В. Подзимек - На всю жизнь (повести)
— Я вчера весь день занимался этим, и безрезультатно, — с обидой ответил Логницкий.
— Не хочешь же ты сказать, что в наших вооруженных силах не предусмотрено, что некоторые военнослужащие могут вырасти до двух метров?! — начал я сердиться.
— Предусмотрено, я в этом не сомневаюсь. Но никому и в голову не пришло, что такой длинный военнослужащий будет проходить службу именно в нашем гарнизоне. Поэтому форма сверхбольших размеров, выписанная по моему запросу, пока еще где-то путешествует.
— Если я не ошибаюсь, парни с высшим образованием служат только один год. Было бы желательно получить форму до истечения этого срока.
— Значит, нужно будет поднять шум, — сказал Логницкий.
— Хорошо, подними шум, но только соблюдая правила воинской вежливости, — добавил я на всякий случай.
Затем меня захватил круговорот обычного дня политработника мотострелкового батальона.
День выдался напряженный, и домой я вернулся позднее, чем обычно. Петя и Павлик уже спали. Ребята стали хорошими крепышами, так что детские кроватки им были уже тесны. Они спали с выражением детской невинности на лицах, и я с обидой и жалостью осознал, что лучше всего знаю, какие они во сне.
Лида что-то исправляла в тетрадях и казалась неприступной. Через минуту она негромко вздохнула и красной ручкой стала делать исправления в тексте. И чем больше становилось красных пометок, тем яснее на ее лице можно было увидеть выражение упорства.
Я знал, что во время этого занятия Лиду не стоит беспокоить, а потому лишь слегка поцеловал ее в волосы. На мгновение суровое выражение исчезло с ее лица, но только на мгновение. Я направился на кухню и стал исследовать холодильник. Там я нашел сосиски.
— Выражаются, как писатели, ошибок, что грибов в лесу! — внезапно нарушила тишину Лида. Это означало, что на сегодня она свою работу закончила. — Свари на мою долю сосиску, с обеда у меня во рту ни крошки не было. — Внезапно она оказалась около меня. — Ну-ка дай я сама разогрею! — Этим она выразила недоверие к моим кулинарным способностям.
Мы принялись за поздний ужин, и я уже собирался изложить сегодняшнее происшествие, касающееся футболиста Гоштялека. Но Лида не дала мне этой возможности.
— Я сегодня пригласила в школу родителей Моники Урбанковой, — сообщила она без всякого вступления. — Это был фокус!
— Моника Урбанкова… — попытался я вспомнить. — Самая умная девочка в твоем классе, да? — Я постарался показать, что меня действительно заинтересовал рассказ жены.
— Да, она. Я заметила, что у нее нет дневника. Причем в нем были одни благодарности. Когда я каждое утро спрашивала ее, принесла ли она дневник, она отвечала, что забыла. Я вызвала ее родителей. Пришла мать. Отец, как директор ресторана второго разряда, разумеется, стоит выше таких мелочей… И знаешь, что они сделали с этим дневником? Дома во время одного из празднеств они облили его красным вином, а Моника отказалась в таком виде нести дневник в школу. Родители несколько дней искали химика, чтобы привести дневник в первоначальный вид. Химик заявил, что они могут не волноваться — дневник будет как новый. В качестве залога он сразу взял бутылку коньяка. Но то ли день был невезучий, то ли химик на самом деле не был специалистом… Во всяком случае, в результате его вмешательства от дневника осталась только одна половина, и то чрезвычайно неразборчивая.
— И что же ты сделала? — поинтересовался я.
— Немного поговорила с матерью по душам.
— Некоторые родители не заботятся о своих детях, а нам приходится это исправлять. Тебе — в школе, а мне — в армии, — заявил я.
— Заведующая детским садом сегодня мне тоже сказала, что некоторые родители не заботятся о своих детях… Говорит, что наши дети в садике дерутся, употребляют нехорошие слова, и она подозревает, что это они разбили окно. И еще она спросила, почему их из садика всегда забираю я. Она была бы рада познакомиться и с папой. Наверное, она сомневается, есть ли вообще у меня муж.
— В субботу я поговорю с детьми по душам, а на следующей неделе сам заберу их из садика, — решительно заявил я в ответ.
— Да тебе все равно что-нибудь помешает, — вздохнула Лида и слегка прижалась ко мне. Действительно слегка, чтобы я не истолковал это как-нибудь по-другому. Было уже поздно, а утром нам обоим предстояло рано вставать.
