Николай Далекий - Охота на тигра
Загадка была отгадана, Юрий вернулся к своему замыслу. Прежде всего нужно исходить из того, что в подготовке к побегу в начальной ее стадии, включая момент нападения на коменданта, должно участвовать как можно меньше людей. Это даст больше шансов для сохранения тайны. Однако...
Тут внимание Юрия снова было отвлечено.
Позади послышался гудок автомашины, и колонну на тихом ходу, чтобы не наехать на конвоиров, обогнал потрепанный «оппель-капитан», в котором рядом с шофером сидел гауптман инженерно-технических войск. Юрий узнал его — тот самый, что распоряжался во дворе базы «Заготскот». Куда это он? Машина, обогнав колонну, свернула к лагерю. Технический гауптман наносит визит коменданту лагеря. С какой целью? Очевидно, гауптмана интересует рабочая сила. А что, если пленных заставят тягать на себе эти проклятые танки? В целях экономии горючего... У фрицев ведь горючее чуть ли не на вес золота. От них всего можно ожидать — запрягут человек сорок в танк и начнут подгонять дубинками.
Рабы... Все это не ново, все это многократно повторялось в истории человечества. Рабы и надсмотрщики... Перед глазами Юрия возникла широкая река с желтоватой водой, в свеже-зеленых берегах, рядом — серая пустыня. И ослепительное, безжалостное солнце в небе Он, Юрий, обнаженный, с одним грязным куском ткани на худых бедрах, загоревший до черноты, тащит с другими рабами вверх по подложенным балкам огромную, хорошо отесанную каменную глыбу. Пирамида, начатая тридцать лет назад, выложена только наполовину. Живее! Свистит бич, сыромятная плеть обжигает спину. Пошевеливайтесь! Фараону еще при жизни нужно возвести печное убежище — гигантский каменный шатер, вершиной своей уходящий к звездам. Рабов не жалеют — чем скорее подохнут, тем лучше, их заменят более молодые и сильные.
Видения... Ожившие страницы истории: пирамиды... рудники... галеры... плантации хлопка... — рабы, рабы, рабы. В глазах Юрия Ключевского тоска. Будь оно проклято все! Неужели пленных заставят таскать танки? Это окончательно подорвет их силы, и тогда прощай надежда на побег. Какой срок определить для подготовки? Не затягивать! Как можно скорее! Иначе все пропало.
Гауптман Оскар Верк вошел в кабинет коменданта лагеря оберштурмфюрера Брюгеля. Хозяин кабинета сидел за письменным столом почти рядом с висевшим позади него на стене огромным фотографическим портретом Гитлера без рамы. Брюгель специально подобрал такой портрет, психологически точно рассчитав, что у заходящих в кабинет подчиненных невольно, хотя бы на несколько мгновений, должна будет возникать иллюзия, будто Гитлер находится здесь в комнате, за спиной коменданта. Неплохо придумано! Ха-ха... Стоит только Брюгелю пожелать, он всегда может перекинуться словечком с фюрером, узнать его мнение по любому вопросу, заручиться поддержкой...
Инженер, обменявшись с комендантом нацистским приветствием, подчеркнуто уважительно глянул на портрет и уселся на стул, с особым шиком закинув ногу на ногу. Это был человек средних лет с красивым холеным лицом, со слегка вьющимися, но сильно поредевшими надо лбом каштановыми волосами. Военная форма сидела на гауптмане отлично (надо полагать, портной приложил немало усилий, чтобы идеально подогнать ее к фигуре); его манеры были какими-то нагло изящными, от него исходил тонкий, едва уловимый, свежий запах дорогого одеколона.
Своим видом гауптман как бы давал понять, что он не чета каким-нибудь грубиянам офицерам и тем более тем, кто выполняет функции тюремщиков и палачей. Это, надо полагать, совершенно непроизвольное у гауптмана проявление превосходства и высокомерия раздражало, бесило Брюгеля, вызывало желание хряснуть красавчика кулаком по физиономии. И вот, похоже, его час наступил. Брюгель безошибочным нюхом учуял, что сегодняшний визит Верка доставит ему некоторое удовлетворение. Комендант догадался — «инженеришка» неожиданно попал в затруднительное положение и, судя по всему, приехал за помощью и, возможно, советом. В таком случае ему следовало бы принять более скромную позу, а не сидеть так вот, развалясь на стуле. Если что-либо будет зависеть лично от него, Брюгеля, он не упустит случая хорошенько поварить воду из гауптмана, прежде чем согласится помочь.
Гауптман молчал. Он, видимо, не чувствовал себя ни стесненным, ни обеспокоенным, в его светло-карих глазах сияла жизнерадостность, сочные губы таили улыбку. Казалось, в эту минуту он предавался каким-то весьма приятным для него размышлениям.
