Владимир Возовиков - Особое задание
Комбат Фисун сидел у скудного огонька, рисуя на карте. Он любил походные костры, добрел близ огня, и солдаты, зная это, даже в голой степи умудрялись разводить огонек, если позволяла обстановка.
Выслушав доклад Тухватуллина, комбат ткнул пальцем в один из складных стульчиков у костра:
— Садитесь. Небось упарились?
Тухватуллин сел. Говорить не хотелось, по крайней мере сейчас.
— А ловко вы его, а?.. Заставили рассекретиться. Думал я — каюк вам, как в сопки залезете. Дозорный-то экипаж проглядел засаду… Ну-ну, молодец — не дал взять себя голыми руками, молодец…
«Хвалит, значит, не к добру», — с тревогой думал Асхат.
Со стороны ближнего распадка быстро шел Ершов по мерзлой земле. «Так ходят победители», — подумал Асхат.
Ершов остановился в двух шагах от костра, бросил руку к шлемофону.
— Товарищ майор!..
Фисун махнул рукой.
— Знаю ваш доклад! Садитесь рядом да послушайте вон Тухватуллина. Оч-чень интересно вам послушать, как это он умудрился трехсотметровое поле за пятнадцать минут проскочить. Уж не по воздуху ли, а, Тухватуллин?
— Товарищ майор, — повторил Ершов, не меняя позы. — Я не могу слушать Тухватуллина, пока вы не выслушаете меня. В роте случилось ЧП…
Он рассказывал торопливо, словно боялся, что его прервут, — рассказывал, как после отбоя учинил допрос саперам, работающим вместе с ротой: почему не остановились осмотреть мост — ведь любое могло случиться. И тогда командир саперного отделения доложил, что не позволил командир дозорного экипажа, а «какой-то» указатель просто сбил гусеницей в кювет. Но сапер утверждает, будто указатель предупреждал, что мост «разрушен»…
Ершов говорил, упорно глядя на затухающий огонь костра. Бледноватое от усталости и холода, его лицо осунулось, казалось некрасивым, под глазами лежали тени, а в глубине зрачков затаились бессильный гнев, стыд и невыразимая обида, что так плохо, позорно вышло из-за нечестности командира дозорной машины. Асхату вдруг захотелось броситься к Сашке, стать рядом, взять на себя его невольную вину. Какой же смешной, нелепой, мелочной казалась теперь их размолвка, и стыдно было, что он сам, Асхат Тухватуллин, оказался причиной той размолвки… Но Фисун? Простит ли Фисун Ершова? Майор — человек добрый. Но такие вот добрые в гневе особенно беспощадны.
Когда лейтенант смолк, Фисун нагнулся, пряча лицо, пошуровал в костре, потом снизу вверх вопросительно посмотрел на Ершова.
— Ну так и что ж нам теперь делать, а? Победителей не судят?
— То не победа! — вспыхнул Ершов. — Рота потратила бы на переправу не меньше часа. И я не могу сказать, в каком положении мы оказались бы, потеряй этот час.
Майор медленно сложил карту, сунул её в планшет.
— После учения разберемся. Сержант! — позвал комбат. — Узнайте, когда обед готов будет. Да начальника штаба позовите, он в третьей роте…
— Обед через десять минут можно подавать, товарищ майор.
— Слыхали, товарищи командиры? Через десять минут будет готов обед. Плюс ещё тридцать — людей накормить. Всего сорок — немного. Чтоб через сорок быть в штабе!
Лейтенанты вытянулись по стойке «смирно».
— Вы, Тухватуллин, к начальнику штаба явитесь. А вам, Ершов, я сам задачу поставлю на второй этап учения.
— Есть, товарищ майор!
— Да смотрите у меня, друзья! — Фисун, хитро сощурясь, погрозил пальцем. — Без фокусов. Третьего этапа не будет.
Лейтенанты шли рядом, касаясь друг друга плечами. И когда пора уже было расходиться, Асхат сказал:
— Знаешь, а ведь ты зря огонь открыл издалека. Дозор не видел засады, я устроил провокационную атаку. И ты клюнул.
— Не может быть! — удивился Александр.
— Значит, может! Так что нервишки свои не распускай. И вообще посматривай — спуску не дам.
— И ты гляди. От любимой девушки я ещё могу отказаться ради дружбы, но от любимой роты — шалишь!
И, шутливо толкнув друга, Александр быстро побежал к своим танкам, скрытым в распадке. Минуту Тухватуллин стоял в растерянности.
«Что он сказал, шайтан? Разве можно так шутить! Или он не шутил? Ради дружбы отказаться от любимой девушки?.. Так он, может быть, в самом деле отказался? И нагородил тогда глупостей, чтобы какой-то повод придумать?.. Но разве Асхат Тухватуллин просил его отказываться? Разве Асхат Тухватуллин хочет, чтобы он отказывался? „Ради дружбы“! Что за дружба, если Асхат Тухватуллин всю жизнь будет чувствовать себя виноватым перед другом!.. Погоди, шайтан рыжий, я тебя сегодня отколочу за твою глупость. А потом разыщу эту самую Елену и устрою тебе с ней встречу… Нет, ты сам её разыщешь. Ты не знаешь ещё Асхата Тухватуллина!»
