Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить
После первых же очередей строгий немецкий порядок стал рушиться. Мотоциклисты обгоняли грузовики, устремлялись по объездной дороге, вспыхнул тент на одной из машин, пламя охватило кузов и груз. На небольшой площади, от которой лучами разбегались проходы между бараками, группа эсэсовцев пыталась удержать наступающую колонну. Голосил пулемет, немцы засели за дощатым помостом, похожим на арену, на котором были установлены три загадочные конструкции, завешенные брезентовыми чехлами. «Театр начинается с вешалки», – вспомнилось Зорину, к горлу подступил ком.
Эсэсовцы упорно отстреливались. Их закидали гранатами и, пока не развеялся дым, навалились, искромсали – за поруганную Родину, за тысячи замученных в концлагере, за семерых своих парней, не добежавших до помоста, за жизнь такую… В дыму перед Зориным нарисовался офицер – на фуражке с высокой тульей череп и скрещенные кости. Бледный, с мутным взором, он уже расстрелял весь рожок, отбросил никчемный автомат. Выхватил «Вальтер» из кобуры, приставил ствол к виску, глубоко вздохнул… Зорин не позволил фрицу такого удовольствия, вскинул автомат, нарисовал на груди крест свинцом. Торжествующе вопя, штрафники бежали дальше. Им навстречу от объятых пламенем бараков костыляли измученные, оборванные, истощенные люди в полосатых лагерных одеждах, в «гольцшугах» – деревянной обуви для заключенных, рыдали, тянули к ним руки. Ходячий скелет с пучками седых волос на плешивой голове, в рваных штанах, с трудом прикрывающих лодыжки, рухнул на колени, принялся усердно креститься, задрав к небу гноящиеся глаза. Какой-то доходяга схватил Алексея за хлястик, принялся бегло частить на английском. Он отмахнулся – можно было, конечно, вспомнить давно забытое в школе, тепло и душевно пообщаться с иностранцем, но как-то время к тому не располагало. Он отмахнулся, буркнул что-то вроде «сорри, некст тайм», припустил дальше.
Танки, вышедшие на рубеж, открыли беглый огонь по западной оконечности лагеря, оказав неоценимую услугу штурмовой колонне. Снаряды кромсали административные здания, взрывались на дороге. Но колонна, неся потери, уже уходила от лагеря – по дороге в южном направлении, в обход какой-то сложной кособокой горы, в центре которой имелась небольшая седловина с грунтовой дорогой, прячущейся в лесу. Данную дорогу немцы проигнорировали, – вероятно, она не была предназначена для проезда тяжелого транспорта. Танки уже входили в концлагерь, за ними шли полуторки с пехотой регулярных войск. А штрафники завязали упорный бой с ротой охраны концлагеря, отступившей к южным воротам. Эсэсовцы плотным огнем прикрывали отход колонны. Штрафники наседали – в самый ответственный момент, когда солдаты залегли, был ранен в бедро командир третьего взвода лейтенант Матвейчук. Он выл, согнувшись в три погибели, зажав ветку зубами – боль казалось такой невыносимой, что проще умереть, чем с ней жить. К лейтенанту бросились санитары, поволокли в безопасное место.
– Зорин, командуйте взводом! – крикнул перебегающий от дерева к дереву Негодин.
Алексей повел своих солдат в обход лесистой балки, надеясь отсечь противника огнем и успеть перехватить хотя бы часть колонны, ползущей по изгибам дороги. Планы провалились, но вины временного комвзвода в том не было. В разреженном сосновом лесу немцы предприняли контратаку, заслонили собой колонну. Сначала они прижали штрафников к земле дружным огнем из автоматов и карабинов, потом поднялись и, как ни в чем не бывало, прогулочным шагом отправились в атаку. Солдаты Зорина прятались за деревьями, зарывались в спелый мох и не верили своим глазам: эсэсовцы, в ус не дуя, шли и смеялись, переговаривались между собой! Напевали одну из своих «модных» строевых песенок: «Коль нам придется умирать, прекрасней смерти не сыскать, чем смерть солдатская в бою!» Лениво стреляли от бедра, перезаряжали на ходу, валко двигались дальше. Оберефрейтор с двумя полосами на погонах остановился, помочился на дерево. Странный поступок вызвал смех тех, кто двигался рядом. Неужели это было так смешно?
– Братцы, да они же пьяные в дрезину! – прозрел Пастухов. – Ну, ни хрена себе зарисовочка!
– А мы почему не пьяные? – обиженно выкрикнул Осадчий. – Им, значит, можно, а нам – хрен? Эй, Зорин, давай-ка этих упырей как следует отвалтузим?
– Не вставать! – крикнул Зорин. – Огонь, парни!