* * *Надпоручик Ванечек пришел ко мне с делами замполита, как только определил, что я уже чуть-чуть осмотрелся. Главным вопросом было состояние политзанятий личного состава и прапорщиков. Надпоручик рассказал мне об организации групп политзанятий, охарактеризовал некоторых руководителей, остановился на отдельных темах, изучение которых представляло для воинов наибольшие трудности, а также дал мне ряд полезных советов.
Закончив, он спросил, есть ли у меня несколько минут свободного времени.
— Вы политработник и должны знать, почему я всегда спешу домой вместе со служащими после окончания рабочего дня.
Я кивнул, давая понять, что мне не метало бы это знать.
— Со мной случилось страшное несчастье. Я оставил двух детей без матери, — сказал он после некоторого колебания с заметной горечью в голосе.
Я не знал, как на это реагировать. Мне хотелось сказать что-то такое, что могло бы успокоить его, мысленно подыскивая слова утешения. Но вместо этого я сумел только невнятно выговорить:
— Ну что же, расскажите.
* * *Это была безрадостная история. Когда Ванечек закончил свой рассказ, я подумал, что мы привыкли каждый день читать в «черной хронике» несколько сухих строчек о погибших или тяжело раненных на наших дорогах. А то, что за каждой строкой или числом скрывается человеческая трагедия, оказывающая влияние на жизнь целого круга людей и, что самое худшее, на жизнь, а порой и будущее детей, об этом мы не думаем. Как правило, до тех пор, пока напрямую не сталкиваемся с трагедией, подобной этой.
В первый день прошлогодних рождественских праздников Ванечек вместе с женой, семилетней Петрой и четырехлетним Тибором поехали навестить мать его жены, живущую на другом конце Чехии. С утра погода была пасмурной, стоял густой туман. Дорога местами была скользкой. Ванечек ехал осторожно, скорость не превышала пятидесяти километров.
Беда случилась неожиданно — под Крконошами он попал в крупную аварию. Ванечек увидел опасность, когда поднялся на вершину холма, но было уже поздно. Ему некуда было свернуть. Несколько разбитых автомашин перегородили дорогу, которая здесь, посреди леса, была словно намыленной. Он попытался затормозить, но при резком заносе налетел на дерево.
Сначала ему показалось, что это несчастье минует его. Его выпустили из местной больницы через несколько часов с небольшими синяками, детей обещали выписать через несколько дней. Что же касается жены, то ее должны были обследовать более тщательно.
Все дни рождества Ванечек находился в небольшом городке в Крконошах, по нескольку раз в день звонил в больницу и провел около детей два не очень приятных вечера. Он прилагал максимум усилий, чтобы узнать о состоянии здоровья своей жены. Но даже главный врач, к которому он зашел в последний день праздника, ничего ему не сказал. Правда, главный врач был более откровенным, чем остальные врачи. Он не скрывал, что боится осложнений. Из дома Ванечек послал теще телеграмму, в которой сообщил, что из-за его занятости по службе они не смогли приехать. Он не нашел сил сообщить ей о случившемся.
Через два дня он снова приехал в больницу. Ему разрешили забрать детей домой, но к жене не пустили. Она была без сознания. Он хотел узнать подробности о ее состоянии. Врачи только пожимали плечами. Пока что они не могли сделать какого-либо заключения: речь шла о серьезных внутренних травмах. «Что же тогда они могут?» — спрашивал себя Ванечек и требовал перевезти жену в Прагу, где, как он считал, она оказалась бы в руках более квалифицированных врачей. Они не сердились и не обижались, пытались успокоить его, а когда он забирал детей из больницы, незаметно следили, как они уедут на автобусе.
Ванечек с детьми вернулся в свою квартиру, в отсутствие жены казавшуюся пустой и тоскливой. Когда же он решил приготовить детям ужин, то впервые осознал, что делать этого не умеет. Оказалось, что он знал о приготовлении пищи удивительно мало, а о других необходимых домашних делах еще меньше.
После Нового года пришло это ужасное сообщение — жена умерла.
С тех пор он постоянно думал о том, что в этом горе есть и его вина. До сих пор эта мысль не покидала его — будила по ночам, возникала во время работы, но больше всего давила на него, когда он укладывал детей спать. И ничто на это не могло повлиять, даже то, что из зала суда он, в сущности, вышел с символическим наказанием.
— Вам следует найти кого-нибудь, кто помогал бы вам с детьми, — сказал я.
