Анатолий Белинский - Дорогами войны. 1941-1945
– Шо? – спросил старик.
– Ты меня не узнаешь? – тоже задал вопрос Квятковский и подошел вплотную к повозке.
Старик не спеша разгладил усы и так же неторопливо басом ответил:
– А на шо ты мини здався?
– Ты ведь брат Панаса Загоруйко?
– Ниякого Панаса не знаю и знаты не хочу.
– Не знаешь Панаса Загоруйко?
– Ни.
– И жинку его, Хиврю, не знаешь?
– И Хиврю не знаю.
– Ну, посмотри на меня и вспомни: мы с Панасом приезжали к вам.
И Квятковский, навалившись на подводу, подставил свое лицо к самым глазам старика для опознавания. Старик отшатнулся назад и, уже повысив голос, почти закричал:
– Та шо ты причипывся, бисова родня! Гэть вид пидводы!
– Врешь ты, хитрый хохол, ты меня хорошо знаешь, только боишься признаться, – загадочно произнес Квятковский в самое лицо озадаченного старика и скрылся в гуще солдат.
Хлопцы из штабной батареи незаметно наблюдали за Квятковским и солдатом. После ухода Квятковского старик некоторое время сидел, очевидно, обдумывая появление странного знакомого. Потом, обнаружив, что у него недостает двух кусков сала, он засуетился, стал нервно бросать в мешок харчи, поднялся на повозку, встал на колени и долго среди солдатской массы отыскивал «знакомого» с двумя кусками сала.
Примерно в мае дивизия заняла оборону по левобережью реки Миус. Началась усиленная разведка обороны противника. Прибыл новый командир дивизии полковник Говоров. Ниже среднего роста, лет шестидесяти, коренастый, с каким-то неприятным лицом, со щетинистыми подстриженными усиками. Он обладал неподражаемой способностью всех и все крыть трехэтажным матом. Мат в то время был не новость, матерились почти все, но обычными ругательствами. У Говорова же ругательства были самые отвратительные, которые можно услышать только от уголовников, шпаны, тюремщиков. Ругательства он обрушивал на всех без исключения – от рядовых до старших офицеров, причем всегда и везде, даже в оперативном отделе, в присутствии машинисток и телефонисток. Слушать матерщину было противно, тем более из уст пожилого человека. Особенно Говоров свирепствовал во время неудачных боев: создавалось впечатление, что ругательствами Говоров пытается прикрыть отсутствие собственных военных знаний.
В целях выявления огневой мощи противника была назначена разведка боем: рота автоматчиков перед рассветом должна была демонстрировать наступление. Весь командный состав занял свои места на наблюдательных пунктах. Отстрелялись батареи, но атаки автоматчиков е последовало. По телефону что-то бормотали нечленораздельное: кто говорил, что командир роты отдыхает, кто говорил, что он заболел. Послали в роту работника политотдела, и тот обстоятельно выяснил, что перед атакой командир роты решил закусить и попросил у старшины сто граммов водки. Старшина налил ротному стакан крепчайшего самогона. Выпив на голодный желудок самогон, старший лейтенант свалился и заснул непробудным сном. Все попытки поднять его на ноги не дали положительных результатов, и атака была сорвана.
Командир дивизии приказал командира роты и старшину арестовать и привести в штаб. Уже утром во двор к командиру дивизии привели арестованных, там же находилось с десяток офицеров штаба. Вышел из дома Говоров и сразу, с порога, указывая на старшего лейтенанта, рявкнул:
– Расстрелять негодяя!
Из стоявших офицеров никто не пошевелился. Полковник посмотрел на них и повторил:
– Слышали? Расстрелять негодяя!
Но и на сей раз никто из офицеров не проявил усердия.
– Э-э-э, вашу мать, трусы!
И полковник обратился к адъютанту:
– Принеси маузер.
Адъютант вынес из квартиры пистолет в деревянной кобуре. Говоров взял пистолет. Старший лейтенант попросил:
– Товарищ полковник, я искуплю свою вину в боях.
– Не надо! – ответил Говоров, продолжая возиться с маузером, который, видимо, держал у себя больше для декорации и пытался стрелять из него впервые.
Прицелился, щелкнул: выстрела не последовало. Еще раз прицелился, щелкнул – пистолет молчал. Говоров бросил пистолет к ногам адъютанта и обратился к одному из офицеров:
– Дай-ка пистолет!
Напротив крыльца была глиняная стенка летней кухни. Обращаясь к арестованному, приказал:
– Стань ближе к стенке!
Старший лейтенант подошел к стенке, и тогда Говоров двумя выстрелами застрелил командира роты. Потом повернулся к побледневшему старшине, потряс возле его носа пистолетом:
– А тебя, так твою… в штрафную роту!