Так оно и было. Конечно, прибытие огромного состава с танками, требующими капитального ремонта, не могло обрадовать Верка. Перед ним неожиданно возникли новые трудные задачи. Однако все это касалось чисто технических, организационных проблем, с которыми, сколь бы сложны они ни были, гауптман до сих пор весьма успешно справлялся. Что касается причин приступа самодовольства, какое испытывал в эту минуту Верк, то они объяснялись психологическим моментом и уходили корнями в область подсознательного.
Вид искореженной военной техники, особенно танков, всегда вызывал у Оскара Верка противоречивые чувства — глубокого уныния и тайного торжества, ликования и уныния потому, что он, хотя и не участвовал в стычках с противником и даже никогда не приближался к передовой более чем на десять километров, мог все же представить себе, и достаточно ярко, некоторые батальные картины. Ведь если сталь не выдерживает, то что должны испытывать на поле боя доблестные солдаты и офицеры фюрера, когда русские пускают в дело свои «катюши». Прорывы, стремительные обхваты, котлы... холодящий душу ужас! Несколько минут схватки — и тысячи немцев отдают богу душу. Поля Украины удабриваются трупами отборных арийцев. Судьба Третьего рейха предрешена.
Но именно горькое сознание, что каждый день, каждый час где-то не так уж далеко происходит неотвратимая массовая гибель его соотечественников и сверстников, пробуждало тайное ликование в сердце Верка. Все страшные, кровавые годы войны он, благодаря своей ловкости и умению завязывать нужные знакомства, провел в тылу, пользуясь всеми льготами фронтовика, окружая себя максимальным в условиях военного времени комфортом, вкушая из чаши тех наслаждений, которые столь желанны для каждого здорового, наполненного жизненными соками тридцатипятилетнего мужчины. Черт возьми, ведь он все эти годы катался как сыр в масле, жил и свое удовольствие и продолжает сибаритствовать по сей день.
Нет, нет, он молодчина, он ловок и умен, осторожен и хитер. Он великолепный специалист и организатор, и легко справляется с тем, на что у других уходит так много сил и времени, — этого тоже у него не отнять. Он выживет, наверняка выживет и выйдет целехоньким из бушующего огня войны. Его слишком высоко ценят, чтобы послать на фронт, и будут ценить еще больше, если он сумеет реализовать одну неплохую прямо-таки спасительную идею. Ради этого он и явился к оберштурмфюреру. Мрачноватый, неприятный тип все-таки... А какой позер! Ведь специально повесил портрет так, чтоб голова фюрера находилась чуть выше его головы. Боже, каких только дураков и кретинов не встретишь на жизненном пути. Ничего, он подберет к нему ключик.
Молчание затянулось, но гостя это не смущало, он не спешил начать разговор.
— Есть претензии? — сухо спросил комендант, имея в виду возложенную на него обязанность выделять для Верка в качестве рабочей силы неограниченное число пленных.
— Претензии? — оторвался от своих мыслей инженер и, взглянув на Брюгеля, снисходительно улыбнулся. — Нет, конечно. У меня претензии к русским. Они подбили много наших танков. Вы видели прибывший состав?
Брюгель кивнул головой.
— Зрелище не из приятных... — Взгляд гауптмана стал печальным. — Не правда ли? На меня это подействовало хуже, нежели вид санитарного поезда, переполненного ранеными.
— Вы имеете в виду эмоции? — подчеркнуто удивленно спросил Брюгель, и его губы тронула едва приметная брезгливая улыбка. Эсэсовец понял, что получил возможность щелкнуть по носу самовлюбленного гауптмана.
— Я прибег к образному сравнению...
— Возможно, возможно... — Брюгель продолжал брезгливо кривить губы. — Я, знаете ли, плохо разбираюсь в таких вещах, как образы, эмоции и всякие там художественные сравнения. Я солдат, а не какой-то театральный рецензент или слабонервная девица.
Верк смутился и даже слегка покраснел. Он догадывался, что комендант лагеря относится к нему недоброжелательно, но не ожидал такого неприкрытого, откровенно злобного выпада со стороны эсэсовца. Сравнить его со слабонервной девицей... Какой патентованный негодяй! Готов придраться к любому слову, истолковать по-своему, раздуть бог знает во что. Конечно, он, Верк, допустил ошибку: разговаривая с этим позером, нужно держать ухо востро. Видите ли, оберштурмфюрер считает, что любое проявление чувствительности, любые переживания недостойны настоящего арийца. Само слово «эмоции» вызывает у него брезгливость. Прекрасно! Один-ноль в пользу оберштурмфюрера. Случайно в начале игры он забил гол. Но на большее пусть не рассчитывает.
