Николай Далекий - Охота на тигра
Обзор книги Николай Далекий - Охота на тигра
Далекий Николай Александрович
Охота на тигра
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Чарли
Колонну военнопленных, работавших последнее время во дворе бывшей базы «Заготскот», гнали по улице Гуртовой в лагерь на обед. Истощенные люди были утомлены до крайности, но двигались поспешно, и конвоирам не приходилось понукать их. Каждый пленный подгонял себя сам — там, впереди, звала жестянка спасительной горячей баланды. Сбивчивый топот многих ног, шорох затвердевшей от грязи и пота одежды, тяжелое дыхание, кашель, иногда короткий стон — все эти звуки сливались в неясный глухой шум, катившийся вместе с облаком пыли над развалинами и уцелевшими домиками пригорода.
Как всегда при прогоне пленных, к калиткам подбегали женщины, на окнах отодвигались занавески, открывались рамы и форточки: печальные, тоскующие глаза следили, как бредут по мостовой исхудалые, похожие на мертвецов люди, вчерашние воины, защитники, чьи-то сыновья, мужья, братья, отцы... Подходить близко к колонне, бросать пленным хлеб запрещалось под страхом смерти — конвоиры начинали строчить из автоматов без предупреждения. Несколько горожан уже поплатились жизнью за свою сердобольность.
Юрий Ключевский, награжденный в лагере странным прозвищем Чарли, шагал в середине колонны вторым слева в пятерке. Глаза его были прикрыты ресницами, и, если бы он не покусывал бескровные губы, можно было бы подумать, что этот молодой пленный с заросшим щетиной узким лицом научился спать на ходу. Однако Юрий даже не помышлял о сне. Он находился в состоянии сильного нервного напряжения,. и перед его мысленным взором проносились картины воображаемого побега из лагеря. Юрий творил, грезил, переносился в другой мир...
Да, в такие минуты он был почти счастлив, этот чудак-мечтатель, хотя, если разобраться, его положение не отличалось от положения других советских военнопленных, заключенных в Каменнолужском лагере,— та же жалкая пайка хлеба по утрам, тот же непосильный, изнурительный труд, то же смердящее карболкой тряпье вместо постели на пронумерованных нарах. Палка барачного старосты или немца-надсмотрщика могла обрушиться на голову Юрия столь же внезапно, как и на головы других, пули, таящиеся в магазинах автоматического оружия часовых, конвоиров, стерегли и его. И все же...
У Юрия Ключевского было преимущество: он обладал буйной фантазией, способной в мгновение ока изменить все вокруг, как бы перенести его в иной мир, где все подчиняется его воле и желанию. Конечно, всё объяснялось чисто профессиональными навыками, какие Юрий, находясь на фронте и в плену, не только не утратил, но и развил в себе, навыками, давно уже превратившимися для него в бесконечную, трудную, но увлекательную игру. Эта игра побуждала неутомимо выискивать различные, иногда совершенно неожиданные, невероятные сюжетные решения какой-либо жизненной коллизии, мысленно перевоплощаться то в одного, то в другого героя создаваемых им историй.
Дело в том, что у Юрия была редкая профессия, люди которой превыше всего ценили в себе и в своих коллегах творческое воображение, изобретательность, неуемный полет фантазии,— он был сценаристом. Он был молодым киносценаристом, всего лишь за год до начала войны закончившим институт, так и не успевшим увидеть на экране хотя бы одно из своих творений. Кличку Чарли Юрий получил не за внешнее сходство с гениальным комиком.
Пленные любили вспоминать свою довоенную жизнь, работу, сколь бы обыденной и несложной она ни была, могли бесконечно рассказывать об особенностях своей, профессии, о том уважении, каким они пользовались на производстве, в коллективе. Прошлое представлялось каждому удивительно прекрасным, и, если кто-либо немного приукрашивал себя в рассказе, слушатели как бы по молчаливому уговору делали вид, что они не замечают явных преувеличений: да, да, все было так, они не раз выручали начальство и товарищей, их уважали, ценили в коллективе, еще бы — такие золотые головы и руки...
Однако к рассказу Ключевского некоторые отнеслись недоверчиво. Люди простых занятий — хлеборобы, строители, горняки, транспортники — весьма смутно представляли, какую роль в создании фильма выполняет сценарист. Актеры — дело ясное, режиссер — тоже, оператор — это тот, кто снимает на пленку А сценарист? Юрий попытался объяснить самым популярным образом: режиссер, оператор, актеры не могут приняться за работу, пока будущий фильм весь, целиком, со всеми эпизодами, сценами, деталями не возникнет в воображении автора сценария, а он, Юрий Ключевский, является одним из тех, кто придумывает будущие фильмы, пишет сценарии, иными словами — пьесы для кино.
