Василий Алексеев - Россия солдатская
— Господи, — молился Николай, — Дай мне сил не сойти с намеченного пути! Так трудно уйти от мира, когда живешь в нем, так еще хочется личной жизни. Господи, даже в лагере легче было — там кругом была смерть и жизнь теплилась только — в душе…
Николай вспомнил холод, усталость, ночь и озеро, себя и Григория и бесконечную ледяную дорогу. Тогда казалось, что по этой дороге можно уйти далеко-далеко от земли в бесконечное небо, только надо идти, не смотря кругом себя, ничего не замечая. Дорога начнет медленно подниматься на гору, потом оторвется от земли, а потом и дороги не будет, а будет успокоение, вечная гармония неба. Только надо идти не останавливаясь и не нарушая установившегося внутри равновесия, сохраняя медленно разгорающийся в душе свет от всякого дуновения.
— Да, тогда я почти достиг этого спокойствия и равновесия, — думал Николай, — а теперь за годы вольной жизни многое растерял. Прежде монахам было легче — уходили в монастыри в леса, в пустыню, а тут каждый день новое неожиданное препятствие, новая суета… А как мои старики? Трудно опять их бросать, но арест или мобилизация разлучат нас неизбежно… Надо завтра решаться. Уеду!
Воображению Николая представилась лесная сторожка и лесник о. Федор. — Никому даже в голову не приходит, что он тайный священник. На несколько верст кругом никого… Война решится далеко от этого медвежьего угла, а в случае освобождения там можно будет Основать монастырь и начать, как при Сергии Радонежском, строительство Святой Руси.
Николай совсем успокоился, сбросил с головы одеяло и стал осматривать комнату, прощаясь со ставшими дорогими предметами: круглым столиком, за которым так любил сидеть отец, барабаня по нему пальцами, обеденным столом, за которым мать обычно шила или штопала, с нишей, в которой было так много передумано и переговорено.
— Надо пойти купить еду на дорогу и потом, перед самым отъездом, сказать обо всем своим. Пусть пока спят и напрасно не волнуются.
Николая охватила острая жалость к отцу и матери. — Господи, как тяжело и страшно самому уходить от своих, насколько легче, когда это делается помимо нас!
Николай встал, тихо оделся, прочитал утреннее правило, взял продуктовую сумку и вышел. На лестнице хлопали двери — был час ухода служащих на работу.
Отворив парадное, Николай наткнулся на дворника, разговаривающего с молодым человеком. Лицо у молодого человека было неприятное и странно знакомое.
— Вот он сам, — сказал дворник.
Молодой человек шагнул к Николаю.
— Вы Николай Алексеевич Осипов?
— Да, — невольно отшатнулся Николай.
— Следуйте за мной, я сотрудник НКВД.
Молодой человек взял Николая под руку и легонько потянул к стоявшему против подъезда автомобилю.
— Куда это вы так рано едете? — звонко окликнул Николая голос соседки по квартире.
Николай быстро обернулся и, почти столкнувшись с догонявшей его барышней, быстро прошептал:
— Передайте моим, что я арестован.
Глаза девушки наполнились страхом и она, не оглядываясь, почти бегом, пустилась по улице. Садясь, Николай больно ударился виском о дверку автомобиля.
Григорий слез с полупустого трамвая. Было десять часов утра. Следом за волной рабочих схлынула волна служащих. Тверская-Ямская казалась пустой и спокойной. Григорий остановился на тротуаре и посмотрел вслед трамваю, уходившему в сторону пустоты, оставшейся на месте снесенных Триумфальных ворот. Много, сволочи, наломать успели, — подумал Григорий, — хотя и построили порядочно. Григория удивляло, что неделя, прошедшая после начала войны, так мало изменила столицу. Он почему-то ждал большего. В трамваях та же сутолока и ругань, но почти ни одного слова о самом главном. Когда проезжали через центр, кондуктор, как всегда, громко объявил: — Площадь Свердлова! — и, немного понизив голос, добавил: — У кого до Театральной, билеты кончились.
После того, как на пятый день войны Григорий потерял место, он жил в состоянии непрерывно усиливающегося нервного напряжения и внутренне все время торопил события. Судя по хриплому голосу черного рупора радиоточки, висевшей в комнате Григория, дела большевиков шли плохо, но не так плохо, как хотелось Григорию. В то же время ждать он не мог. Повестка в военкомат не приходила и это было очень скверным признаком. — Если они не призовут меня, то значит арестуют, а могут и расстрелять. Вообще страшнее всего, если агония власти затянется на долгое время — со злости они могут уничтожить если не миллионы, то сотни тысяч людей.
