Владимир Рыбин - Взорванная тишина
VI
Сорокин ничего особого не ждал от беседы с дамой по кличке Шантаклер, поэтому молча сидел в сторонке, пока начальник ОБХСС капитан Павленко беседовал с ней. Даму эту в милиции знали еще по делу торговцев валютой, начавшемуся с итальянского «чифа» с часиками, которого так ловко раскусил таможенный инспектор Головкин. Тогда она получила свое и, отбыв наказание, вернулась, как заверяла, «к честному труду» — устроилась работать курьером в стройуправление.
Шантаклер вначале принялась сморкаться и плакать самыми настоящими слезами, божась, что «больше ни в жизнь». Но уже через полчаса ей самой надоела «такая репетиция», она положила ногу на ногу и грубо выругалась.
— А вы меня поймали? Ну и не шейте, чего не надо. Докажите, тогда — пожалуйста.
Всякое повидал подполковник Сорокин, но с такой трансформацией даже он встречался не часто.
Капитан Павленко удовлетворенно улыбался: если Шантаклер говорит своим языком, она говорит то, что думает.
Беседовать с ней мог не каждый. Эта дама выражалась настолько откровенно, что бывалые милиционеры, случалось, краснели и отворачивались. А она словно тешилась своей безнаказанностью, знала: за нецензурное слово на улице можно поплатиться, а говорить то же самое на допросе — вполне безопасно. Она принимала это за тайную доброжелательность, не понимая, что многотерпение работников милиции — от неизбежности, диктуемой особенностями службы. Работая ассенизатором, приходится мириться с дурным запахом…
— Ну чего еще? — Шантаклер покосилась на Сорокина. — Знаю я ваши заклинания. Связь с иностранцем, то да се. А если у нас любовь?
— Кто он? — спросил Павленко.
— Капитан с «Тритона». Не матросишка какой-нибудь: руки чистые.
— Зачем он к вам ходит?
Она весело рассмеялась, превратившись на миг в маленькую наивную девчонку.
— Мы с ним в шашки играем. Честное слово. Когда больше делать нечего. — И вдруг снова подурнела, заговорила зло: — Я его в свою веру не переманиваю и сама уезжать с ним не собираюсь. Так что будьте покойны. Я демократка: хочет — любит, не хочет — пусть катится.
Сорокин поморщился: «До чего же многотерпимы слова! Какую только мерзость ими не прикрывают!» Он машинально постучал карандашом по столу и тут же отложил карандаш, потому что женщина тотчас повернулась к нему и уставилась с любопытствующим вниманием.
— О какой любви вы говорите? Вам двадцать шесть, ему шестьдесят два.
— Не мужик, да? — встрепенулась она, словно обрадовавшись.
— Подарки привозит? — спросил Павленко.
— Али по мне не видно?
— И деньги оставляет?
— На что бы я его поила?
— Валюту?
— Всяко бывает, — с вызовом сказала она.
— Кому вы ее продаете?
— Кто спрашивает, тому и продаю. Деньги мои, неворованные.
— А все-таки?
— Так я вам и сказала.
— Не дожидайтесь, когда мы сами вам об этом скажем.
В ее глазах мелькнули испуг и растерянность.
— Есть один. Братик…
— Кто?
— Кличка такая. Больше я о нем ничего не знаю. Сорокин и Павленко оба одинаково, из-за бровей, внимательно посмотрели друг на друга.
— Продолжайте.
— Чего?
— Зачем вы с капитаном ездили в горы?
— За камнями.
— Как это?
— А так. Бзик у него — камни собирать. И еще мох. Я ему и раньше камни таскала. Просил, чтобы с тор. Нашел дуру! Будто в городе камней мало.
— А что его еще интересовало?
— Да все. Любопытный, прямо не знаю. Что да где? Будто я экскурсовод. Пришлось путеводитель прочитать. Доволен был! Пальто подарил — умрешь. За двести загнала. Красивое, грех меньше брать.
Сорокин вышел на улицу, чтобы собраться с мыслями, продумать наедине эту странность, приведшую в город сразу двух чересчур любопытных иностранцев. Что это — случайность? Не исключено. Любопытствующие боссы там, за рубежом, все равно что люди, страдающие флюсом, одинаково односторонни: хотят много знать, но не любят делиться знаниями. Поэтому возможно дублирование. Однако, что их теперь интересует? Одно и то же? Или разное?
Все живое страдает от любопытства. Сорокину вспомнилось, как они еще в годы войны брали на Амуре японского «языка». На приманку. Построили плотный забор, выложили кирпичную кладку, железок понатаскали и стали ждать. Днем строили, ночью ждали. Видели, сколько биноклей сразу нацелилось на забор с того берега, верили: полезут узнавать. И полезли. Недели не прошло, как ночью приплыли двое. Прямо в руки не успевших заждаться пограничников.
