Василий Алексеев - Россия солдатская
Почти шесть лет прошло после освобождения, шесть лет! Снова создана организация в несколько десятков человек и только, но за организацией сотни тысяч внутренних эмигрантов и почти весь народ. Сила полицейского государства такова, что большую организацию создать невозможно, бороться все труднее. Нужен благоприятный момент, а его все нет и нет. Трудно ждать, очень трудно… особенно близким, особенно женщинам, матерям, женам, сестрам.
Павел вспомнил Леночку, сестру Григория. Она первая из родственников приехала к братьям в концлагерь. С Григорием сидел младший брат Алексей. Тогда Леночке было восемнадцать лет. Маленькая, худенькая, испуганная… Кемь, северное сияние. Свидания запрещены, но Леночка добилась своего: передала братьям посылку, благословение матери и крестильные кресты. Это Леночка, которой в семнадцатом году было четыре года.
— Русская женщина осталась прежней. Катя, жена Григория, моя Оля. Кто заставил Олю выйти замуж за бывшего ссыльного? Дочь бухгалтера, сама бухгалтер, в семье ни одного арестованного… Могла бы жить, как многие, не думая, ходить в кино, ездить в дома отдыха. Встретила, полюбила, поверила в наше дело, почувствовала, что правда за нами. Нет, несмотря на все я был счастлив в эти годы! Несмотря на все, несмотря на…
Павел вспомнил странную повестку военкомата, почему-то из чужого района. Он тогда сразу почувствовал ловушку. Действительно, вызывало НКВД. На этот раз из Павла хотели сделать тайного агента. Павел закутался плотнее в одеяло, озноб усиливался. Восемь месяцев шла борьба со следователями, — Чуть не запутали, — но я победил, узнал за кем они охотились: тайный приход Николая спрятал от НКВД освободившегося из ссылки священника и НКВД было в ярости. Я предупредил обо всем Николая, а меня выбросили из Москвы: «Бывшие заключенные не имеют права жить в столице». Счастье, что еще не посадили на десять лет!
Счастьем этим Павел пользовался уже восемь месяцев. Свечин, литературовед, прошедший концлагерь, высланный после освобождения из четырех городов и превратившийся в хитрого, неуловимого волка, научил Павла методам полулегальной жизни в Москве. Свечин не был членом организации, но принадлежал к кругу гонимых. Он свез Павла в местечко, где Павел прописался, платил за квартиру и не жил. В Москве, но не дома, а у добрых людей и знакомых скрывался Павел, перебиваясь случайной работой, превратился в бродягу. Оля сразу предлагала смириться и уехать вместе в провинцию, но Павел чувствовал, что надвигается война, верил, что появится возможность борьбы, не хотел оторвать Олю от друзей и знакомых, чтобы бросить потом одну в глухой провинции. Самое же главное, до последнего пытался сохранить центр в столице. Павел устал, изнервничался и вот теперь заболел.
Анна Павловна принесла чай. Павел посмотрел на нее и вспомнил о новой легенде. Он уже слышал такой же рассказ совсем в другом месте, в несколько ином варианте. «Любопытно, что легенда родилась видимо в среде, связанной с режимом, — соображал Павел, — не даром фигурирует шофер-коммунист и Серпуховское шоссе. Как ответит народ на войну? Сумеют ли большевики обмануть его еще раз?».
Оля вернулась с аспирином и кальцексом.
— На, выпей, кальцекс на тебя так хорошо действует.
Павел выпил две чашки горячего чая, наглотался таблеток и почувствовал себя лучше.
— Я тебе говорил, что я даже не болен, а просто устал, — сказал он как можно веселее.
Оля улыбнулась в ответ и очень бодрым голосом начала рассказывать последние семейные новости. Павел слушал и видел, что глаза жены не улыбаются, когда улыбается рот, а около губ появлялась новая складка, которая старит Олю.
Павел лежал на диване, на своем диване, в своей комнате и не знал, сможет ли он тут оставаться завтра. Оля спала, как всегда, беспокойно, вздрагивая и просыпаясь. На этажерке перед иконой Николая Чудотворца теплилась лампада.
Да, — думал Павел, — в любой момент могут прийти чекисты и прогнать меня — и это не потому, что я работаю в подпольной организации, они этого не знают. Они преследуют миллионы ни в чем неповинных людей еще больше, чем меня, — я еще счастлив, я на свободе.
