых дней меня вызвал к себе комбат.
— У тебя какое образование?
— Верхнее.
Гогелашвили шутку не оценил.
— Документы есть?
Пришлось еще раз выкладывать свою легенду.
— Хватит, и так понятно, — прервал меня комбат. — Пойдешь в штаб полка писарем. Временно, до получения новой техники. Это — приказ.
Последнюю фразу он успел вставить еще до того, как я успел открыть рот.
— Есть, в штаб.
— Собирайся, машина будет через час. В штабе найдешь пээнша капитана Руденко, поступаешь в его распоряжение. Все, иди.
Штаб полка расположился в нескольких уцелевших домах на окраине маленького поселка. После недолгих поисков я добрался до нужного капитана — смуглого брюнета, судя по характерным ухваткам и выражениям, родом он был из Одессы.
— Вже прибыл? Ступай до старшины Лившица, он тебе место в землянке определит, и пулей обратно, дел невпроворот.
Не успел я выйти, как был остановлен капитаном.
— Постой. Это шо, все твои бебехи?
Из вещей у меня действительно были только командирская сумка, доставшаяся мне в наследство от особиста, и скатка с трофейной блузой.
Моя штабная карьера едва не потерпела фиаско буквально в первый же день — я еле-еле мог писать перьевой ручкой, постоянно макая ее в чернильницу. Пришлось вспомнить времена, когда никто еще не слышал таких слов, как "компьютер", "плоттер" и "автокад", а все чертежи выполнялись тушью на обычном ватмане. Тушь — это не карандаш, в случае ошибки никакой ластик не поможет, разве что лезвие "Нева" от безопасной бритвы, да и то далеко не всегда. Получается иссушающе медленно, зато кра-аси-иво-о! Первый раз, взяв в руки написанный мною рапорт, Руденко поинтересовался.
— Это у тебя почерк такой?
— Это не почерк, это чертежный шрифт. Мне так писать привычней.
За это и оставили. Потом у меня прорезался талант к списанию различного имущества, утраченного в ходе боевых действий и выхода из окружения. А утратили много… Начальник штаба, читая мои акты и рапорты, хмыкал, крякал, изумленно поднимал брови и, вздыхая, в конце концов, подмахивал, оставляя закорючку между своими званием и фамилией, аккуратно выписанными чертежным шрифтом.
Впервые за два года я попал в полковой штаб. Какого-либо антагонизма между "огневиками" и "штабными" я не замечал, по крайней мере, в нашем зенитном полку. Все хорошо понимали, что и штабную работу надо кому-то делать. За то короткое время, что я провел в стенах штаба, мне, естественно, не удалось понять всех принципов его функционирования. Они были очень сложны, а многие скрыты от постороннего глаза. Да и особого желания проводить подобные исследования не было — как не крути, а я здесь человек абсолютно посторонний, к тому же временный. Но кое-что за его обитателей — как сказал бы одессит Руденко — я узнал.
Командир полка. До войны командовал зенитным дивизионом. За два военных года из капитанов в майоры — невелик взлет, зато не упал. В герои не лезет, но и труса не празднует, во время зимнего наступления в штабе не сидел — передвигался вместе с передовыми батареями. И во время немецкого контрнаступления полк сумел вытащить. Почти сумел, но у других потери были значительно больше.