Все меняется, а любопытство остается неизменным. И здесь, в порту, стоит только поставить новые ворота, как сыплются вроде бы простодушные вопросы и околачиваются возле этих ворот «подвыпившие» иностранцы. Как ерши возле приманки. Отошьешь — круги становятся пошире и включаются в этот хоровод ерши покрупнее. Ничем не брезгуют, собирают все, вплоть до придорожной травы и запыленных камней. Авось да анализы покажут, чем дышит таинственный объект, а вдруг — вот была бы удача! — следы радиоактивности! И этот капитан, должно быть, из тех. Коллекционер, туды его растуды! Дурак и тот догадается, зачем ему понадобился мох с горных камней.
Сорокин знал капитана «Тритона» по другим делам. Этакий чернявый живчик с душой нараспашку, второй год ходит по фрахту в Италию, возит лес и… сигареты. Лес — для фирмы, сигареты — для своего собственного бизнеса. Здесь под капитана не подкопаешься — покупает сигареты десятками блоков на законном основании в валютном магазине. А там? О, там могли бы предъявить ему претензии: ввоз сигарет в Италию — контрабанда. Сколько раз, отмечая про себя этот сигаретный бизнес, Сорокин говорил снисходительно: «Что ж, возьмем на заметку и, как говорится, замнем для ясности». И вот возник вопрос: кто он, капитан «Тритона»? Легко предположить — ершишко, клюнувший на посулы. Ведь если можно делать бизнес на сигаретах, привезенных из России, то почему нельзя на камнях и травах?
Однако, что же все-таки интересует тех, кто платит ему за камни? Насколько знал Сорокин, никаких объектов, пылящих радиоактивностью, нет ни в городе, ни в окрестностях. Да и вообще ничего, что могло бы заинтересовать иностранную разведку.
И все же что-то им нужно? Что же?
Сорокин тихо выругался. Добро бы серьезное дело, а то ведь приходится строить версии по поводу чужих заблуждений.
Он шагнул за кромку тротуара на зеленый лужок и остановился, заглядевшись на город. Проезжая часть улицы лежала здесь ниже тротуара. Другой тротуар косо уходил под следующий уступ склона, и крыши домов противоположной стороны улицы лежали где-то на уровне ног Сорокина. А дальше простирался ковер городских крыш. В пестром повторении пятен и линий улавливались какие-то замысловатые орнаменты.
Высвеченная тысячами живых подвижных солнечных бликов, простиралась до гор акватория порта. Над горами висел облачный вал, но зеркальное пятно рядом с металлическими конструкциями стройки проглядывалось еще достаточно хорошо.
— Здравия желаю!
Сорокин вздрогнул от неожиданности, оглянулся. Рядом стоял его помощник на эти дни лейтенант Сидоркин.
— А, Шерлок Холмс, — сказал он добродушно. — Скажите-ка, что там блестит?
— Крыша какая-то, перекрытие из рифленых алюминиевых секций.
— А вообще, что это за стройка?
— Ну! — удивился Сидоркин. — Это же наш телецентр будет. Вышка, правда, невысокая. Ураганы в горах знаете какие! Но там и так высоко.
— Значит, вышка? Интересно! — Сорокин задумчиво посмотрел вдаль. — Послушайте, товарищ лейтенант, а не съездить ли нам с вами еще разок на экскурсию?
— С удовольствием.
— В таком разе, как говорится, заводите машину.
Они остановились на перевале.
— Так что вы тут рассматривали? — спросил Сорокин, вылезая из милицейского газика.
— Все, что видно.
— Отсюда много чего видно.
— Так ведь дорога. Едут, смотрят, глаза людям не закроешь. Да и нет тут ничего такого.
— А там?
В той стороне, куда он показывал, веером сбегали по склонам пригороды, зеленые, одноэтажные, мирные. Чуть выше серыми глыбами поднимались друг над другом заводские корпуса и пепельным дымом сочилась высокая кирпичная труба.
— Цементный завод.
— А вон тот забор — воинская часть?
— Стройбат, всему городу известно.
— А если допустить, что не всем известно? Да и цемент разный бывает: один — для дорог, другой — для оборонных сооружений.
— Как это определить издали? Да они и не смотрели туда. Их все в горы тянуло, особенно Кастикоса.
— Куда же его тянуло?
— Он все на горы посматривал.
Газик за десять минут проскакал по той дороге, на которую автобус вчера потратил полчаса.
— Вот тут остановились. Дальше пешком пошли. В гору.