На другой день, когда Оля ушла на службу, а Анна Павловна — за покупками, Павел лежал на диване и читал. В квартире было тихо. Незаметно Павел заснул. Разбудил его громкоговоритель — сосед-учитель вернулся домой и включил радио. «Покоя нет от этих громкоговорителей!» — с ненавистью подумал Павел, встал и вышел в коридор. Через открытую дверь из комнаты учителя ясно доносились звуки заикающейся, булькающей речи. Это не был голос диктора: в нем чувствовалось такое напряжение и страх, что Павел, еще толком не понимая в чем дело, подошел ближе к открытой двери. Учитель стоял посреди комнаты, смешно расставив ноги и выпучив глаза.
— Немецкие войска напали на Советский Союз! — закричал он, увидев Павла, — говорит сам Молотов!
Павел давно знал, что это будет и ждал этого момента, но, как всегда бывает, новость поразила его, как громом: сердце часто забилось, дыхание прервалось. Да, вот она эта лавина, эта бездна, эта фундаментальная встряска… да, все-таки страшно, но…
— А знаете, — сказал он вдруг учителю, и чувство, похожее на радость, сжало его сердце, — знаете, — никто не может сказать, чем эта война кончится, но одно неизбежно: советская власть погибнет!
Учитель не удивился и не испугался его откровенности. Он как-то смешно выпустил из груди воздух, засопел и утвердительно кивнул головой.
Голос Молотова продолжал заикаться в радио. Павел подошел к окну. По улице бежали люди с корзинками в руках. Первой реакцией на войну была попытка запастись продовольствием. Население было уверено, что правительство не сумеет предотвратить голод.
Глава первая.
МОСКВА ПОСЛЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ
Дослушав до конца речь Молотова, Павел, как пьяный, вернулся в свою комнату. Голова кружилась. Чуть ли не первый раз за всю сознательную жизнь в охватившем его волнении не было страха тупика. Открывались грозные, трагические, но новые и широкие горизонты.
Болезнь к чорту! — соображал Павел. — События должны развиваться очень быстро. Вся экономическая жизнь страны сразу будет парализована — наступит хаос. Наверное, со страху и злости, начнут расстреливать… Если немцы учитывают обстановку, бомбежка Москвы с воздуха может начаться сегодня же. Кого из своих можно застать дома? Да, времени мало, завтра же надо будет ехать к месту прописки. За неявку на призыв могут расстрелять. С Олей договорюсь вечером, а сейчас скорее обойти своих… надо посоветоваться.
Павел вышел из дому. На улице необычайное напряжение. Пожилые женщины с корзинками молча, торопливо и быстро запасают продовольствие. В магазинах очереди. Павел зашел в первый попавшийся кооператив. Торговля не прекращена: отпускают свободно но 100 грамм масла и по два яйца, крупа без ограничения. В следующем тоже. Очень мало разговоров, о войне. Общий тон — напряженное ожидание.
— Застать наверное можно одного Сергея Ивановича — он, конечно, пишет дома.
Павел сел в трамвай. Пожилая кондукторша, давая билет, жалостливо посмотрела на Павла и смахнула слезу. — Очевидно есть сыновья призывного возраста, — подумал Павел.
На бульваре перед домом Сергея Ивановича Павел неожиданно встретил знакомую барышню, дочь известного литературоведа, близкую к кругу Павла. Хорошенькое личико Маруси было в красных пятнах, в глазах застыл испуг. «Чего она боится? — подумал Павел. — Страх ареста хуже страха смерти!».
— Как это ужасно! — простонала девушка.
— Что? — ощетинился Павел.
— Как что? Война… столько разрушений!
— Да, сегодня же могут начать бомбить Москву, — зло ответил Павел.
— Москву?… — Маруся смешно вытаращила глаза, — это невероятно! Противовоздушная оборона такова, что…
— Что бомбить могут начать в любой момент, — перебил Павел, раздражаясь от наивной глупости Маруси.
Глаза девушки расширились:
— Так вы думаете, что немцы… что они могут взять Москву?
— Через полтора-два месяца или проиграть войну, — вырвалась у Павла фраза, значение которое он сам тогда не мог оценить полностью.
— Тоже советская патриотка! — ворчал про себя Павел, поднимаясь по лестнице к Сергею Ивановичу, — Советская власть затрещит теперь как эта, не ремонтировавшаяся 25 лет лестница.
Старик работал, но при входе Павла вскочил ему навстречу.
— Началось, — сказал Павел переступая порог комнаты.
— Началось, — кивнул Сергей Иванович.
— Что же теперь будет по-вашему? — спросил Павел.
— Не так это легко сказать, — мрачно посмотрел из-под очков Сергей Иванович.
— Я думаю, что все неясно, кроме одного: советской власти больше не будет, — сказал Павел.
Раздражение, вызванное разговором с Марусей, быстро проходило. Сергей Иванович неопределенно покачал головой. Павел понял, что в профессоре борются очень разноречивые чувства.