Ударили плотно, с охотой. Оберефрейтор, не успевший застегнуть штаны, завертелся юлой. Рослый гренадер с очками на длинном носу допрыгал, как на ходулях, до ближайшего дерева, по которому и сполз, продырявленный во всех доступных местах. Болотный поливал из компактного «Горюнова», не оставляя эсэсовцам ни шанса. Немцы валились с невозмутимыми минами, словно так и надо, словно на том свете им пообещали нечто такое, что умереть – просто милость божья. Они уже не шли в атаку, встали, как-то задумчиво стали пятиться, огрызаться огнем.
– А вот теперь отвалтузим! – крикнул Зорин. – Пошли, славяне!
Били фрицев душевно, грубо и увлеченно – ножами, прикладами, кулаками. Били молча, остервенело, о чем тут говорить? Благородная ярость взрывала головы, удесятеряла силы. И снова Литвинов запутался в полах шинели, едва не закрыл грудью пулемет, с которым Болотный шел по лесу и достреливал тех, кто не успел спрятаться. Тот раздраженно отпихнул неуклюжего солдата, Литвинов повалился на немца, который порывался встать – ему защемило ногу телом товарища. Нашло на солдата – сорвал с головы каску и принялся остервенело бить ею фрица по морде – бил, не останавливаясь, пока не брызнула кровь, не хрустнули носовые хрящи, не отлетел дух. Поднялся, шатко доковылял до разлегшегося под деревом долговязого гренадера, стащил с него очки, водрузил себе на нос, недоверчиво оглядел пространство. Восторженный вопль огласил арену боя:
– Я вижу, люди, я вижу! Я всё вижу! – схватил автомат, валяющийся без дела, полоснул по ближайшей сосне – из-за дерева вывалился бледный эсэсовец, схватился за простреленную коленку.
– Воистину видит! – загоготал Пастухов и короткой очередью избавил раненого от необходимости долго и муторно скитаться по госпиталям. – Ну, всё, мужики, берегись! Наш Литвинов теперь еще и видит!
Добивая последних, отряхиваясь, ругаясь, штрафники пробились через лес, вывалились на дорогу и соединились с машинами бронетанкового батальона, стреляющими вслед уходящей колонне.
Дело клонилось к закату, когда офицерам удалось собрать ошметки роты и выстроить недалеко от западного въезда в концлагерь. В Грабовице царило оживление. Часть заключенных удалось отбить – не всех уничтожили или вывезли. Тут уже хозяйничали люди с хорошо знакомыми малиновыми околышами на фуражках. Стучали молотки – заделывались дыры в колючей проволоке. Солдаты возились на пепелище – растаскивали головешки, оставшиеся от сгоревших бараков, заливали водой последние тлеющие очаги. Выживших заключенных собирали на центральной площади, оцепленной автоматчиками, – там уже оборудовали на скорую руку нечто вроде «приемной комиссии».
– Был немецкий концлагерь – станет советский, – вполголоса бормотал Бойчук. – Ну да, не спорю, кого-то, возможно, и освободят. Скажем, англичан с французами.
Мимо шли стрелковые роты. Сотни сапог вздымали клубы пыли, солдаты тяжело дышали. Проносились «виллисы» с офицерами и связистами. Передовые группы дивизии вгрызались в отроги Бескид, еще не зная, что надолго в них застрянут.
– Рота, получен приказ примкнуть к 91-му мотострелковому полку и выдвигаться с ним до Оршан! – зычно возвестил ротный. В бою он не пострадал, в отличие от замполита Лившица, который словил таки, на удовольствие солдатам, пулю ниже колена и был торжественно препровожден в санитарный фургон с молчаливым наказом подольше лечиться. «Картина есть хорошая у Петрова-Водкина, – вспомнил Мишка Вершинин. – «Смерть комиссара» называется».
– Вольно, рота, никуда не разбредаемся! А то опять потом собирай вас… – Он отыскал глазами Зорина, поманил его, отвел в сторону.
– Ты вроде парень ловкий и сообразительный, Зорин, – начал Негодин не предвещающим ничего хорошего голосом. Поколебался, как бы яснее сформулировать проблему. – В общем, командование озабочено… Возможно, пустышка, но проверить следует. Видишь дорогу? – Он повернул голову. Зорин проследил за его взглядом. Дорога, которую проигнорировали при отступлении немцы, видимо, не являлась основной артерией инфраструктуры лагеря. Но машины по ней ходили, судя по вдавленной колее. Она тянулась вдоль каменных развалов, буйных зарослей можжевельника – куда-то в гору. – Кому-то из мудрого руководства пришло в голову, что немцы нас намеренно отводили в сторону от этой дороги, чтобы мы на нее не сунулись. Сомнительно это как-то… – Негодин скептически почесал фуражку, – но посмотреть надо. В общем, представитель из штаба дивизии озадачил командование полка, командование озадачило меня, а я озадачиваю тебя, Зорин. Получишь исправную полуторку. Правда, без водителя – ну да ничего, кого-нибудь из своих посадишь – бойцов на борт, дуешь в гору, убеждаешься, что там ничего нет, и пулей обратно, догонять нас. Задачу понял? Сколько бойцов осталось у тебя во взводе?