Два раза дивизия пыталась прорвать оборону противника и оба раза, неся громадные потери, откатывалась на исходный рубеж. Говоров во время боев сидел на КП, расставив локти, следил через бинокль за полем боя. Иногда он казался каким-то чудовищем, поглощавшим свою дивизию. Он не принимал никаких доводов от командиров стрелковых полков, не хотел слушать, что атаковать больше некому – в ротах осталось по нескольку человек. Со страшными ругательствами он повторял: «Вперед! Вперед!» В один из дней самых сильных боев Коробков проходил мимо землянки политотдела. Из землянки, чем-то встревоженный, вышел начальник политотдела полковник Федоров. Он жестом остановил Коробкова и приказал:
– Возьмите двух-трех автоматчиков и догоняйте меня!
Сам он бегом пустился под гору, в сторону переднего края. К счастью, у землянки штаба КАД в тени сидели два разведчика, Лопатин и Еремин. Коробков приказал им следовать за собой и не отставать. Начальника политотдела они настигли на открытом склоне реки. Противник заметил бегущую группу из четырех человек и открыл огонь из двух орудий. Местность – как на ладони, видимо, хорошо пристреляна: снаряды стали рваться прямо среди прижавшихся к земле людей. Потом противник решил, что все уничтожены, и прекратил налет. Полковник Федоров, до этого чисто, опрятно одетый, в одно мгновение стал закопченным, китель до неузнаваемости испачкан грязью.
Полковник повернулся и крикнул остальным:
– По одному, к речке!
Сам поднялся и побежал к речке, легко перепрыгивая через промоины. Перешли речку и оказались в устье балки, где местность противником не просматривалась. Балку пересекал ход сообщения.
– Вот здесь останьтесь! – приказал полковник Коробкову. – По балке отходит 865-й стрелковый полк, остановите его, а командира направьте по ходу сообщения ко мне!
Сказав это, он направился по траншее в сторону.
Только полковник отошел от Коробкова, как из-за поворота балки показалась пехота. Шли они толпой, трудно было понять, что они представляют – полк, батальон или только роту. Больше половины из них были забинтованы, здоровые вели раненых товарищей. Коробкову никогда раньше не приходилось выполнять таких приказаний Он подумал: «А если они не послушают и не остановятся, что тогда делать? Стрелять вверх? А если и это не подействует?»
Между тем толпа подошла метров на шестьдесят. Коробков взял у Лопатина автомат, поднял его над головой, как бы преграждая путь, и во всю силу легких крикнул:
– Стой! Садись! Старший – ко мне!
Солдаты сразу остановились и с явным удовольствием повалились на траву. Из отходящей группы отделился офицер. Подойдя к Коробкову, приложил руку к каске, представился:
– Старший лейтенант Иньков.
– Товарищ старший лейтенант, пройдите по ходу сообщения к начальнику политотдела, – направил Коробков Инькова и тяжело вздохнул, как после выполненной тяжелой работы.
Спустя какое-то время полковник с Иньковым возвратились вместе.
– Вы свободны, товарищ Коробков, – сказал полковник. – Возвращайтесь к своим обязанностям.
Вскоре обескровленные остатки дивизии прекратили атаки: о наступлении не могло быть и речи, пополнение поступало прямо в окопы.
У Коробкова выработался в работе своеобразный ритм: ночью, если и случалось отдыхать, он всегда оставался настороже: без конца приходилось запрашивать у наблюдательных пунктов обстановку, так как в любую минуту командование могло затребовать доклад. А незнание обстановки на огневых обычно сопровождалось крупными неприятностями. Утром он получал донесения из артподразделений стрелковых полков, из противотанкового дивизиона, представляли сводки артполка. Получив донесения, он тут же составлял оперативную сводку, разведсводку, копировал их и передавал телефонисту для передачи в корпус. Незакодированные сводки писарь отпечатывал, Коробков проверял их, подписывал и нес на подпись начальнику штаба, после чего сводки с соответствующими схемами отправлялись фельдъегерской почтой. Если было свободное время, Коробков постепенно готовил по установленной схеме месячный отчет о деятельности артиллерии дивизии. Кроме того, он же, пользуясь копиями сводок, составлял полугодовые и годовые отчеты. Этим отчетам уделялось большое внимание, и требовалось много времени и труда по составлению разных схем, таблиц, зарисовок и фотоснимков. Чаще ехал на наблюдательные пункты артиллерийских подразделений, в натуре уточняя цели. В разведотделе дивизии получал новые данные и наносил их на разведкарту, получал цели от службы звукоразведки. Следует отметить, что в штабах артполков эту же работу выполняли два ПНШ: один – по оперативной части, другой – по разведке, а в штабе КАД эту работу выполнял один ПНШ – Коробков.