Жег лицо северный ветер, стеклянно позванивала под сапогами трава, мелкие камешки были скользкими, как ледышки, но лейтенант не боялся упасть. Он бежал во весь дух по склону сопки, потому что оставалось мало времени, а надо было как следует подготовить роту.
Кедры на скалах
В здешних горах редко встречались большие деревья, но всякий раз, когда выпадал снег, Евгению Смирнову чудилось: за белым отрогом, что заслоняет горизонт, тянутся знакомые хребты в густых пихтовых гривах. И где-то там, над дорогой, под самые тучи вздымается скала из красноватого саянского гранита и синих сланцев, а над её обрывом — шеренга темно-зеленых кедров, похожая на воинский строй. Он, бывало, даже завидовал железной крепости этих деревьев, буравящих корнями гранит, противостоящих ураганам и грозам. Там, на высоте, открытые всем стихиям, они должны вырастать такими.
Сегодня ночная метель выбелила холмы горной полупустыни, и снова вспомнились оснеженные пихты и кедры далеких Саян. Казалось, и здешняя скупая природа решила принарядиться к празднику. «А ведь праздник-то действительно на пороге, — с удивлением подумал Смирнов. — Да какой праздник — Новый год!» Ну что ж, если люди о праздниках забывают, значит, не скучно живут. Да и спохватился командир вовремя: успеет организовать в роте новогодний вечер, написать благодарственные открытки для отправки родителям лучших солдат и сержантов. Хорошо бы к самодеятельности прибавить интересную викторину. Да стенгазету выпустить повеселее с большими портретами ротных отличников и героев последних учений.
Жаль, заместитель по политчасти в отпуске, но помощников и затейников найдется достаточно. Только надо сегодня же их озадачить, тем более что рота сегодня отдыхает. Этот редкий неурочный выходной она заслужила трудами на полигоне и тем, что раньше соседей закончила обслуживание машин.
Смирнов шел в роту не спеша, стараясь обдумать заранее, кому и что поручить, но мысли упрямо поворачивали в иное русло. Словно чьи-то далекие и близкие голоса оживали в мягком похрустывании снежка, наполняя душу той осветленной грустью, что посещает человека в предновогодние дни, когда он невольно оценивает прошедшее, отмечая памятью то главное, чем жил, что потерял и приобрел, чего достиг или мог достигнуть.
Вот он на вечерней улице большого города, в руке его — теплая девичья рука. «…Женя, ты пиши хотя бы раз в месяц, а уж я дождусь, только пиши, пожалуйста…» А вот — отец, приехавший проводить его в аэропорт. «…Ты, сын, главное помни теперь: ротный — это фигура, это человек самостоятельный, хозяин! Ты, главное, сразу себя покажи хозяином. И пиши. Я ведь тоже был ротным. Старшиной!»
Третью неделю лежат в столе незаконченные письма. Надо сегодня обязательно дописать…
А вот он ведет колонну роты среди желтых холмов предгорья по следу дозорной машины на липком каменистом суглинке. Как он старался тогда за всем уследить, как хотел заслужить доброе слово комбата, доверившего ему, старшему лейтенанту Смирнову, командовать головной походной заставой! Кажется, всё он делал правильно, но… Экипаж дозорной машины поздновато обнаружил засаду «противника», головной взвод попал под огонь. Спешив два взвода, Смирнов сам повел их в атаку, третий направил в обход сопки, через длинную гряду, для удара во фланг засады.
На длинном скользком подъеме решительной и дружной атаки не получилось, завязался упорный огневой бой. Когда же подошедшая батарея нанесла по засаде удар, «противник» отошел на новый рубеж обороны беспрепятственно, потому что водители обходящего взвода не сумели с ходу одолеть крутую гряду. Учение продолжалось, но впереди батальона действовала уже другая рота во главе с опытным командиром.
На разборе комбат пощадил Смирнова за молодость, но щадить ли ему себя самого? Откуда берутся посредственные командиры, бесцветные люди, вечные середнячки, которым стараются не доверять ответственных дел, поднимающих человека на самый гребень жизни? Не порождает ли их склонность к самооправданиям в служебных и жизненных неудачах с первых самостоятельных шагов. Оценивая каждый момент прошедших учений, он заметил: подчиненным его всё время чего-то чуть-чуть не хватало. Командиру дозорной машины — наблюдательности разведчика. Солдатам — горной закалки. Водителю обходящего взвода — мастерства, чтобы с ходу одолеть крутой гребешок. Командиру этого взвода — решительности. Догадайся он немедленно спешить людей и вывести их на гребень, взвод мог своим огнем задержать отход «противника», и весь бой сложился бы иначе.