Вот это-то и смутило слушателей. Как так? Неужели этот Юрка способен выдумать такое, что потом миллионы зрителей, увлеченно ахая, будут пожирать глазами в залах кинотеатров. Ключевскому не поверили, решили: Юрка «заправляет арапа» — ведь фильмов, снятых по его сценариям, не существовало. Не обошлось и без чувства зависти: если парень говорит правду, значит, он голова, особый талант, не чета им. И какой-то шутник пренебрежительно махнул рукой: «Юрка, дело ясное, что твое дело темное. Словом — Чарли Чаплин!» Все рассмеялись удовлетворенно, беззлобно, и к Ключевскому прилипло это прозвище.
Юрий понимал, что его мечтания во многом подобны тем сладостным видениям, какие возникают в померкнувшем сознании наркомана. Он мог часами наслаждаться своими отчаянными приключениями, подвигами, жить героической, но — увы! — вымышленной жизнью. Тем не менее, он утешал себя мыслью, что это не только иллюзорное бегство от ужасной действительности, но, прежде всего, поиски реальных путей к освобождению. Одновременно Юрий как бы шлифовал свое профессиональное мастерство: мозг его был занят в основном работой над сценарием С коротким, выразительным названием «Побег», эпизоды которого предстояло разыграть не профессиональным актерам перед объективом кинокамеры, а самим пленным перед дулами вражеского оружия. Сценарий этот должен был стать судьбой Юрия Ключевского и его товарищей.
Сколько придумал Юрий способов исчезнуть из лагеря, какие удивительные по дерзости и смелости планы побега были детально разработаны им! Варианты, варианты, десятки вариантов... Все они оказались неосуществимыми. Но Юрий не сдавался. И вот...
На сей раз Юрий разрабатывал вариант с переодеванием — самый фантастичный из всех, какие приходили ему в голову до сих пор. В его воображении пока все шло гладко, даже слишком, и это пугало Юрия. Он старался сдерживать полет своего воображения: «Не спешить, только не спешить, обдумать каждую мелочь...»
Годун первый заметил его возбужденное состояние. Как бы случайно тронул локтем шагавшего рядом Шевелева и кивнул головой назад. Шевелев понял, но виду не подал, сделал несколько шагов и лишь тогда оглянулся. Сохраняя нарочито безразличный вид, он скользнул взглядом по лицу Ключевского. Беспокойство, мелькнувшее было в глазах Ивана Степановича, сменила грустная нежность — любил он этого странного мечтательного юношу. Он быстро отвернулся, сморщил губы.
Хотя эти двое не произнесли ни слова, короткий разговор все же состоялся: они давно уже научились понимать друг друга по скупым жестам, взглядам, мимике. Петр Годун сказал: «Иван Степанович, погляди-ка на Чарли. Что это с ним? Заболел или снова бредит...» — «Мысли у него»,— ответил Шевелев, взглянув на Юрия. «Окликнуть?» — Годун боялся, что Ключевский, находясь в таком состоянии, может споткнуться, упасть. «Не трогай. Обойдется. Пусть помечтает...» — сказал Шевелев.
Прошли несколько метров, и Годун произнес уже вслух, но так тихо, чтобы слышал только сосед:
— Он все-таки чокнутый, наш Юрка. Все время за журавлями гоняется.
— Такие-то журавлей и достигают, Петя,— так же тихо ответил Шевелев.— Не то, что мы с тобой.
— Ну да! Чем он лучше, чем мы хуже?
•— Сам говоришь — за журавлями гоняется. А мы поймали синицу, вцепились в нее обеими руками и рады-радешеньки.
Простодушный Годун недоверчиво покосился на Шевелева, спросил с обидой в голосе:
— Какую еще синицу, Иван Степанович?
— Котелок с баландой, вот какую...
Горькая правда, горькая улыбка на губах Шевелева. ■ Иван Степанович человек справедливый, ни себе, ни другим пощады не дает; пайка хлеба и черпак баланды для пленного неслыханная ценность, за пайку готовы друг ] другу горло перегрызть.
— Ну, н от его журавлей тоже проку мало...— сердито сказал Годун.
Шевелев не ответил.
Голова колонны приблизилась к шоссе, и первые пятерки начали сворачивать вправо. «До лагеря осталось тысяча двести метров»,— мелькнуло в сознании Юрия. Чтобы ничто не мешало работе воображения, он как бы притушил внешние звуки, краски, голод, боль в правой ушибленной и опухшей в колене ноге. Но он знал, что нельзя отключаться от внешнего мира полностью, и его слух точно через фильтр пропускал все звуки, глаза прятались за ресницами, будто бдительные зоркие часовые, готовые при первых же признаках опасности дать сигнал тревоги.