Трамвай скрылся и на его месте появилась черная точка. Это был мотоциклист. Он летел с чудовищной скоростью почти по середине улицы. Через мгновение захлебывающийся вой мотора пронесся мимо. Григорий успел разглядеть, что человек в синем комбинезоне весь посерел от пыли и был заляпан кусками высохшей грязи.
— Прямо в Кремль, — усмехнулся Григорий, — Можно подумать, что побывал под огнем противника!
Лестница в доме механика Васина была грязная и вонючая. Открыла толстая неопрятная женщина. Она сказала, что хозяин недавно вернулся с ночной смены и только что лег спать. Вскочил он взъерошенный и небритый.
— Прости, что разбудил, — сказал Григорий. Приехал на один день и целое утро не могу никого застать. Случайно узнал, что ты уже наверное будешь дома и приехал.
Механик был второстепенным членом второстепенной группы, проявлявшим до сих пор мало активности, но парнем вполне надежным. Теперь он сидел на постели, протирая воспаленные от ночной работы глаза, стараясь скорее собраться с мыслями.
— Что слышно про фронт? По сводкам трудно составить себе ясную картину, — сказал Григорий.
— Вчера было собрание парт и профактива, — окончательно пришел в себя механик, — пригласили и меня. Парторг заявил прямо, что фронта нет, а есть повсеместная каша, призывал сплотить свои ряды для защиты матери Родины. Говорил, что теперь все дело в стойкости и патриотизме, о Сталине и партии ни слова.
— Как же реагируют рабочие? — спросил Григорий.
— Молодежь поддается на патриотизм, — сказал Васин, — наш возраст больше помалкивает. Вообще же, если дальше пойдет в том же духе, власти не сдобровать. А как думаешь, можно мне будет поступить в офицерскую школу, когда коммунистов не будет? — Васин очень серьезно, с едва уловимым смущением, посмотрел на Григория.
Григорий первый раз в жизни почувствовал, что на него смотрят, как на возможного представителя новой власти. Это было так неожиданно, что Григорий не нашелся, что ответить на наивный вопрос Васина.
— Как у тебя дела с призывом? — спросил Григорий после минуты молчания.
— Завод даст мне бронь, как незаменимому специалисту, — ответил Васин, — по-видимому, я останусь в Москве.
— Это хорошо, — сказал Григорий, — мое дело хуже, но сейчас надо стремиться только к одному: в случае если немцы займут столицу, всем собираться сюда и начинать развертывание организации в новых условиях, Какие это будут условия, сказать нельзя, но наша задача — это создание независимой русской силы любой ценой и любыми жертвами. Так и передай своим ребятам, а то я уже наверное никого кроме тебя повидать не сумею.
Руководителя следующей группы, инженера, Григорий поймал на службе во время обеденного перерыва. Вышли в небольшой сквер и нашли пустую лавочку. Говорили тихо, но инженер возбужденно размахивал длинными руками и из всей его тощей, жилистой фигуры выпирало радостное волнение.
— Конец теперь товарищам, конец! — говорил инженер, — через месяц немцы будут в Москве. Ты себе представить не можешь, какой уж теперь хаос в моем учреждении! Если Финская война вызвала разруху, то теперь у них уж, конечно, все развалится, Что касается меня и моих инженеров, то мы все имеем бронь и пока остаемся на месте. При приближении фронта могут эвакуировать в тыл. Если к этому времени хаос усилится, можно будет просто не подчиниться приказу об эвакуации и остаться. Развернуть организацию и наладить жизнь в случае прихода немцев будет очень легко — вся сволочь отступит с большевиками в Сибирь, надо только позаботиться о том, чтобы осталось больше специалистов. С их помощью можно наладить любую отрасль управления и значительно лучше, чем это было до сих пор. Жаль только, что концлагеря в значительной степени останутся в тылу и лучший элемент в среде заключенных может быть расстрелян. Но все это меркнет перед перспективой освобождения России.
Инженер ушел, высокий и стремительный. Григорий еще несколько времени оставался сидеть на лавочке. Две пожилые женщины с детьми пришли и сели рядом. У одной был вид бабушки, другая, видимо, была домашней работницей.
— Наши-то в Казахстан переезжать собираются, — сказала нараспев домашняя работница.
На толстом лице бабушки появилось злорадное любопытство.
— Ну? — протянула она радостно.
